«Это абсолютно бессовестное, эгоистическое «потребительство». Как меценат Владимир Смирнов по любви собрал коллекцию для Третьяковки

Экс-заместитель председателя правления «Новатэка», меценат Владимир Смирнов, основатель двух благотворительных фондов и общественного центра «Благосфера», рассказал Forbes Life, как за несколько лет собрать коллекцию такого уровня, чтобы за ней охотилась Третьяковская галерея.

Владимир, есть мнение, что заниматься благотворительностью — это очень весело. Верно ли я понимаю, что у вас другой подход? 

Благотворительность существует там, где есть системность. Иначе это милостыня. Ты что-то увидел, сердце закололо, дал денежку. Куда-то съездил, собачку покормил. Это хорошие душевные порывы. Но чтобы стать благотворительностью, они должны стать системой. Когда ты заставляешь себя раз в месяц, раз в неделю. Потом это входит в привычку, становится частью жизни, без которой уже невозможно обойтись. Это нужно начинать в детстве. С четырех-пяти лет ребенка нужно учить, что он может сделать что-то полезное и приятное другим людям, и делать регулярно. В фонде «Образ жизни» у нас действует социально-просветительская программа для детей «Школа позитивных привычек», к которой присоединились 250 школ из 170 городов, занимаются 10 000 детей.

На сайте вашего центра благотворительности и развития социальной активности в Москве «Благосфера» написано, что задача — вовлечь в благотворительность до 40% населения. Сколько лет, на ваш взгляд, для этого потребуется?

Один или несколько разовых хороших поступков — это теплый актив. Если он повторяется регулярно, он становится горячим. Сегодня 30% москвичей согласны, что благотворительность — это хорошо. Они уже когда-то делали что-то хорошее. Превратить их в благотворителей одна «Благосфера» не сможет. Для этого нужны усилия всего общества и государства, снижение налогов для благотворителей. При благоприятном стечении обстоятельств на это уйдет 15-20 лет.

Какие позитивные перемены вы видите уже сейчас? Что вам греет душу?

Я всегда вижу позитивное. Например, я точно знаю, что в социальной благотворительности сегодня дела обстоят лучше, чем раньше, что работа фондов идет лучше. Мы развиваемся, не стоим на месте. Не могу сказать, насколько больше жертвуют денег, у меня нет статистики. Но точно знаю, что положение в домах престарелых, в детских домах, в домах ребенка, в психоневрологических интернатах меняется в лучшую сторону. Но для серьезных положительных изменений нужны десятилетия. Потому что реальная ситуация замалчивалась десятилетиями.

Все сферы, направления вашей благотворительности — ваш личный опыт? Вы — донор крови.

Донорство — это эмоциональная история. Мне кажется, когда сдаешь кровь, делишься частью себя с другими людьми. Это первый шаг к благотворительности. В прошлом году мы собрали в частных организациях 2000 литров крови, в акциях фонда приняли участие 6000 человек. А сейчас мы подключились к поиску доноров костного мозга. Это большая долговременная история.

Я уверен, если общественность будет привлекать к этому внимание, то и государство отреагирует. Совместными усилиями мы сможем изменить ситуацию, создать национальный реестр доноров.

В другом своем проекте, Благотворительном фонде Владимира Смирнова и Константина Сорокина, вы поддерживаете современных художников, у вас открыты мастерские, работает куратор, каждые три недели заезжает новый художник-резидент, по итогам организуется выставка. И вы часто покупаете работы с выставки. 

Это возникло эмоционально, по любви. Вообще все появлялось и развивалось по любви. Любовь — главное слово, главное состояние. Я пытаюсь удерживать себя в нем, не терять любви. Когда становлюсь или чрезмерно эмоционален или холодно-профессионален, в общем, выхожу за рамки, то усилием воли возвращаю себя в исходное состояние. Ведь если каждый день, например, смотреть, анализировать, разбирать искусство, это становится обыденностью, рутиной и любовь уходит.

Происходит выгорание?

Это можно назвать выгоранием, но на самом деле это недостаток любви. Люди, как правило, не следят за тем, сколько любви присутствует в их деятельности. Они делают хорошее дело, развивают, продвигают, но как машины, колотят. Без любви. Профессионализм, конечно, нужен, без него никуда. Но профессионал без любви — это уже не благотворитель, а медь звенящая, и больше ничего.

