«Реальности не существует»: режиссер Евгений Митта снял одиссею Павла Пепперштейна
Биография Пепперштейна — связующее звено между поколением молодых художников и наследием московского концептуализма, один из основателей которого — его отец, художник Виктор Пивоваров. Работы Павла Пепперштейна успешно продаются на мировых аукционах с начала 2000-х годов. В 2015 году серия его рисунков «Ландшафты будущего» ушла с молотка на торгах Achenbach Art Auction за €165 000. Сам автор — как в искусстве, так и в жизни — старательно размывает границы между высоким и низким, серьезным и несерьезным, вымыслом и реальностью. Помимо изобразительного искусства он выступает как литератор, рэппер и модельер. На премьере фильма Павел Пепперштейн заявил, что его роль исполнил Джуд Лоу, а картину сравнил с малоизвестным чешским фильмом 1980-х годов о вымышленном гении. Forbes Life поговорил с Евгением Миттой и Павлом Пепперштейном о том, как документировать жизнь и творчество человека, избегающего реальности.
— Какие у вас впечатления от первого просмотра?
Павел Пепперштейн: Мне кажется, ко мне этот фильм не имеет никакого отношения. Он понравился мне именно как произведение Жени (режиссера Евгения Митты. — Forbes Life), в котором переплетены разные фактурные персонажи и пространства. Смотреть было интересно. Особенно мне понравились анимационные фрагменты, так как я с самого детства хотел быть художником-мультипликатором. Получается, что в каком-то смысле моя мечта реализовалась.
«Было бы клево, если бы меня действительно сыграл Джуд Лоу»
Евгений Митта: Паша сам рисовал отдельных персонажей и делал скетчи, которые мы использовали в анимации. Иногда аниматоры отталкивались от них, следовали за рисунком и что-то развивали. Если снимаешь фильм о виртуозно рисующем человеке, логично использовать анимацию. Лучше вплести картины в нарратив, чем показывать их просто так.
— Вы всегда заранее договаривались о съемках, или была возможность снять что-то неожиданное?
Е.М.: Происходило по-разному. Иногда договаривались заранее, иногда Паша мог позвонить и пригласить снять какое-то мероприятие. Документалистика завязана на сопричастности жизни героя. Я долго думал, как Паша воспримет получившийся фильм. За время работы мы настолько сблизились, что смог предсказать такую реакцию.
П.П.: Да, было бы клево, если бы меня действительно сыграл Джуд Лоу.
«Сейчас напоминание о том, что реальности не существует, особенно актуально»
— Были моменты, когда вы запрещали что-то снимать?
Е.М.: Иногда Паша сопротивлялся, когда на него пытались надеть петличку (петличный микрофон. — Forbes Life). Он боялся, что она будет сопровождать его везде, даже в туалете, но в итоге мы пришли к компромиссу.
П.П.: Если бы это был чужой человек, я бы его просто послал. Похоже, только нашему поколению советских людей знакомо представление о том, что есть друзья и весь остальной мир. Это совершенно разные этические категории. Мы в этом выросли и это впитали. Другу можно все: хочет тебе засунуть микрофон — ничего не поделаешь. Благодаря дружбе и доверию я шел на эту премьеру как на праздник.
«Живопись — легальная взятка»: коллекционер Валерий Дудаков о вкусах бизнесменов 90-х
— Кто придумал название, и как оно родилось?
П.П.: Название придумал Женя.
Е.М.: У Паши своя реальность, которую он формирует. Его взгляд близок к буддистскому пониманию того, что мир формируется в сознании человека, где собирается в нечто целое, а за пределами сознания сложно говорить о том, каков он на самом деле. Это обстоятельство требовало своего подхода. Когда мы только начали работу над фильмом шесть лет назад, я не очень понимал, как вести повествование, будет ли там одна стержневая история, на которую будет нанизано все остальное. Потом я понял, что с Пашей это не сработает, так как у него очень много граней и проявлений. Именно тогда возникла идея делать сериал, а не фильм, после чего я стал монтировать материал событийными блоками-сериями.
