Эльвира Набиуллина: «По нашим оценкам, в следующем году наступит экономический подъем»

Эльвира Набиуллина руководит Центральным банком России уже больше трех лет, причем весьма энергично. Почти 300 банков и небанковских кредитных организаций лишились лицензий. Требуется перестроить систему банковского надзора и вывести ее на новый качественный уровень, считает глава ЦБ.

Два года назад в самый разгар финансового кризиса Набиуллина отправила рубль в свободное плавание. С тех пор валютных встрясок случалось немало, но ЦБ методично воздерживается от прямого участия в торгах и воздействует на рынок почти исключительно косвенными методами.

В интервью Forbes Набиуллина подчеркивает, что ее задача как председателя ЦБ — низкая, 4% в год, инфляция. Этот уровень позволяет не слишком много думать об обесценении рублевых активов и обеспечивает достаточную стабильность, аргументирует она. Скептиков много: первоначальные прогнозы правительства предполагали, что это нереалистичная задача. Это действительно сложная, но абсолютно реальная цель, парирует Набиуллина. ЦБ готов и к неблагоприятному развороту внешней конъюнктуры, но такой сценарий потребует пролонгировать жесткую денежно-кредитную политику, предупреждает она. 

— Традиционно в декабре население ждет ослабления рубля: два года подряд эти ожидания сбывались. Чем на этот раз порадуете?

— Курс рубля же во многом от нефти зависит. В 2014 и 2015 годах цены на нефть падали. Почти весь 2016 год цены росли, но устойчивой тенденции нет.

—А если цены будут падать?

— В своих прогнозах мы придерживаемся консервативного сценария: цены с большей вероятностью будут колебаться в диапазоне $40–50 в ближайшие два года.

— Стрессовый сценарий МВФ для российской экономики предполагает, что стоимость барреля может опуститься до $19.

— Мы делаем стрессовый сценарий при цене $25 за баррель. Это маловероятный сценарий, но даже он не катастрофический для России, хотя такая цена может привести к ослаблению рубля. Это будет означать, что мы будем дольше проводить жесткую денежно-кредитную политику с высокими ставками, которая не всем нравится.

— Бизнес жалуется, что высокие ставки и так заморозили экономику.

— Безусловно, высокие ставки, как и высокие налоги, никто не любит. Но я не согласна, что ставки заморозили экономику. Увеличение ставок было вынужденным и необходимым шагом, чтобы предотвратить закрепление высокой инфляции. Когда рубль ослаб, импортные товары стали дороже, а поскольку доля импорта на российском рынке была очень большой, это сказывалось на инфляции. Сейчас инфляция снижается ровно так, как мы и прогнозировали, и мы будем снижать ставки по мере снижения инфляции.

— Можно было бы снижать ставку решительнее, говорят ваши критики.

— Даже если представить, что Центробанк взял бы и снизил ключевые ставки, банки не стали бы давать кредиты предприятиям по более низкой ставке, поскольку инфляция остается высокой. То есть никто не даст кредит по такой ставке, чтобы инфляция съела доход. Без низкой инфляции ставки в экономике не будут ниже. Наша задача — снизить инфляцию и уже на этой базе снижать процентные ставки.

— Экономисты утверждают, что ставка не работает — не дает требуемого сигнала рынку.

— Ставка прекрасно работает. Короткие деньги торгуются близко к нашей ставке. На эти уровни ориентируются банки, когда выдают кредиты. Конечно, деньги выдаются по разным ставкам — ниже или выше ключевой ставки, но это зависит от профиля предприятия и рисков, и это оценивают уже банки. Когда мы снижаем ставку, с некоторым лагом ставки в банках также начинают снижаться.

— Но средняя ставка по кредитам остается высокой.

— Средневзвешенная ставка по кредитам для предприятий сейчас составляет 13%. Для физических лиц — чуть повыше. Но основные ограничения для экономического роста связаны не с высокой процентной ставкой, а с другими факторами. Практически все согласны, что восстановление экономики сейчас должно быть основано на росте инвестиций, поскольку маловероятно, что цена на нефть, которая выступала драйвером экономики, будет расти высокими темпами. Кредиты на финансирование инвестиций сейчас составляют 8%: вроде бы это низкий уровень, но даже в лучшие времена, в середине 2000-х годов, он составлял около 11%. Кредиты не являются основным источником инвестиций.