Ваша любовь к искусству сработала как точный прибор: у Третьяковки три, кажется, уровня закупочного совета, у них строгие критерии отбора. А они приняли в дар почти все ваше собрание. То есть с восторгом одобрили ваш выбор.

Если делаешь по любви, все точно получится. У меня такой опыт. Смотрите, мы сделали «Благосферу». Уже можно сказать, что это удавшийся проект, который выстрелил за два года. Хотя в начале мне говорили, что это ерунда. А сейчас говорят, что это единственное место в России, где учат благотворительности. Я создавал его с любовью, а не потому, что мне нужно было утвердиться, что у меня есть своя «Благосфера».

Так же и с коллекцией. Я не коллекционер, не инвестор. Мне просто нравится собирать искусство. Чтобы быть серьезным коллекционером, нужно прочитать хотя бы 10 книжек, мотаться, как безумному, по выставкам. Я так не делаю. Я прихожу и смотрю на искусство не больше, чем позволяет моя эмоциональная возможность. У меня нет соображений: вот это нужно купить, работа инвестиционно привлекательная. Я покупаю то, что мне понравилось, по любви. Но зачастую оказывается, что то, что нравится мне, нравится и кураторам, научным сотрудникам музеев.

А если художник говнистый, я не покупаю, не хочу, чтобы он был в моей коллекции. Неважно, какой степени его известность и потенциал, не хочу держать работы этого художника возле себя.

То есть, для вас важны человеческие качества художника?

Очень важны. У нас в фонде есть установка: если человек хороший, мы всегда будем ему помогать. Ну, не всегда, конечно, но в силу своих возможностей. Вот и все.

Почему вы решили подарить коллекцию Третьяковке, как они вас уговорили?

Началось с того, что они попросили посмотреть коллекцию. Я сказал, ну, хорошо, смотрите. «Не может быть, что у вас такая коллекция». Я говорю: «Посмотрите еще раз». Они посмотрели еще раз и говорят: «А могли бы нам что-то подарить?» — «Да, возьмите, что хотите». — «А вы могли бы подарить что-то из работ молодых художников?». Я говорю: «Как раз из молодых я мог бы подарить». Потому что более взрослых я оставил бы себе. А молодых, они здесь живут-работают, куплю еще. Так Третьяковка набрала сотню работ. Эмоционально приятно: наше собрание ляжет в основу формирования коллекции 2020-х годов.

Вы им ничего не советовали? Как при вашей насмотренности, личной вовлеченности, погруженности в процесс оставаться наблюдателем? 

Промолчать — всегда самое лучшее. Вокруг и так много говорят, все все знают. Осуждать, оценивать стало нормой, так просто и естественно, как руки мыть. Я считаю, это очень плохо. Если мне что-то не нравится, я промолчу или найду какие-то необидные слова. Осуждение — большой грех. Оно рождает эмоции, которые потом разрушают прежде всего осуждающего.

Как не стать машиной, как сохранить свою любовь в потоке? 

Не вставать в поток. Пандемия — хорошая возможность снизить движение хотя бы на пол-оборота, подумать о чем-то. Я понимаю, что люди не могут остановиться, боятся, вдруг про них забудут. А у меня, например, нет, инстаграма, да и фейсбука нет. В чатах я не участвую. А если где-то и есть, то я ничего туда не пишу. Ну если только возникает что-то относительно значимое, что на 90% будет интересно людям, я могу это сообщить в чате раз в месяц.

Думаю, что каждый, пускай незначительный постик, забирает эмоции, энергию. Потому что это не по любви, а из соображений «ты должен там быть, ты должен там появиться». Человек сам себя съедает и говорит потом: «У  меня нет сил». Хорошо, что ходишь еще. Ты же сам себя растрачиваешь на пустоту. Так возникают пустые отношения между людьми, пустые встречи. «Давай позавтракаем?», «Давай пересечемся на обед? На кофе?». Да нахрен мне твой кофе? Зачем мне с тобой обедать? У нас нет никаких отношений. Давай я приеду в офис. Я восемь лет назад закрыл тему деловых завтраков и обедов. С приятными людьми ем, с неприятными не ем.

Если сегодня вычеркнуть 50% из круга своего общения, ничего в жизни не изменится. И даже если 70% знакомых исчезнут, тоже ничего не произойдет. Когда я ушел из «Новатэка», где проработал 24 года, мои контакты за полгода уменьшились на 70%. Я был к этому готов. Я давно самодостаточен. Если бы у меня не было самодостаточности, так и продолжал бы работать. Был бы зампредправления, и все шло бы по накатанной. Но мне никогда не хотелось стать первым человеком. Мне хотелось делать дело и чтобы оно было сделано качественно.