«Этот фильм по своей природе ближе к тому, что сегодня принято называть «постдок» — открытая форма на грани игрового и документального жанра»
П.П.: Мне кажется, что сейчас напоминание о том, что реальности не существует, особенно актуально. Сегодня очень много усилий прикладывается к тому, чтобы уплотнить иллюзию реальности. Меня это немного смущает. Я пытаюсь не то чтобы бороться с этим, это слишком громкое заявление, но хотя бы сделать так, чтобы не было слишком душно. Когда вокруг слишком реально, становится очень тяжело.
— Вы размываете границы не только между реальностью и вымыслом, но и между серьезностью и иронией. Почему для вас это так важно?
П.П.: Я предпочитаю дистанцироваться от таких слов, как «ирония» или «стеб», так как они сами по себе предполагают наличие чего-то серьезного. Мне ближе тотальное воспарение туда, где этого деления нет и быть не может. Раз и навсегда стереть саму возможность серьезности — это, может, и преступное обстоятельство, но для меня крайне желанное, пусть и очень серьезное само по себе.
— Любой фильм о художнике — это попытка встроить его в контекст. Насколько для вас важно чувствовать себя частью арт-сообщества?
П.П.: Я предпочитаю воображаемый контекст, который всегда нереален лишь до какой-то степени. В этом смысле о контексте можно вообще не заботиться, он так или иначе свое возьмет. Попытки сознательно в него вписаться кажутся мне наивными. Чем дальше ты от него убегаешь, тем сильнее он тебя настигнет. Задача не в том, чтобы его отразить или отрефлексировать (этого и так достаточно), а в том, чтобы размыть его. Например, полезно перемежать существующих художников с несуществующими. Это давняя традиция. Существуют отличные художники, которых никогда не было, придуманные Комаром и Меламидом, Ильей Кабаковым, группой «Инспекция «Медицинская герменевтика» (художественная группа, основанная Пепперштейном вместе с Сергеем Ануфриевым и Юрием Лейдерманом в 1987 году. — Forbes Life). Я убежден, что в истории искусства должны присутствовать вымышленные авторы и произведения.
— Чем «Пепперштейн, сюрреалити-шоу» отличается от других кинобиографий художников?
Е.М.: Этот фильм по своей природе ближе к тому, что сегодня принято называть «постдок» — открытая форма на грани игрового и документального жанра, которую очень сложно определить. Классическое произведение стремится к центральному образу, композиционному центру, а в этом фильме нам захотелось от этого уйти. При этом своего рода одиссея, путешествие по жизни, или трип, все равно выстраивается, но это многослойная и хитроустроенная история. В сюрреальности есть и обратная сторона — производство фильма, которое стоит денег. В этом нас поддержал фонд Владимира Смирнова и Константина Сорокина.
П.П.: Мне очень нравится, что это сделано именно так, «на рассыпание». Раньше мои друзья приносили мне разные рецензии и статьи про мою работу. Я их куда-то складывал, но не обращал особого внимания. В какой-то момент я их все перечитал, и в своей совокупности они мне очень понравились. При этом, когда их читаешь, не возникает абсолютно никакого цельного образа. Этот эффект мне очень понравился: вообще непонятно, о ком или о чем идет речь. Я даже думал издать эти тексты отдельной книгой, но понял, что с получением разрешений будет большой геморрой.
Мне во время просмотра вспомнился чешский фильм Ладислава Смоляка 1980-х годов про гения Яру Цимрмана. Причем совершенно непонятно, жив ли он до сих пор или умер, в какой именно области он был гением. Узнать это поручается одному журналисту, который отправляется в деревню, где, кажется, жил Цимрман. Он попадает в дом, где тот жил, но, оказывается, что там находится музей перин. Какая-то женщина водит экскурсию по дому, а из магнитофона раздаются истории о том, как Цимрман дает совет Чехову написать пьесу о трех сестрах, а не о двух, или помогает Эдисону изобрести лампочку. После экскурсии неудовлетворенный журналист возвращается к этому дому, заглядывает в окно и видит, как экскурсовод раздевается, причем оказывается, что это мужчина, и ложится в кровать, накрываясь периной. На экране появляется надпись «Яра Цимрман лежащий, спящий». Это, собственно, и есть название фильма. Мне кажется, он имеет какое-то отношение к тому, что мы увидели сегодня.