Для предприятий их главный источник — это собственная прибыль и амортизация. В прошлом году в России был зафиксирован рост прибыли предприятий на 50%, но она не была направлена на инвестиции, а использовалась на выплату дивидендов и прочие нужды.

— Почему не инвестируют?

— Причина — в общей экономической неопределенности по многим параметрам: где будут располагаться рынки сбыта, что будет с налогами и в целом с экономической политикой. Это сдерживает инвестиции, как и нехватка квалифицированной рабочей силы.

— Стремясь свести инфляцию к 4%, вы, может быть, не то лечите?

— Мы могли расти высокими темпами при растущих ценах на нефть: в основном за счет внешнего источника — экспортных доходов и внешних заимствований. Сейчас при инфляции выше 4% инвестиций не будет. Для появления частных инвестиций нужна предсказуемость условий для планирования проектов. Когда инвесторы их считают, они учитывают разные параметры: как будут меняться тарифы на электроэнергию, налоги, курс рубля; инфляция в этих расчетах — один из ключевых факторов. Мы к этому не привыкли, поскольку у нас практически не было низкой инфляции, она всегда оставалась высокой, и это было всегда фактором риска.

— Почему в качестве ориентира по инфляции выбрана цифра 4%, а не 5%, например? В чем ее магия?

— Давайте я начну с того, почему не 2%, как в большинстве развитых стран. Если бы у нас инфляция сейчас была 4%, Россия оказалась бы все равно страной с очень высокой инфляцией, примерно на 126-м месте из 189 стран. То есть государств, где инфляция выше, не так много. Мировой опыт показывает: низкая инфляция способствует экономическому росту, а когда правительства стараются подстегнуть экономический рост с помощью эмиссии и высокой инфляции, это приводит к долгосрочному спаду. Многие страны с формирующимися экономиками, к которым относится Россия, выставляют ориентиры выше — 3–4%, иногда 5%. В странах, где формируются рынки, происходят масштабные структурные изменения: одни сектора быстрее растут, другие медленнее. Если общий индекс цен составляет 2%, в некоторых секторах цены все равно растут быстрее, а в остальных даже может наблюдаться дефляция. Массовая дефляция вредна: она снижает стимулы для инвестирования, и, чтобы ее избежать в широком спектре секторов, уровень инфляции должен составлять около 4%. Мы об этом сказали три года назад. Важно не менять постоянно цель, иначе не будет доверия и постоянный уровень инфляции не станет своеобразным якорем для экономики.

— 4% — это правильный сигнал для рынка?

— Да. Раньше у нас якорем выступал стабильный валютный курс. Управление валютными курсами уходит в прошлое, потому что фиксировать курс, когда внешние условия изменчивы, разорительно. Плавающий курс эффективнее для таких экономик, как наша, и позволяет лучше адаптироваться к меняющимся внешним условиям. Соответственно, экономике нужны новые якоря: стабильно низкая инфляция и низкие ставки. Гигантское преимущество стабильно низкой инфляции состоит в том, что она обеспечивает стабильно низкие процентные ставки для бизнеса и компании могут строить планы. Уровень кредитных ставок для многих предприятий гораздо важнее, чем валютный курс. Мы пока этого не понимаем. Курс рубля напрямую влияет на импортеров, экспортеров и на тех, у кого есть долги в валюте. Но процентная ставка и инфляция влияют на всех. В основном у нас рублевые операции, и очень важно, чтобы рубли не обесценивались. Инфляция 4% — это уровень, который позволяет не слишком много думать об обесценении рублевых активов и обеспечивает достаточную стабильность.

«Номинальное предоставление денег в экономику выльется в рост инфляции без роста производства»

— Центробанк решительно действовал в ситуации кризиса. Благодаря этому, как говорят многие аналитики, влияние регулятора выросло не только на экономическом, но и на политическом ландшафте России. Вы ощущаете, что ваше влияние выросло и вышло за рамки вопроса ставок и инфляции?

