«Время никогда не бывает свободным»: последнее интервью президента Пушкинского музея Ирины Антоновой
10 апреля президент ГМИИ им. А. С. Пушкина Ирина Антонова отметила юбилей — 75 лет работы в музее. Она посвятила Пушкинскому музею свою жизнь и стала его символом, очевидцем и инициатором многих исторических событий, происходивших в музее и определивших ход развития культуры страны, начиная с подготовки первой послевоенной выставки весной 1955 года — сокровищ Дрезденской галереи. Коллекция саксонских курфюрстов, вывезенная в 1945 году из Германии, была отреставрирована в Пушкинском: «Сикстинская мадонна» Рафаэля, «Спящая Венера» Джорджоне, Рубенс, Вермеер, Тициан, Ян ван Эйк, Дюрер, Рембрандт. За пару летних месяцев выставку посмотрели 1,2 млн зрителей (ретроспективу Валентина Серова в Третьяковской галерее на Крымском Валу в 2016 году за четыре месяца посетили 400 000 человек). В 1955 году во время выставки Пушкинский работал с 7:30 утра до 11 вечера без выходных.
— Ирина Александровна, как возникла выставка Дрезденской галереи?
— Мы стали срочно готовить выставку, когда стало известно, что работы возвращаются в Дрезден. Конечно, все были возмущены. И я была против. Но, оказавшись спустя несколько лет в Дрездене, я смогла посмотреть на эту ситуацию по-другому. Я поняла, что Дрезденская галерея — это и есть Дрезден. Дрезден без галереи все равно что Париж без Лувра. Так что решение вернуть коллекцию — удивительный по смелости, по широте мышления, великодушию поступок. Хотя люди, принимавшие это решение, не были ни великодушными, ни широкомыслящими, они руководствовались своими прагматичными соображениями.
Но меня неприятно удивило, как плохо, примитивно повели себя коллеги из Дрезденской галереи. В 1956 году, когда музей открылся для публики, при входе разместили маленькую, сантиметров 30, металлическую табличку с упоминанием, что коллекцию вернул СССР. А через несколько лет табличку сняли. Я считаю, это подлый, недостойный поступок.
В Москве выставка Дрезденской галереи воспринималась как откровение. Жажда великого искусства была огромна. Ведь в войну все музеи были закрыты. Выставка занимала два этажа. Те, кто приходил с утра, — люди стояли днем и ночью, спали прямо в очереди, на каких-то ящиках, знакомились, влюблялись за это время — проводили в музее весь день. Только потом мы догадались, что нужно ограничивать посетителей по времени, и организовали трехчасовые сеансы. Приходили те, кто знал искусство, соскучился по нему. Но было очень много молодежи, кто никогда не видел и не знал ничего подобного. Для многих из них это было судьбоносное открытие. Я знаю многих из тех, кто тогда впервые пришли в музей совсем молодыми людьми, очередь в Пушкинский весной 1955 года — самая веселая очередь в музей в мире, — увиденная своими глазами «Сикстинская мадонна» произвела впечатление такой силы, что во многом определила их жизни.
— Ирина Александровна, почему музеи так любят молодежь, подростков? Почему музеям так важно завладеть их вниманием? Музей придумал КЮИ (Клуб юных искусствоведов), занятия для детей, любителей искусства, который сейчас разросся до размеров огромного проекта Пушкинский Youth и занимает два здания.
— У молодежи есть такая особенность — она с годами взрослеет. У молодых живые, подвижные мозги, светлые головы, они мыслят свободно, парадоксально, продуктивно. Это не может не вызывать симпатии.
— Вы часто принимали отчаянно смелые решения. Например, первыми показали кубизм Пикассо, импрессионистов из коллекции Щукина и Морозова.
— В 1974 году мы отмечали 50-летие картинной галереи музея. Это был грандиозный момент, изменивший облик музея. Ведь до этого в музее не было живописи, кроме древнеегипетского портрета. Мы решились показать кубистов и импрессионистов, которые много лет хранились в запасниках. Академия художеств провела выездное заседание в музее. Когда выяснилось, что нам придется закрыть один из залов со слепками, это вызвало гневное осуждение. За нас выступил только один член академии — Михаил Владимирович Алпатов. Открывая выставку, я готовилась к увольнению. Я знала, чем это мне грозит. Но я понимала: больше держать в запасниках Пикассо, Матисса, Леже, Ван Гога, Гогена невозможно. Мы получили много отзывов с осуждением. Нас критиковали художники, искусствоведы, зрители. Но во все времена были люди, которые понимали, что время не стоит на месте. А газета Le Figaro вышла с моим портретом на обложке.
Но до сих пор не решен вопрос воссоединения коллекции Щукина и Морозова, восстановления Музея нового западного искусства, который был ликвидирован постановлением Совета министров 1948 года в рамках борьбы с космополитизмом. Разделение коллекции между Пушкинским и Эрмитажем — это преступление, которое продолжается до сих пор. Меня задевает равнодушие и постыдная леность художественной общественности в этом вопросе. Никто не поддержал моей инициативы по воссозданию музея и объединению коллекции. Но никто не ответил мне «нет». Я продолжаю бороться.
— Ирина Александровна, вы же смогли остановить самолет, который перевозил Джоконду да Винчи из Токио в Париж. И показали ее в Пушкинском.
