«Нет больше никаких сил»: Анастасия Татулова о потерях бизнеса и уходе из омбудсменов

Анастасия Татулова в конце 2000-х ушла с позиции маркетолога в крупной кондитерской компании, чтобы открыть цех по производству сладостей для офисной столовой. За годы ее бизнес разросся до сети из 40 семейных кафе «АндерСон» и фабрики по производству полуфабрикатов и десертов. В 2018-м выручка «АндерСона» оценивалась в 2 млрд рублей.

Начиная с 2020 года компания переживала кризис из-за последствий пандемии коронавируса. В первый месяц ограничений выручка, по словам основательницы, упала на 90%, компания увязла в долгах. От краха сеть тогда спасли в том числе налаженные поставки продукции фабрики во «ВкусВилл» и «Утконос» и новые контракты с «Перекрестком», «Азбукой Вкуса», «Лентой», Metro и «Самокатом». В пандемию Татулова также смогла привлечь спасительные инвестиции — несколько сотен миллионов рублей в обмен на 33% в «АндерСон» вложили банкир Александр Лебедев с супругой Еленой Перминовой. Татулова не раскрывает финансовые показатели бизнеса за 2021 год, уточняя лишь, что большую часть принесли направление кафе и франчайзинг.

Новым испытанием для основательницы «АндерСона», как и для тысяч других российских бизнесменов, стали последствия «спецоперации»* России на Украине. Март 2022 года сеть кафе закончила с показателями «около нуля», а прибыль фабрики упала на 65%. В интервью Forbes Татулова рассказывает, как бизнес справлялся с новыми условиями, чем пришлось пожертвовать и почему она решила уйти с поста общественного омбудсмена после двух лет работы.

О расхождении взглядов с государством и уходе с поста омбудсмена

— В середине мая в Telegram-каналах появились публикации со ссылкой на источники о том, что вы вместе с детьми уехали из России и ведете переговоры о продаже «АндерСона». Вы опровергли эту информацию, сказав, что отправились в отпуск. Где вы сейчас находитесь?

— Ни за что не скажу [где я сейчас нахожусь], чтобы не получить новую порцию слухов. Я действительно пыталась побыть в отпуске, но полноценно не выходит: все равно работаю дистанционно, много дел. На этой неделе уже буду в Москве. Я, честно говоря, никогда для себя не рассматривала вариант переезда: все, что зарабатывала, вкладывала в компанию — в продукт, оборудование, фабрику, кафе. Мои дети живут и работают в Москве. Ни заграничной недвижимости у меня нет, ни вилл, ни яхт. У меня есть компания [в России], есть люди, за которых я отвечаю. В «АндерСоне» работает 1500 сотрудников, у которых есть свои семьи. То есть от моих решений зависят 3000 человек минимум.

Но я не осуждаю никого, кто уехал по каким бы то ни было соображениям. Как не осуждаю и тех, кто не уехал. Считаю это личным выбором каждого. Для меня это не определяет ни человеческие качества, ни профессиональные, ни гражданскую позицию, не стирает заслуги человека. Могу решать только за себя. Я считаю, что полезна своей стране здесь и сейчас. 

— Вы писали в своем Telegram-канале, что ищете человека на должность общественного омбудсмена по защите малого и среднего предпринимательства. Уходите?

— На самом деле, я еще в апреле попросила [уполномоченного при президенте по защите прав предпринимателей] Бориса Титова отпустить меня из омбудсменов. Тем более у Бориса Юрьевича (22 июня 2022 года. — Forbes) должны будут закончиться полномочия, а приходила я в его команду. Так что жду замену и передаю пост. Наверное, должна какая-то другая конфигурация сложиться в системе взаимоотношений власти и малого и среднего бизнеса. Или на этом месте [омбудсмена] нужен кто-то другой, более эффективный или более позитивный человек, желательно в каске, без семьи, детей и без собственного бизнеса. Потому что давление сейчас на меня оказывается такое, что моя деятельность стала попросту опасна и для меня, и для моих близких. 

— В чем выражается это давление?

