Билл Гейтс рекомендует: как талантливые дилетанты становятся победителями по жизни

Редакция Forbes Life Автор

Автор бестселлера «Спортивный ген» Дэвид Эпштейн рассуждает о преимуществе разностороннего развития в своей последней книге — «Универсалы», которую миллиардер Билл Гейтс включил в свою подборку «5 хороших книг для паршивого года». С разрешения издательства «Бомбора» Forbes Life публикует главу о воле к победе

Дэвид Эпштейн исследовал примеры самых успешных спортсменов, художников, музыкантов, Нобелевских лауреатов и ученых и обнаружил, что в большинстве областей ранняя и узкая специализация — не синоним результата. Именно универсалы — изобретательные и гибкие люди с широким кругозором и большим жизненным опытом — рулят в мире больших скоростей. «Я начал следить за работой Эпштейна после просмотра его невероятного выступления на TED 2014 о спортивных достижениях. В этой увлекательной книге он утверждает: хотя мир вроде бы и требует все большей специализации, на самом деле нужно все больше специалистов, «обладающих широким кругозором с разнообразным опытом». <...> Если вы обладаете знаниями широкого профиля и когда-то чувствовали себя в тени коллег-специалистов, эта книга для вас», — рассказывает Билл Гейтс.

Мама одного мальчика любила живопись и музыку, но когда он попытался набросать портрет своего кота, оказалось, что художник из него некудышный. Мальчик расстроился, выбросил рисунок и отказался пробовать снова. Вместо этого все свое детство в Нидерландах он играл в камушки или катался на санках с младшим братом, но большую часть времени просто наблюдал за окружающими. В одной умной книжке о воспитании детей автор предупреждал родителей об опасности прогулок без присмотра, которые могут «отравить» детское воображение. Но этот мальчик мог часами бродить один. Он гулял и в бурю, и по ночам. Мог пройти несколько километров, чтобы просто сесть и наблюдать за птичьим гнездом или за тем, как водяные жучки перебираются через ручей. Особенно ему нравилось собирать их и давать каждому название на латыни.

Когда мальчику исполнилось тринадцать, его приняли в новую школу, которая располагалась в бывшем королевском дворце. Школа была так далеко от дома, что ему пришлось поселиться в семье, жившей неподалеку. На уроках мальчик витал в облаках, но учился хорошо и все свободное время читал стихи.

Учитель рисования был знаменитостью школы. Он работал по передовой методике и продвигал рисование как основу национальной экономики. Преподаватель настолько в этом преуспел, что федеральное правительство распорядилось сделать уроки рисования обязательной частью программы во всех государственных школах. Вместо того чтобы занимать свое место в передней части класса, учитель рассаживал всех учеников в центре, а сам ходил между ними, и каждому уделял внимание. Большинство детей обожали его. Но на нашего мальчика он не произвел никакого впечатления. Повзрослев, он сетовал на то, что никто не объяснял ему, в чем польза рисования. Хотя для учителя предмет был так важен, что даже стал объектом нового закона о расширении художественного образования.

Мальчику не нравилось жить с чужими людьми, и потому, едва достигнув пятнадцати лет, он бросил школу. Следующие год с лишним он ничего не делал, только гулял по лесу. Это не могло продолжаться вечно, но он понятия не имел, чем еще можно заняться. К счастью, у его дяди была успешная фирма, которая представляла интересы художников, и он предложил мальчику работу в большом городе. Рисование не слишком привлекало его, а вот продажа объектов искусства — да. Его страсть к наблюдению переключилась с живой природы на литографии и фотографии, которые он, как прежде жучков, разбирал на категории. К двадцати годам он уже заключал сделки с важными клиентами и ездил в заграничные командировки. Молодой человек радостно сообщил родителям, что ему никогда больше не придется искать работу. Но он ошибался.

В городе он был всего лишь деревенским пареньком, и ему не хватало социальной гибкости для сглаживания разногласий с начальством. К тому же он не любил торговаться — ему казалось, что он грабит своих клиентов. Вскоре его перевели в лондонский офис, который не работал с клиентами напрямую, а в двадцать два года — снова перевели, на этот раз в Париж. Он оказался во Франции в самый разгар художественной революции. По дороге на работу молодой человек проходил мимо мастерских художников, которым только предстояло прославиться. И все же, как и учитель рисования, ни один из этих живописцев, по словам его будущих биографов, не произвел на него сильного впечатления. Теперь он был одержим новой страстью: религией.