— Нет. В период кризиса и внешних шоков роль денежно-кредитной политики была действительно достаточно высокой. В 2014 и 2015 годах российская экономика приспосабливалась к условиям, которые резко изменились: цены на нефть упали, были введены санкции и т. д. Конечно, ЦБ играл большую роль, потому что первый шок от внешних факторов получает финансовая сфера. Здесь наши инструменты пригодились, чтобы минимизировать воздействие внешних шоков, в том числе через плавающий курс и ставки. Сейчас экономика переходит на другой этап: она адаптировалась к внешним шокам, и ей нужно начать расти на какой-то новой основе, не только на нефти. И вот здесь, где появляется вопрос о структурных ограничениях и структурных реформах, роль денежно-кредитной политики сильно ограничена, потому что ее средствами можно бороться с циклическими, но не структурными спадами. А российская экономика попала в ловушку именно структурных ограничений. Чтобы расти, нужны структурные реформы и преобразования, то есть снятие барьеров для инвестиций, и один из элементов — это низкая инфляция. И роль Центрального банка — обеспечивать стабильно низкую инфляцию.

Нам нужен здоровый экономический подъем, который устойчив к внешним шокам, чтобы мы не попадали все время в одну и ту же ловушку моноэкономики, которая зависит от одного фактора. Структурная трансформация неизбежна. На наш взгляд, она пусть медленно, но уже происходит. По нашим оценкам, в следующем году наступит экономический подъем, пусть и небольшой — в пределах 1%.

— Это уже будет качественный рост?

— Да. Качественный рост должен быть основан на производительности труда. В условиях высоких цен на нефть зарплаты, доходы и потребление росли гораздо быстрее, чем производительность труда: мы потребляли больше, чем зарабатывали. Если убрать нефтегазовый сектор, где прибыльность во многом определялась ценами на нефть, производительность труда в России не превышает 40% от среднеамериканского уровня. Это наша текущая конкурентоспособность. Здоровый рост — это когда повышается производительность и эффективность и идет диверсификация в разных секторах. Он возможен только на базе здоровой макроэкономической политики, а не с помощью накачивания дешевыми деньгами.

— То есть от вас здесь ничего уже не зависит?

— Низкая инфляция зависит от нас. Мы помогаем экономическому росту, снижая инфляцию и обеспечивая макроэкономическую стабильность. Это ключевые факторы экономического роста. Дешевые деньги по цене ниже инфляции, или эмиссия, не приведут к долгосрочному росту, они могут подстегнуть лишь краткосрочный рост. Номинальное предоставление денег в экономику выльется в рост инфляции без роста производства. Об этом свидетельствует низкая безработица. Представьте, мы дали дешевые деньги в экономику не по 10%, а по 5% годовых. Предположим, банки выделили предприятиям кредиты по ставке 4–5% себе в убыток. Что предприятие может сделать? Может купить валюту или государственные ценные бумаги, поскольку это более надежные вложения. Предположим, компания решит увеличить производство — значит, ей потребуется новая рабочая сила. Но у нас сейчас низкая безработица. Компания может пригласить работников с другого предприятия за счет повышения зарплат, соответственно, это вызовет инфляционный эффект. Низкая безработица говорит о структурных ограничениях. Это не исправить дешевыми деньгами, потому что их следствием будет инфляция, а не рост производства. Мы получим не производство, а обесценение сбережений людей.

— В экономическом блоке правительства такая же точка зрения?

— В правительстве — да.

— От чиновников звучат разные экономические рецепты. Одни говорят о необходимости повышения налогов, президент эту идею опроверг, звучат прямо противоположные заявления об эмиссии, в результате население не знает, чего ждать.

— Идет нормальная дискуссия, противоположные взгляды должны существовать. Но в правительстве эмиссия не обсуждается.

— О чем спорят в правительстве?

— Мы обсуждали, сможем ли мы достичь цели по инфляции в 4% к концу 2017 г. Есть много скептиков. Первоначальные прогнозы правительства предполагали, что мы не сможем достичь этой цели. Это действительно сложная цель, но, по моему мнению, абсолютно реальная. И правительство по итогам наших дискуссий согласилось, что цель по инфляции 4% к концу 2017 года адекватна возможностям экономики и достижима.

—У ЦБ — небольшие разночтения с Минэкономразвития и Минфином по прогнозу курса рубля и другим параметрам. Их надо сближать?

— Прогнозы у правительства и Центробанка могут быть разные: мы все-таки разные ведомства. В целом, прогнозы совпадают, но некоторые различия у нас сохраняются до сих пор. Это нормально.