— Подробности не готова рассказывать пока. Мы обсудили с Борисом Юрьевичем [Титовым] ситуацию — он понял, пошел навстречу. Хотела бы все-таки вернуться к тому, что я, прежде всего, предприниматель, а не общественный деятель, и уж тем более не политик. Я честно два года отпахала и перед отпуском поняла: я так устала, что нет больше никаких сил. Последнее время 1% своего времени я трачу на себя, 2% — на семью, 5% — на собственный бизнес, который мне интересен, а остальное — на попытки изменить мир. И, честно говоря, сейчас это не приносит мне удовлетворения совсем. Я считаю, то, что я могла сделать на этом месте, я сделала. Любой управленец вам скажет, что ручное разруливание — нормально в период выстраивания процесса. Но когда ситуация не меняется, это демотивирует. Мне кажется, мы совсем разошлись во взглядах с государством на то, что надо делать.

— А что надо делать, по вашему мнению?

— С моей точки зрения, сейчас нужны системные долгосрочные изменения: вместо мер, нужна честная оценка ситуации, вместо презентаций и выступлений с взятыми с потолка цифрами. И нужны решения на основе реальной проблематики. Я с пониманием отношусь к тому, что сверху из кресел не все видно и что правительство может искренне не знать, как оно все на самом деле. Именно для того, чтобы у них была возможность это услышать, я уже год веду свой Telegram-канал и социальные сети. Моя аудитория там в сумме составляет более 60 000 предпринимателей, преимущественно из сферы малого и среднего бизнеса, — это сильно ощутимая выборка. Там регулярно проходят опросы, открыто можно читать чат, комментарии, жалобы, кейсы. Работа омбудсмена в моем понимании — именно в сборе и анализе такой информации и состоит. Именно на основании нее правительством должны приниматься решения.

Опросы среди моих подписчиков и официальные данные [Департамента предпринимательства и инновационного развития города Москвы] говорят, что 95% предпринимателей считают федеральные меры неэффективными для их отрасли. Это же кошмарные цифры. Ну так давайте признаем — не туда мы идем. Или цели разные. Или стороны друг друга не слышат. Я вижу цифры сокращающихся российских малых производств, несмотря на объявленное импортозамещение, вижу, как падает который год и так мизерное количество средних предпринимателей, несмотря на нацпроект. Потому что нет ни стимула расти, ни климата для роста. Через асфальт вырастают те немногие, кто смог.

— Про необходимость системных изменений — что конкретно вы имеете в виду?

— На мой взгляд, предприниматель должен государству всего три вещи: делать хороший продукт, платить разумные налоги и обеспечивать рабочие места. И ничего сверху: ни платить экологические сборы, ни делать паспорта безопасности, ни клеить [на товары] марки для сбора статистики — все это должно покрываться из уплаченных налогов. Государство, в свою очередь, должно гарантировать предпринимателю безопасность, понятные правила игры, давать инфраструктуру для развития отраслей, работающую судебную систему и обеспечивать покупательскую способность населения. В рамках этого стороны должны жить в мире и согласии к общему удовольствию друг другом и к росту ВВП. Пока так не получается, мягко скажем.

Главное, что нужно, — выяснять у предпринимателей запросы и четко совместно с отраслями на них реагировать, а не впихивать им заботу в виде неналоговых платежей и обучения. Для развития производства мало все время повторять слово импортозамещение — сколько «халва» ни говори, во рту слаще не станет. Надо вернуть производителям рентабельность и обеспечить рынки сбыта, а с остальным они сами разберутся. И прекратить кошмарить: запретить блокировать счета без судебных решений, применять субсидиарки (субсидиарную ответственность. — Forbes) без всякого на то основания, сажать в СИЗО за экономические преступления до суда и так далее. Нужно дать предпринимателям право на ошибку — во всем. Соответственно, при первом налоговом или административном нарушении не наказывать, а выносить предупреждение при устранении. Для этого нужно изменить [целевые] показатели надзорных ведомств с выявления на предотвращение и всеми силами избегать банкротств предпринимателя по инициативе государства, бороться за сохранение налогоплательщика.

— Вы часто говорите о том, что в России нужно реформировать Налоговый кодекс. Объясните свою позицию.    