Он уволился из фирмы и начал работать помощником учителя в школе-пансионе одного из приморских городков Англии. Он преподавал разные предметы, от французского языка до математики, а также контролировал общежитие, отводил детей в церковь и, кроме того, выполнял разную мелкую работу, каждый день по четырнадцать часов. Для владельца школы она была просто бизнесом, а молодой человек — дешевой рабочей силой. Вскоре он устроился работать тьютором — на этот раз в более приличную школу-пансион, но через несколько месяцев решил стать миссионером и поехать в Южную Америку. Родители пытались его отговорить, убеждая «прекратить потакать собственным желаниям» и вернуть жизнь в привычное русло. Мать мечтала о том, чтобы он работал на природе — так он будет «спокойнее и счастливее». И он решил пойти по стопам отца: стать настоящим пастором.

Тем временем отец нашел ему работу в книжном магазине. Молодой человек любил книги и работал с восьми утра до полуночи. Однажды магазин затопило, и он поразил своих коллег недюжинной выносливостью, лично перетаскав все книги в безопасное сухое место. Теперь он поставил себе цель поступить в университет, чтобы потом выучиться на пастора. И снова он дал выход своей неуемной страсти. Он работал с тьютором, переписывая все книги от руки. «Я буду сидеть до тех пор, пока глаза не начнут закрываться», — сказал он своему брату. «Практика — путь к совершенству», — сказал он себе. Но латынь и греческий давались ему нелегко. Он перебрался к дяде — суровому ветерану войны, который просто говорил ему: «поднажми». Молодой человек решил начинать работу до того, как его товарищи проснутся, и заканчивать, когда они будут уже спать. Дядя нередко заставал его за книгой до восхода солнца.

Но учеба давалась ему тяжело. Однажды, на пороге своего двадцатипятилетия, молодой человек услышал проповедь о том, как экономическая революция сделала некоторых граждан — вроде его дяди, который продавал предметы искусства, — сказочно богатыми, тогда как другие были ввергнуты в пучину бедности. Он решил бросить университет и стать миссионером. Молодой человек записался на более короткий курс, но ему никак не давались емкие, проникновенные проповеди, которых требовала школьная программа. Так что и эта его затея обернулась неудачей. Однако никто не мог запретить ему проповедовать, и он отправился в шахтерский поселок, где люди как нигде нуждались в душевном подъеме.

Придя туда и увидев чернеющее небо, он вспомнил полотна Рембрандта. И решил, что будет читать проповеди шахтерам, которые были так угнетены духом, что говорили о большом мире, простиравшемся над шахтой, «там, в Аду». Со свойственной ему страстью он отдался духовной службе, раздал свою одежду и деньги и стал денно и нощно заботиться о больных и раненых. А их было много.

Вскоре после его прихода последовала череда взрывов, при которых погиб 121 шахтер, а из-под земли вырвалось облако газа и взметнулось огненным столбом, словно под землей кто-то поджег огромную бунзеновскую горелку. Несчастные местные жители были поражены стойкостью молодого человека, который пытался успокоить их семьи. Но в то же время он казался им странным; дети, которых он учил, не слушали его. Вскоре временное миссионерство подошло к концу. Ему было двадцать семь лет, и он был совершенно потерян. Спустя десять лет после блестящего начала карьеры галериста он остался без сбережений, без свершений и без малейшего понятия о том, куда идти дальше.

Он излил душу своему младшему брату, который теперь тоже стал уважаемым галеристом. Сам себе он казался птицей, пойманной в клетку, которая чувствует, что пришла пора сделать что-то важное, но не помнит, что именно, и потому «стучится головой о прутья решетки. А клетка непоколебимо стоит, и птица сходит с ума от боли». Человек, говорил он, тоже «не всегда знает, на что способен, но инстинктивно чувствует: должно же у меня хоть что-то получиться!.. Я знаю, что мог бы стать совсем другим человеком!.. Во мне что-то есть, но что?!» Он был студентом, галеристом, учителем, продавцом книг, готовился стать пастором, странствующим катехизатором. Но несмотря на блестящее начало, которое обещало успех, он провалился во всех начинаниях.