— Аналитики прогнозируют, что в следующем году Резервный фонд иссякнет. Опасения обоснованы?

— Ситуация с бюджетом заставляет тратить средства из Резервного фонда, но он на это и был рассчитан: чтобы в случае снижения цен на нефть смягчить удар для казны. Вопрос в том, как будет дальше выстроена бюджетная политика, чтобы инвесторы и бизнес понимали, что дальше не будет дефицита без внятных источников его покрытия, что дефицит будет уменьшаться, а не расти, нет риска повышения налогов и роста инфляции.

«Слабые звенья были вовремя убраны»

— Вы активно взялись за расчистку банковской системы. Проблемы банковского сектора обострились из-за низких цен на нефть, санкций и отсутствия иностранного капитала?

— У некоторых банков проблемы существовали еще с кризиса 2008 года. Вхождение экономики в стадию спада не улучшило ситуацию в банковской сфере: к накопившимся проблемам добавились новые, связанные с ухудшением общеэкономической ситуации.

— Вы получили мандат на жесткие действия? Расчистка банковской системы — это всегда политическое решение, поскольку речь идет об интересах разных групп. Раньше регулятор был не готов к таким действиям или многое зависит от роли личности во главе Центробанка?

— Нет никакого специального мандата, был и есть мандат Центрального банка. Политика в надзоре стала более жесткой, когда стало очевидно, что банковская система должна оздоровиться, ее состояние — это препятствие для экономического роста, которое повышает и уязвимость экономики к внешним шокам. Если бы мы не вывели самые слабые банки с рынка во второй половине 2013 года — начале 2014 года, к моменту наступления внешних шоков все могло бы обернуться эффектом домино, поскольку банки связаны между собой. Слабые звенья были вовремя убраны, поэтому эффект от шоков оказался гораздо мягче. В целом банковская система прошла 2014–2015 годы не без трудностей, но вполне достойно. Проблемные активы мешают наращивать кредитование экономики.

— Если бы вы не вмешались, банки бы посыпались активнее?

— Да.

— Вы провели знаковые кадровые перестановки, связанные со сменой модели банковского надзора, а также понижением статуса АСВ. Первый зампред ЦБ Алексей Симановский переместился в ранг советников, зампред Михаил Сухов покинул Центробанк. СМИ цитируют близких к ЦБ источников, которые говорят, что перестановки в надзорном блоке стали возможны после перестановок в силовых структурах и смены руководства СЭБ ФСБ и управления «К».

— Я слышала о таких версиях, но все немного прозаичнее. Мы просто проводим плановую внутреннюю работу по повышению эффективности Центрального банка. Наш банк — большой, численность сотрудников — большая, хотя за три года мы и сократили численность на 10%. Мы проводим так называемый реинжиниринг внутренних бизнес-процессов: повышаем производительность, пытаемся выстроить процессы таким образом, чтобы наилучшим образом выполнять свои функции с наименьшими затратами. Такая работа назрела и в надзорном блоке ЦБ. Система надзора сформировалась очень давно, когда механизмы надзора были другие, банковская система за это время изменилась, появилось много новых технологий и сложных инструментов, по которым требуется другой тип работы. Например, мы сейчас организуем службу анализа рисков: это будет специализированное, отделенное от банков и их кураторов подразделение по оценке банковских активов. Перестройка системы надзора — это внутренняя работа. Кадровые изменения связаны с этим.

— Симановский и Сухов что-то пропустили и не увидели, не справились? Звучат разные версии.

— Коллеги активно работали. И в течение трех лет они реализовывали нашу достаточно жесткую надзорную политику. Свою работу они делали достойно, но, действительно, наверное, нужен «свежий» взгляд. Кстати, надзорные решения касались не только отзыва лицензий, которых стало больше, но и были частью работы с банками, когда мы заставляем их формировать резервы. Мы формируем резервы в ущерб их прибыли, которую они показывают, они должны покрывать все свои риски.

— Когда вы приглашали Дмитрия Тулина в Центробанк на должность первого зампреда, вы планировали, что он займется банковским регулированием и надзором?

— Нет, я так не думала.

— Сначала денежно-кредитной политикой занималась ваш первый заместитель Ксения Юдаева, потом это направление было передано Тулину, а в итоге его перебросили на банковское регулирование и надзор. Почему этот блок достался Тулину?