— В первую очередь реформировать нужно налоги на зарплату. Они должны быть равные [для всех] и реалистичные — суммарно не больше 20% вместе с НДФЛ. Сейчас мы платим больше 40%. Важно стимулировать создание рабочих мест, а не их сокращение. Сейчас совершенно наоборот: если у тебя в штате 249 человек, ты будешь платить в два раза меньше налогов, чем если у тебя 251 работник (компании, где работают до 250 человек, попадают в категорию средних, более 250 — крупных. — Forbes). Это совершенно абсурдная ситуация. Жизнь очень поменялась, существующий кодекс просто не дает возможности развиваться и провоцирует неравные условия. Предприниматели или закрываются, или ищут какие-то лазейки в системе, и потом ФНС начинает их за это ловить. Зачем, если нужно выработать сбалансированную [налоговую] систему, при которой предпринимателя будет устраивать его прибыль, он сможет развиваться на нее, и не нужна больше будет ни одна мера? Да, реформа Налогового кодекса может занять пять лет. Но это нужно было сделать давно. 

— А как изменить ситуацию прямо сейчас?

— Сейчас было бы правильно дать свободу в использовании [налоговых] режимов. Снять ограничения вообще. Хочешь быть на НДС — хорошо. Хочешь на «доходы минус расходы» (объект налогообложения на упрощенной системе. — Forbes) или на проценте с оборота — используй эту систему. Пусть отрасли сами выберут, что для них рентабельно. Это и нужно будет закрепить в Налоговом кодексе. Такое вот простое решение. Да, возможно, в моменте это негативно отразится на [государственном] бюджете. Но если этого не сделать, бизнесы продолжат закрываться. Для перестройки системы, на мой взгляд, также очень важно поменять структуру взаимодействия бизнес-власть. Сейчас показатели отраслей никакой связи с показателями ведомств и нацпроектов не имеют. Если чиновники будут зарплатой и должностью зависеть не от того, как они начальника не расстроили или презентацию с предсказаниями нарисовали, а от того, растет ли выручка отрасли в целом, то дело пойдет по-другому. Диалог будет, а не монолог. 

— Когда вы оставляете пост омбудсмена?

— Заявление [Борису Титову] датировано концом апреля. Мы сейчас находимся в процессе [оформления], окончательно смогу уйти, когда все вопросы и текущие проблемы будут переданы следующему волонтеру. Я пока доделываю важное: помогала с отчетом по работе омбудсмена для президента по году, веду системные вопросы по работе с ЦБ и ФНС — по изменению налоговой системы, по замене бумажных чеков электронными, по замене блокировки счетов [за неуплату налогов] более разумным методом работы с предпринимателями. Ну и каждый день помогаем с обращениями — их с конца февраля стало гораздо больше. Все обращения сейчас уже идут через Telegram-канал, так гораздо быстрее. Работу по помощи все равно бросить невозможно, поэтому этот канал останется. Там есть уже команда, которая научилась быстро разруливать проблемы, подключим туда и нового омбудсмена, когда он будет. 

О влиянии «спецоперации» на бизнес

— Когда вы узнали о начале «спецоперации», предполагали ли, что эти события напрямую затронут ваш бизнес?

— Я вообще о бизнесе не думала. Это катастрофа мирового масштаба. При чем тут мой бизнес — люди гибнут. А то, что затронет, понятно — что тут думать. «АндерСон» — часть обычной жизни человека. У нас очень высокий процент постоянных гостей, которые приходят к нам каждый день. Это мамы, семьи, дети. Женщины более чувствительны к тому, что происходит. Глобальное чувство неуверенности, мысли, что будет дальше — все это не может не отражаться на тех, кто к нам приходит. С одной стороны, люди приходят даже в тяжелые времена, потому что им надо где-то отогреться душой, а мы как раз про это. А с другой — бизнес, нацеленный на семьи и мам, и страдает тоже первым. Это и пандемия подтвердила — мы очень чувствительный бизнес. И конечно, в любых кризисах паника случается не только у посетителей. Поставщики начинают поднимать цены, пересматривать условия. И это происходит стихийно, потому что рушатся все предыдущие договоренности, и дальше — неопределенность. Все эти риски закладываются поставщиками в цену.

— Как сильно выросли цены на продукты в конце февраля–начале марта?