Брат посоветовал ему попробовать себя в плотницком деле или поискать работу цирюльника. Сестра считала, что из него выйдет хороший пекарь. Он жадно читал книги — так, может быть, устроиться в библиотеку? Но молодой человек в отчаянии обратил свою ярость на последнее, что могло бы прийти ему в голову при мысли о начале новой жизни. Его последнее письмо к брату было очень коротким: «Пишу тебе и одновременно рисую. Не терпится снова начать!» Прежде он видел в рисовании способ отвлечься от высшей цели: донести до людей истину. Теперь же он стал видеть истину в том, чтобы в своих работах вести летопись жизни окружавших его людей. С тех пор, как еще ребенком он понял, что не наделен талантом к рисованию, он больше не брался за это занятие, поэтому теперь решил начать с самого начала и прочел «Введение в азбуку рисования» (Guide to the ABCs of Drawing).

В последующие годы он лишь ненадолго возвращался к учебе. Кузен его жены — художник — попытался научить его рисовать акварелью. Впоследствии именно этот кузен стал единственным пунктом в главе «Образование» на его странице в Википедии. Но для акварели ему не хватало легкости, и через месяц обучению пришел конец. Его бывший начальник, который владел фирмой по продаже картин, теперь стал уважаемым экспертом в мире искусства, и, по его мнению, работы молодого человека были недостойны того, чтобы выставляться на продажу. «В одном я уверен, — сказал ему бывший начальник, — ты не художник». И добавил без лишних слов: «Ты слишком поздно начал».

Когда ему было почти тридцать пять, он поступил в художественную школу вместе с людьми, которые были младше его на десять лет, но его хватило на несколько недель. Когда он пришел на конкурс, члены комиссии посоветовали начать учиться вместе с десятилетками. Как уже было с ним в промежутках между разными видами деятельности, его бросало от одной художественной страсти к другой. То он решал, что настоящие художники пишут только реалистичные портреты, а когда с ними не вышло, переключился на пейзажи. Он с головой уходил то в реализм, то в экспрессионизм. В одну неделю искусство было для него средством выражения самозабвенной любви к богу, а на следующей неделе его целью был чистый творческий процесс. В один год он вдруг решал, что истинное искусство должно представать только в черно-серых тонах, а потом — что яркие, сочные цвета и есть та жемчужина, что скрывается в раковине художника. Всякий раз он будто влюблялся, погружаясь в омут с головой, — чтобы потом так же быстро вынырнуть из него. Однажды он достал мольберт и масляные краски — которыми почти не умел работать — и отправился на песчаную дюну, где бушевала буря. Он бросал яростные, резкие мазки на холст, трепетавший в порывах ветра, который то и дело осыпал его пригоршнями песка. Иногда он выдавливал краску из тюбика прямо на холст. Из-за вязкости краски и разбушевавшейся бури наносить ее нужно было быстро, и от этого воображение его разыгралось, а руки почувствовали себя свободными от оков реализма. Спустя почти столетие авторы его «окончательной» биографии напишут об этом дне: «[Он] сделал потрясающее открытие: он мог писать!» И сам это почувствовал. «Я испытываю невероятное наслаждение, — писал он брату. — Живопись оказалась легче, чем я ожидал».