Что тогда вело вас по карьерной лестнице, если не тщеславие, не амбиции?

Энергия любви и самодостаточности. Зайдите в «Новатэк», спросите: «Вот у вас работал Владимир Смирнов. Что он за человек?» У меня нет опасения, что вы услышите что-то неприятное. Если все делаешь искренне, с любовью, то такое наследие и оставляешь.

Но основная проблема больших руководителей в том, что они искренне хотят помочь, участвовать в благотворительности, но у них не доходят руки, чтобы участвовать в этом лично. У них нет возможности уделить этому часть своего времени, отдать любовь. А если ты это не делаешь сам, тебе не возвращается. Благотворительность превращается в такой же проект, как постройка завода, дома, встает в цепочку бизнес-задач. Но в такой схеме нет любви.

Когда зарабатываешь деньги, возникает вопрос, что ты с помощью этих денег хочешь изменить в мире? В своей стране? В своей семье? Ведь если ты изменяешь мир, но не меняешься по отношению к своим близким, грош тебе цена. Люди, бросившие жен и десятки детей, сколько бы они не жертвовали на благотворительность, — делают это впустую. Это нужно четко понимать. Конечно, все мы совершаем плохие поступки по отношению к близким. Так гадостно устроен человек. Начинать нужно с прощения своими близкими, тогда, может быть, что-то изменится.

Не так важно, сколько ты заработал и сколько отдал на благотворительность. Важно, сколько своего времени ты сам потратил на благотворительность. Когда ты уже взрослый, тебе за 50, за 60 лет, все равно нужно найти время и самому этим заниматься. Не говорить: «Да ты чего, не понимаешь? Смотри, я здесь мир вращаю». Отлично, вращайте, но это другая, так скажем, ипостась.

Зачем я занимаюсь благотворительностью? Потому что я нашел формулу получения счастья, радости и любви посредством благотворительности. То есть, для меня это абсолютно бессовестное, эгоистическое «потребительство». Я  счастлив от того, что я делаю. Я не достигаю, понимаешь? Я иду за своей радостью и своим счастьем.

То есть никакой соревновательности?

С кем соревноваться? С кем я могу соревноваться с моими копейками? Но я знаю, что мы делаем больше, чем многие не с копейками. Я хочу дарить радость другим  людям. И достигать своих целей с радостью, а не с исступлением. Бывает, конечно, и нам приходится выложиться по полной, когда, например, два-три раза в год «Благосфера» проводит конференции. Но выложиться в последние пару- тройку дней перед конференций, а не провести два месяца в цейтноте, разругаться с семьей и впасть в депрессию. Так мы не работаем.

Владимир, что вы практикуете для такой благости?

Это не благость. Говорю же, это «потребительство». Это потребительство счастья, удовольствия от того, что ты делаешь. Как только ты почувствовал его,  тянешься за ним все дальше и дальше. Начинаешь по-другому относиться к жизни. Перестаешь мыслить проектами. Перестаешь достигать. Так что благости здесь нет. Есть потребительство. Иногда мне говорят, какое у вас острое чувство  социальной ответственности. Нет, дорогие мои. Это не ответственность, это счастье. Ну и, конечно, деньги нужно успеть потратить. А то умрешь еще с деньгами. А кому они достанутся — непонятно.

Две тысячи лет назад один человек по этому поводу очень хорошо высказался.  В общем, помолиться еще никому не мешало.

То есть это не восточные практики? 

Нет, этим я не занимаюсь.

А спортом занимаетесь?

Разве что чем-то для растяжки, подвижности, пилатесом. Боксом не занимаюсь. Бить никого не хочу. Мышцы не качаю. Поджарым моложавым мачо стать не стремлюсь. Мне это не интересно. Какие-то детские шалости: человеку 55 лет, он  на триатлоне с молодой женой и обязательно с шестью маленькими детьми. Потому что пять — уже как-то маловато.

В общем, вы не следуете трендам.

Это противно моей природе. Я не позволяю себе манипулировать людьми. Я никогда не использую чужие секреты, если они стали мне известны, в своих целях. Даже для благородного дела. Это мой принцип.

Любовь к миру — это тяжелая работа. Вообще любовь — тяжелая работа.