— По-разному, это зависело от конкретного продукта. Что-то подорожало более чем на 250%, что-то — на 100%, что-то — на 10%. Больше всего, конечно, тогда взлетели цены на овощи, малину, авокадо, рыбу и сахар. Расходы выросли и на упаковку — от 20% до 200%. Подорожал и картон, и пластик, и наклейки, и лента для штрихкодов. Самоклеящейся бумаги так и нет, с ней перебои, и цена уже в три с половиной раза выросла. Подорожала вся мебель для летних веранд, плюс теперь еще нет IKEA, которая выручала в базовых летних предметах. В разы подорожали кухонное оборудование и инвентарь. Сломался блендер — новый купили почти в два раза дороже. 

— В начале марта мы опрашивали рестораторов о том, что изменилось с началом кризиса. Тогда нам говорили о падении посещаемости вплоть до 70% в зависимости от формата заведения. Какое падение наблюдали вы в «АндерСоне» и что делали в условиях, когда параллельно растут цены на продукты?

— В первые недели падение по чекам было на 30%. У нас есть несколько дней в году, когда мы зарабатываем самую большую выручку. Это 1 сентября и 8 марта. И вот 8 марта, конечно, показатели были гораздо ниже, чем плановые, — из-за общего настроения людей. Вторая неделя [после 24 февраля] была для нас очень болезненной, потому что на спад посещаемости наложился неконтролируемый вал повышения цен. Первым делом мы купили все, что могли купить, по старым ценам. Потом стали очень быстро перерабатывать меню, так как поднимать цены пропорционально подорожанию продуктов мы не могли — к нам бы просто перестали ходить. Обычно цикл переработки меню составляет три-четыре месяца постоянной ежедневной работы. Тут нам пришлось сделать все, чтобы уложиться в две недели, потому что это очень влияло на прибыль. Блюда, которые точно летели в убыток, мы просто перестали продавать.

— А что именно пришлось убрать? Получилось ли хотя бы частично перейти на российские аналоги?

— Убрали лосось, сибас, дорадо, частично салатные листья из гарниров. Салат «Романо» убрали везде, кроме «Цезаря». Также убрали пармскую ветчину, бобы эдамаме, помидоры черри. Пектин пропал — нашли китайский, но по качеству он отличается. Пока работаем на запасах.

Нашлись и какие-то удачные решения. Иногда какие-то вещи ты делаешь только тогда, когда тебя жизнь припрет. Например, у нас в стране довольно много рыбы, но она вся продавалась за границу, внутрь не попадало практически ничего. Тут нам помог Департамент [торговли и услуг Москвы]. Он быстро сделал рабочую группу, нашел, через кого возить, проговорил квоты. На самом деле, мы поставили в меню очень хорошую рыбу, которая лучше, чем была. И она отечественная — из Мурманска, Карелии и Дальнего Востока.

— То есть в вашем случае переход на российские продукты сработал?

— Рестораны начали переходить на российские продукты еще в 2014 году при первых санкциях. И многие продукты в меню и тогда, и сейчас удалось заменить российскими аналогами. Другое дело, что есть то, что невозможно заменить, да и не нужно. В  кондитерке, например. Наша страна не выращивает какао-бобы или кофе и не будет никогда. Поэтому тут нужно встраиваться в правильные мировые цепочки [поставок] и понимать, какие обрабатывающие производства должны быть здесь.

— Как переработка меню и спад посещаемости отразились на прибыли «АндерСона»?

— В марте прибыль сильно просела, потому что цены у поставщиков шли вверх каждый день, а мы в меню ничего еще не поменяли — ни стоимость, ни состав. На первой неделе марта мы получили убыток, с третьей недели ситуация начала выравниваться, в целом сеть кафе закончила март около нуля. В апреле и мае уже была прибыль. В кафе мы оперируем показателями количества блюд в чеке, среднего чека и количества чеков. Из этого складывается наша выручка. Так вот, если количество чеков увеличилось, то наполняемость чека (количество блюд в чеке. — Forbes) уменьшилась. Средний чек не уменьшился, потому что произошло подорожание. Рентабельность сейчас ниже [чем до кризиса], но мы выравниваемся потихоньку.

— По фабрике хроники падения и восстановления похожие?