Он продолжил экспериментировать на ниве искусства, то делая яростные заявления, то отказываясь от своих слов, осуждая все попытки запечатлеть солнечный свет на холсте — только для того, чтобы затем изменить траекторию собственного движения и вывесить холст на солнце, чтобы напитать его светом. То он как одержимый писал все свои полотна глубокими темными оттенками, а потом всего за пару секунд решал навсегда отречься от них ради сочных, ярких цветов, и перемена эта была настолько резкой и контрастной, что он отказывался даже писать ночное небо. Он начал учиться игре на фортепиано, уверовав в то, что звуки музыки помогут ему открыть некую тайну цветов и оттенков. Это паломничество — в географическом и художественном смысле — продолжалось всю его оставшуюся короткую жизнь. Наконец он оставил все попытки стать великим художником и один за другим отрекся от всех стилей, которые прежде объявил главными, но в которых потерпел полное поражение. На смену им пришел новый вид искусства: безжалостного, полного ярких, взрывающихся цветов, не признающего никаких формальностей, кроме потребности запечатлеть бесконечность. Он желал создавать искусство, понятное каждо- му, а не напыщенные полотна для тех, кому посчастливилось получить хорошее образование. Долгие годы он старался научиться передавать пропорции — и так и не сумел. Теперь же он настолько отказался от этих попыток, что фигуры на его картинах не имели лиц, а руки их бы- ли похожи на рукавички. Если раньше он приглашал позировать натурщиц, то теперь доверился собственному разуму и видению. Однажды вечером, выглянув из окна своей спальни и увидев вдалеке цепь холмов, он, как когда-то в детстве, наблюдая за жучками и птицами, просидел, глядя на них, несколько часов. Когда наконец он взял кисть, то в его воображении ближайший город превратился в крошечную деревушку, а величественная церковь — в скромную часовню. Темно-зеленый кипарис на переднем плане стал огромным, оплетя весь холст, подобно водорослям в причудливом вихре ночного неба.

Прошло всего несколько лет с тех пор, как комиссия художественной школы посоветовала ему записаться в класс для начинающих. Но это звездное небо вместе с десятками других полотен в его новом стиле — том самом, что родился из череды ошибок и неудач, — ознаменует собой новую эру в искусстве и послужит источником вдохновения для новых концепций красоты и самовыражения. Те работы, что он отверг в муках творчества в последние два года своей жизни, стали самыми ценными предметами — с культурной и экономической точки зрения, — которые когда-либо существовали на свете.

То, что Винсент Ван Гог умер, так и не познав славы, — миф. Автор одной из восторженных рецензий, написанной за несколько месяцев до его смерти, называл его «революционером», о нем говорил весь Париж. Клод Моне — столп импрессионизма (движения, которое Ван Гог сначала игнорировал, затем критиковал, а после стал его преобразователем) — объявил его работы украшением ежегодной выставки.

Четыре полотна Ван Гога были проданы более чем за 100 миллионов долларов (с поправкой на инфляцию), и это были даже не самые знаменитые его произведения. Теперь его работы красуются со всех возможных поверхностей — от носков до чехлов для мобильных телефонов, и даже с этикетки бутылки водки, названной в его честь. Но он остался превыше коммерции.

«Сколько художников изменилось благодаря Винсенту Ван Гогу!» — восклицает художник и писатель Стивен Найфе (Найфе и Грегори Уайт Смит — авторы «окончательной» биографии, как назвала ее куратор Музея Ван Гога). Картины Ван Гога стали мостом в современное искусство и объектом столь обширного почитания, которого не знал ни один художник — и, может быть, ни один человек. Подростки, ни разу в жизни не бывавшие в музее, клеят на стену своей комнаты репродукции его картин; японские туристы развеивают прах своих предков на его могиле. В 2016 году Чикагский институт искусств выставил одновременно все три культовые «Спальни» — картины, по словам самого Ван Гога, предназначенные «для отдохновения мозга или даже воображения»; из-за рекордного наплыва посетителей пришлось задействовать спонтанные стратегии контроля толпы с особым коридором предварительной проверки.

И все же, если бы Ван Гог умер не в тридцать семь, а в тридцать четыре (в те времена средняя продолжительность жизни в Нидерландах составляла сорок лет), о нем не написали бы даже коротенькой исторической справки. То же самое можно сказать и о Поле Гогене, художнике, который некоторое время жил у Ван Гога и произвел инновацию стиля, известного как синтетизм, в котором элементы ярких цветов, без плавных переходов, свойственных классической живописи, отделялись друг от друга толстыми линиями. Он также стал одним из немногих художников, стоимость работ которых перешагнула отметку в 100 миллионов долларов. Первые шесть лет своей карьеры он провел на торговом судне и лишь затем нашел свое призвание биржевого брокера. Только после падения рынка в 1882 году, в возрасте тридцати пяти лет, Гоген целиком посвятил себя искусству. Подобный переход напоминает судьбу Джоан Роулинг: она также, по собственному выражению, в двадцать лет «пережила эпическое падение» в профессиональной и личной сфере. Непродолжительный брак потерпел крах, и она превратилась в мать-одиночку и бывшую учительницу, которая вынуждена была жить на пособие по безработице. Как Ван Гог в шахтерском поселке и Гоген после падения рынка, потерпев поражение, она почувствовала себя свободной и решила попробовать себя в той сфере, которая казалась ей более подходящей ее талантам и интересам.