— У него большой опыт работы в банковском секторе, он прекрасно знает эту сферу, он очень принципиальный и что называется прозрачный, и эти его черты рынку известны. И вообще ротация очень полезна.

— Он сам напросился, или вы его назначили волевым решением?

— Точно не напрашивался. Но решение было принято по обоюдному согласию. Ротация у нас существует и между регионами. Когда мы стали мегарегулятором, многие коллеги, которые работали в банковском блоке ЦБ, переместились в другие сектора. Это правильно. Надо иметь более широкий кругозор, когда занимаешься теми или иными проблемами.

— За время вашего руководства ЦБ отозвал почти 300 лицензий банков. Означает ли назначение Тулина, что последуют более жесткие меры со стороны Центробанка в отношении банков и отзыв лицензий ускорится или работа выйдет на качественно новый уровень?

— Вопрос не только и не столько в количестве лицензий. Мы стараемся достичь качественно другого уровня работы. Это стратегия проактивности: вмешиваться как можно раньше, когда у банка только появились проблемы, а не тогда, когда уже есть большая дыра. Мы стараемся с банками выстраивать диалог, партнерство. Если у банка есть небольшие проблемы, и он работает в партнерстве с банком-регулятором, он может многие проблемы разрешить сам. Нельзя на них закрывать глаза.

— Инициатива в отношении проблемных банков исходит все-таки от вас, или банки стали добровольно к вам приходить? Поменялась система отношений?

— Мы прежде всего выполняем надзорную функцию, поэтому мы приходим в банки и смотрим.

— Что происходит с выводом средств заграницу?

— Он резко уменьшился. Во-первых, стало сложнее выводить средства за рубеж через банковскую систему. Во-вторых, объем средств, который существует в экономике и выводился, стал меньше. Он объективно стал меньше.

«Отъезд за рубеж стал легким способом ухода от ответственности недобросовестных банкиров»

— Много банкиров находятся за границей, часть из них — в розыске. Как Вы считаете, ваше предложение не выпускать банкиров за границу получит развитие? Многие опасаются, что такое предложение вызовет перегибы, и под этим соусом начнут не выпускать неугодных?

— Весь бизнес строится на доверии: вы доверяете деньги банку, банк доверяет деньги кредитору, который должен их вернуть. Центральный банк — это надзирающий орган. Мы получаем о банках информацию на основании отчетности.

К сожалению, в отличие от своих коллег за рубежом мы вынуждены устанавливать, где нам врут. Одного из иностранных коллег я спрашиваю: вы получаете финансовую отчетность из банка, насколько она достоверна? Ответ: 99%. Им не надо бороться с мошенничеством. По сути дела, мошенничество — это когда вы рисуете цифры. Что у нас получается? У нас нарисовали цифры, вывели активы, уехали за рубеж, там остались с деньгами по сути дела кредиторов и государства —и без всякого наказания. Думаете, ситуация не будет повторяться? Какой бы надзорный орган ни был и каким бы он ни был бы проактивным, как бы эффективно ни ловил нарушителей на какой-то стадии, если не наступает ответственности за такие действия, не работает принцип неотвратимости наказания, ситуация будет повторяться.

Причина в том, что для входа в банковский бизнес в свое время дверь была очень широко открыта. Мы только недавно ввели в законодательство требование о деловой репутации. Это понятие очень важно для финансовой сферы, которая работает на доверии. Обычно в бизнесе предприниматель, рискуя, отвечает своими деньгами. А здесь речь идет об управлении чужими деньгами, поэтому должен быть более высокий уровень ответственности людей. Надо повышать требования к собственникам и менеджерам на входе в банковский бизнес.

Сложно доказать, что есть вина, поскольку это финансовое преступление. На это уходят месяцы, а человека с активами уже нет. Нередки случаи, когда мы приходим в банк, а там разрушается вся информационная база и серверы. А это бизнес. Банки — это не стены, а работа с клиентами, информация. Бывают явные преступления. По нашему предложению должно выноситься судебное решение, которое принимается быстро, это необходимо, чтобы существовала обеспечительная мера на какой-то срок, пока идет выяснение обстоятельств и поиск доказательств. Идет речь не о том, чтобы не выпускать навечно, а на какой-то срок, который минимально необходим для проведения проверок.

— На какой срок?