— Да, только если в кафе мы стали перерабатывать меню, то тут мы сразу стали вести переговоры с сетями о повышении цен на продукты, которые производим, вслед за ростом цен на составляющие. Это тоже очень сложно. Все контракты с сетями предусматривают очень длинный цикл такого повышения. Во-первых, ты должен прислать уведомление за 60 дней, потом тебе нужно всё это обсудить [с сетями]. Если ты будешь что-то перерабатывать или уменьшать, например вес продукта, тебе нужно получить соответствующие декларации. Это займет ещё в районе полутора месяцев. Пройти все это в короткие сроки казалось совершенно нереальным. Нам повезло, что у нас хорошие партнеры, с кем мы работаем, — это «ВкусВилл» и «Перекресток». Ни разу не было такого, что нам сказали: «Это ваша сложность, что хотите, то и делайте, а нам поставьте продукт по прежним ценам». Мы со всеми совместно принимали решения и старались выйти в win-win.

— Сколько по времени в итоге заняла перестройка работы фабрики и как это отразилось на ее финансовых показателях?

— Наша прибыль в марте упала на 65% из-за того, что закупка выросла, а цены мы смогли повысить только в апреле. Сейчас с учетом того, что переработали [меню] и подняли цены, смогли вернуться к плановой маржинальности.

О будущем и кафе в Армении и ОАЭ

— В каком состоянии ваш бизнес вообще подошел к началу текущего кризиса?

— У нас как раз буквально за две недели [до 24 февраля] состоялся совет директоров, где мы представили отчет по прошлому году, по выплаченным дивидендам и утвердили план на год. Учитывая сложность периода, мы закончили 2021 год с неплохими результатами. К 24 февраля в сети было 40 кафе, включая четыре заведения мини-формата. У нас достаточно сильно за год продвинулась фабрика. Мы вывели несколько новых продуктов, например «муравейные шарики» — это очень успешный проект. Чтобы делать их в большем объеме, мы в конце прошлого года разместили заказ на производственную линию. Она должна прийти к нам в начале июня. Слава богу, что она российская, а импортные комплектующие поставщик оборудования успел заказать до санкций. 

— А пришлось ли чего-то лишиться из-за необходимости покрывать убытки?

— Сейчас мы закрыли одно кафе планово: не наше место оказалось, готовились уезжать оттуда еще до всех событий. И два мини-кафе, где просела экономика в связи с уходом компаний-арендаторов с российского рынка. Если говорить про фабрику, то пришлось приостановить пока все инвестиционные расходы. Мы перевозили офис, расширяли производство. Нужно было сделать ремонт, плюс у нас были планы по закупке дополнительного оборудования. Но из-за кризиса никаких инвестиционных расходов не было ни в марте, ни в апреле. Все деньги перенаправили на закупку сырья.

— Вы разгар пандемии «АндерСон» привлекал несколько сотен миллионов рублей от Александра Лебедева, банкира. Привлекали ли вы что-то дополнительно от него или других инвесторов после 24 февраля?

— Других инвесторов у нас нет. От Александра тоже дополнительно не привлекали. У него 33% [в компании] как было, так и есть. Справляемся сами вполне.  

— Сейчас многие российские рестораторы, чтобы компенсировать падение на местном рынке, открывают заведения за рубежом, особенно в хабах российской эмиграции. Связана ли ваша текущая поездка с подобными планами?

— Отчасти. Мы обсуждаем возможность открытия кафе в Ереване и в ОАЭ. У нас есть прекрасный «АндерСон» в Казахстане. Армения и Эмираты — тоже интересные растущие рынки. У нас есть планы и по продукту, который выпускает фабрика, но они более долгосрочные. Мы работаем с «живой» кондитеркой [с короткими сроками годности], без химии, поэтому пока поставляем исключительно в Москву, область и Питер. Последний год ушел на то, чтобы доработать сроки годности до 14 дней. Сейчас это даст нам возможность расширить географию до средней полосы России. Потом и в другие страны пойдем, как окрепнем. Мне бы хотелось, чтобы наш продукт, в том числе и «АндерСон», полюбили и в мире. Чтобы имидж страны строился на достижениях российских предпринимателей.

* Согласно требованию Роскомнадзора, при подготовке материалов о специальной операции на востоке Украины все российские СМИ обязаны пользоваться информацией только из официальных источников РФ. Мы не можем публиковать материалы, в которых проводимая операция называется «нападением», «вторжением» либо «объявлением войны», если это не прямая цитата (статья 57 ФЗ о СМИ). В случае нарушения требования со СМИ может быть взыскан штраф в размере 5 млн рублей, также может последовать блокировка издания.