И все они, несмотря на поздний старт, преуспели. Мне бы не составило труда подобрать подходящие истории об исключительных личностях, которые начали новую карьеру поздно и преодолели все трудности. Но суть в том, что они вовсе не исключительны, и не позднее начало является причиной трудностей на их пути.

Напротив: именно поздний старт — одна из составляющих успеха.

Экономисты используют термин «качество соответствия», обозначающий степень соответствия работы, выполняемой человеком, его личности — умениям и наклонностям.

Офер Маламуд, экономист Северо-Западного университета, изучил это явление, основываясь на личном опыте. Он родился в Израиле, но, поскольку его отец работал в судоходной компании, когда Маламуду было девять, вся семья переехала в Гонконг, где он стал ходить в английскую школу. Согласно английской системе обучения в последние два года старшей школы ученик должен был выбрать академическую специализацию. «При поступлении в Англиийский колледж необходимо было подавать документы с указанием конкретного профиля», — рассказывает Маламуд. Отец был инженером, и потому он решил связать свою жизнь с инженерией. Но в последний момент он отказался выбирать специализацию. «Я решил пойти в американское учебное заведение, потому что не знал, чем хочу заниматься», — признался он.

Он начал с информатики, но вскоре понял, что она не для него. Тогда решил попробовать несколько предметов и наконец выбрал экономику, а затем философию. Все это пробудило в нем любопытство и желание разобраться, как сроки определения специализации отражаются на последующем выборе карьеры. В конце 60-х будущий нобелевский лауреат, экономист Теодор Шульц заявил, что его область стала наглядным доказательством того, что высшее образование повышает производительность, однако экономисты пренебрегают ролью образования и позволяют людям не сразу выбирать специализацию, пробуя себя, чтобы понять свои сильные и слабые стороны и свое истинное призвание.

Маламуд не мог в случайном порядке отобрать людей, чтобы поручить им проанализировать оптимальные сроки выбора специализации. Однако британская образовательная система сама предложила ему естественный эксперимент. В то время, когда он проводил свое исследование, английские и валлийские студенты должны были выбирать специализацию до поступления в колледж, чтобы после поступления сразу начать учиться по узкой, сфокусированной программе. В то же время студенты из Шотландии первые два года непременно должны были заниматься в различных сферах и даже после окончания этого срока могли продолжить экспериментировать.

В каждой стране курс, который выбирали студенты, включал в себя развитие навыков, применимых в конкретной области, а также сведения о том, насколько им вообще подходит сама область. Если студенты выбирали специализацию раньше, они приобретали больше навыков, которые были необходимы для дальнейшего трудоустройства. Если же они проходили период проб и выбирали специальность позже, то к моменту выхода на рынок труда имели меньше узкоспециальных навыков, но более четкое понимание того, какой тип деятельности лучше всего подойдет при их способностях и наклонностях. Итак, Маламуд поставил вопрос следующим образом: «Кто чаще находит работу — те, кто выбирает специализацию раньше или позже?»

Если все преимущество высшего образования заключалось в том, чтобы снабжать студентов необходимыми навыками для работы, то студенты, которые раньше выбрали специализацию, после окончания вуза с меньшей вероятностью сменят род занятий на область, которая не имеет отношения к их профильной специализации. За период обучения они накапливают больше узкоспециальных навыков, а значит, больше теряют при смене работы. Но если преимущество высшего образования в том, что оно помогает найти род занятий под индивидуальные способности, тогда те, кто выбирает специальность рано, гораздо чаще переходят в совершенно постороннюю сферу, потому что до выбора специализации не успевают опробовать разные варианты, которые больше подходят их умениям и интересам.