— О «Моне Лизе» Леонардо, конечно, мечтали все музеи мира. Она выезжала один раз в Вашингтон и один раз в Японию. Когда я узнала, что идет выставка в Токио, во мне взыграла жадность. Возникла жажда показать великую вещь в нашем музее. Я пошла к тогдашнему министру культуры [Екатерине] Фурцевой. Рассказала ей о Джоконде. Она спросила меня: «Вы думаете, это будет с интересом воспринято нашими зрителями?» — «Безусловно, Екатерина Алексеевна», — отвечала я. У Фурцевой было замечательное качество, она доверяла людям. И она мне поверила. «Никто, кроме вас, Екатерина Алексеевна, с этой задачей справиться не сможет», — сказала я. «Ну знаете. У меня хорошие отношения с французским послом. Посмотрим». Я подумала: да тут одним послом не обойтись. Это было за шесть недель до окончания токийской выставки. Через месяц после нашего разговора Фурцева позвонила: картина будет у нас. У французов оказалось много специальных требований к выставке, например, нужно было найти специальное пуленепробиваемое стекло. Но мы выполнили все их условия. И открыли выставку Джоконды в Пушкинском музее. Я думаю, что Дрезденская галерея, Джоконда и Тутанхамон — три крупнейшие, важнейшие выставки в Пушкинском в истории музея.
— Ирина Александровна, а когда на открытии выставки американского искусства в музее в 2007 году вы позировали на мотоцикле Джереми Айронса, это была импровизация или просчитанный рекламный ход?
— Я не только позировала, я с ним прокатилась вокруг музея, до Библиотеки Ленина и обратно. Это было весело. Они предлагали мне ехать с ними за компанию на мотоциклах из Санкт-Петербурга в Москву. Я же опытный автомобилист, за рулем с 1964 года. Но я отказалась, не было времени. А позировать на мотоцикле стала, конечно, для рекламы.
Директор Пушкинского музея Ирина Антонова: «Я очень жалею современных художников»
— Вы придумали устраивать музыкальные вечера в музее. Есть ли у вас пожелания, кого бы вы хотели услышать на следующих «Декабрьских вечерах»?
— Летом 1981 года Святослав Теофилович Рихтер пригласил меня во Францию, где он руководил музыкальным фестивалем в Туре. Концерты проходили в большом амбаре XIII века, где стулья стояли прямо на земле. Были очень важные гости, жена французского президента Клод Помпиду. Играли мировые звезды классической музыки. После концерта был большой званый ужин. Я спросила Рихтера: «Святослав Теофилович, а почему не в нашей стране?» — «А где?» — ответил он вопросом. «В нашем музее». Он промолчал. Не буду настаивать, подумала я. Ужин закончился, мы вышли пройтись. И вдруг он говорит: «А что если мы начнем в декабре?» У меня буквально челюсть отвалилась. «Но имейте в виду, мои программы должны быть логически связаны с залом, куда я пришел». А я знала, что он художник, учился у Фалька. «Мне нужна специальная выставка». Так мы стали синхронизировать наши выставки с его музыкальными программами. Например, французский романтизм в музыке во время выставки из собрания Лувра. Через некоторое время, когда согласие Министерства культуры было получено и фестиваль вовсю готовился, Рихтер спросил меня: «А как вы предлагаете назвать? Я знаю, вы думали на эту тему». Я действительно уже придумала название: «А что если «Рождественские вечера»?» Он посмотрел на меня, улыбнулся: «Ирина Александровна, нас не поймут. Давайте «Декабрьские вечера».
Конечно, программу составлял Рихтер. Но я иногда называла имена тех, кого бы хотела услышать. «Но они заняты, Ирина Александровна». — «Но если вы, Святослав Теофилович, их пригласите, процент вероятности возрастет». У нас часто выступали и Юрий Башмет, и Наташа Гутман, и Виктор Третьяков. Чтобы музей смог осилить концерты такого уровня, мы пользовались помощью меценатов. Как правило, меценатов приводили музыканты. Каждый раз это складывалось по-разному. Вот как сейчас, в ситуации общего финансового падения мира, каждый музей ищет свои способы выживания.
— Ирина Александровна, как, на ваш взгляд, отразится карантин, пандемия на мировых музеях? Поменяет ли он музейную стратегию? Роль и место музея в мире?
— Музеи — фундаментальные учреждения. Даже такое серьезное событие, как пандемия, не может серьезно на них повлиять. Сейчас хорошее время, чтобы задуматься и музейщикам, и зрителям, и художникам о том, какова роль художественной культуры в жизни человека. Сейчас как раз появилось свободное время размышлять. Хотя время, конечно, никогда не бывает свободным. Но именно сейчас нужно решить, что именно каждому из нас важно: пройтись с ребенком по саду, взять в руки книгу, посмотреть что-то из киноклассики. В общем, появился большой объем времени, чтобы себя открыть. Это важное испытание для человека. Здесь много ракурсов. Это и вопросы нашего контакта с миром, идут ли они по накатанной или, может быть, пора сойти с привычной колеи. В общем, мы все получили незапланированный кусок времени для себя. Надо воспринимать его как подарок, использовать его с максимальной пользой.