Маламуд проанализировал данные тысяч бывших студентов и выяснил, что выпускники высших учебных заведений Англии и Уэльса с большей долей вероятности готовы были сменить сферу деятельности, чем шотландские студенты, которые выбирали специализацию позже. И несмотря на то что в начале карьеры шотландцы зарабатывали меньше из-за отсутствия узкоспециальных навыков, они быстро нагоняли своих английских коллег. Студенты из Англии и Уэльса гораздо чаще меняли сферу деятельности после колледжа и начала работы, даже если переход для них был менее выгоден ввиду специализации на конкретной области. Поскольку у них было меньше возможностей опробовать разные виды деятельности, многие студенты выбирали уз- кую сферу еще до того, как понимали, подходит ли она им. Английские и валлийские студенты так рано специализировались, что впоследствие чаще совершали ошибки. Из этого Маламуд сделал вывод: «Преимущества повышенного «качества соответствия»... перевешивают потерю количества навыков».

Приобретение знаний оказалось менее важно, чем познание себя.

Исследовательский процесс — не просто приятное приложение к образованию; это его основное преимущество.

Поэтому не должен удивлять и тот факт, что в последнее время в Шотландии все больше студентов избирают в качестве профильных предметы, которых не было в их школьной программе — например, проектирование. По ожиданиям экспертов, в Англии и Уэльсе студенты должны были выбрать из ограниченного круга специальности, с которыми имели возможность познакомиться в старших классах. Это все равно, что заставлять человека в шестнадцать лет жениться или выходить замуж за своего школьного возлюбленного. Поначалу эта мысль может вам нравиться, но чем больше вы пробуете, тем меньше она вас возбуждает. В Англии и Уэльсе взрослые люди гораздо чаще «разводятся» со своей прежней карьерой, потому что выбрали ее слишком рано. Если бы мы относились к карьере как к свиданиям, никто не спешил бы с выбором.

Для тех профессионалов, которые все-таки совершили переход — рано или поздно, — он был сделан не зря. «Вы теряете добрую часть своих навыков, так что это неслабый удар, — говорит Маламуд, — но в то же время после перехода темпы роста становятся выше». Независимо от того, когда вы выбрали специализацию, работники, которые совершили переход, сделали ставку на опыт, чтобы найти более подходящую сферу.

Стивен Левитт, экономист и один из авторов книги «Фрикономика» (Freakonomics), весьма остроумно проверил своих читателей на способность менять сферу деятельности. На главной странице сайта «Фрикономические эксперименты» он предложил тем, кто подумывает о переменах в жизни, подбросить виртуальную монетку. Выпадет «орел» — значит, нужно идти вперед и менять; «решка» — оставаться на месте. На вызов ответили двадцать тысяч добровольцев, мучимых самыми разными дилеммами — стоит ли делать татуировку, знакомиться в сети или обзаводиться детьми. 2186 человек из опрошенных подумывали о смене рода занятий. Но разве могли они рисковать подобным образом и доверяться сиюминутным решениям? Ответ тем, кто задумывался о смене карьеры и кому выпал «орел», был: только если хотите стать счастливее. Спустя полгода те, кому выпал «орел» и кто сменил род занятий, были существенно счастливее тех, кто этого не сделал. По словам Левитта, исследование предполагало, что «внушения, вроде «победители не уходят, ушедшие — не побеждают», при всех благих намерениях могут привести к весьма печальным последствиям». Левитт сам определил один из своих основных навыков — «готовность выбрасывать», будь то проект или целая область специализации, чтобы освободить место для чего-то лучшего.

Знаменитые слова Черчилля «Никогда не уступайте — никогда, никогда, никогда, никогда...», пожалуй, слишком растиражированы и часто цитируются. При этом те, кто цитирует высказывание, всегда забывают о его окончании: «...если только честь и здравый смысл не велят вам поступить иначе».

Специалист по экономике труда Кирабо Джексон продемонстрировал, что даже административную головную боль, то есть «текучку среди учителей», можно отнести к категории информированного перехода. Он установил, что учителя гораздо эффективнее повышают успеваемость учеников при переходе в новую школу, и причиной тому не более успешные школы, где учатся прилежные ученики. «Учителя, как правило, уходят из тех школ, где не находят достаточного применения своим навыкам, — заключил он. — Так что результатом текучки может стать оптимальное распределение учителей по школам».

Те, кто переходит, побеждают. Похоже, это заключение идет вразрез с бабушкиными поговорками о тех, кто уходит, а также — с гораздо более новыми концепциями современной психологии.