— На шесть месяцев, я условно говорю. Эту идею нужно детально проработать.

— Ваше предложение услышали?

— Мы его прорабатываем и готовим свои предложения правительству.

— Пока нет вашего предложения, возможно, некоторые решат сыграть на опережение и выведут активы? Это же риск.

— Если в банке проблемы, и он выведет активы, мы лучше раньше начнем этим банком заниматься, чем позже.

— Публичное анонсирование меры может помочь выявить тех, кто злоупотребляет?

— Возможен и такой эффект, наверное.

—Банк России планирует ограничить приобретение банками непрофильных активов и требовать согласования таких сделок. Насколько серьезна проблема банков-зомби с непрофильным неликвидом на балансе?

— Одно дело, когда непрофильный актив сформировался в силу того, что банк выдал кредит, взял в залог предприятие и недвижимость, и такие активы у него на балансе остались. Правда, это часто происходит, потому что банки завышают стоимость залога. Но объективно стоимость залога уменьшается во время экономического спада, хотя это временный фактор. Иногда банки действительно покупают непрофильные активы, и это несет повышенные риски для кредиторов и вкладчиков. Особенно это касается недвижимости, которую запаковывают в закрытые паевые инвестиционные фонды и завышают их стоимость. Мы ввели регулирование, которое не позволяет завышать стоимость ЗПИФов. Что касается покупок, мы хотели бы согласовывать приобретение банками непрофильных активов, где они будут владеть контрольным пакетом или оказывать основное влияние. Это соответствует международной практике, здесь нет ничего особенного. Такие меры необходимы для того, чтобы лучше защитить права вкладчиков и кредиторов.

— Действительно ли некоторые банки выводят деньги через непрофильные активы?

— Да.

— Сейчас банки обвешаны непрофильными активами.

— Не все, но некоторые. Со следующего года мы вводим ограничения по объему кредитования бизнеса собственников банка или аффилированных лиц. Это будет серьезное изменение для банковской системы. Конечно, когда банки собирают деньги клиентов, а потом вкладывают в свой бизнес, это нетерпимая ситуация, потому что риски своих собственных проектов банкиры очень склонны занижать.

— Новые требования, которые вы вводите в отношении собственников банковских активов помогут предотвратить такие прецеденты, как, например, в случае бывшего владельца банков «Глобэкса» и «Российского кредита» Анатолием Мотылева, проживающего за заграницей?

— Я думаю, в значительной степени они смогут смягчить ситуацию. У нас появилось право на профессиональное суждение в узком сегменте, когда мы можем определять аффилированность лиц.

— Достаточно ли у Центробанка ресурсов, чтобы выявлять конечного собственника?

— Не всегда. Мы пытаемся выявлять конечных бенефициаров.

— Вы же заметили, что они не хотят раскрываться.

— Да, поэтому возвращаюсь к вопросу о том, что очень важны требования к деловой репутации и прозрачности собственников. Чтобы все понимали, кто является владельцем, какая у него репутация и послужной список, что за ним стоит и является ли он самостоятельным. Если речь идет о юридическом лице, нужно понимать его финансовое состояние и готовность нести ответственность за банк. Это частично формализовано в законодательстве через требование к деловой репутации и финансовому состоянию юридического лица. В ближайшем будущем мы начинаем проверять источники капитала банков. Фиктивный капитал — это серьезная проблема банковской системы наряду с финансированием банками проектов их собственников. Сейчас у нас есть возможности выявлять источники капитала и заставлять собственников их доказывать в случае увеличения капитала.

«У нас в финансовом секторе традиционно доминируют банки»

—Фондовый рынок находится в стагнации. Часть проблем финансового рынка упирается в отсутствие длинных денег и пенсионную реформу. Сейчас НПФ начали проводить IPO, но в условиях ступора пенсионной реформы потенциал развития ограничен. Что вы собираетесь делать для развития финансового рынка?

— У нас в финансовом секторе традиционно доминируют банки — это 90% сектора, остальное — страховые компании, НПФ и так далее. У нас есть потенциал развития небанковского финансового сектора. Мы действуем в двух направлениях. С одной стороны, мы оздоравливаем рынок, убираем недобросовестных игроков, они помимо всего прочего искажают условия конкуренции для добросовестных.

— Ваш заместитель обещал, что очистка финансового рынка от недобросовестных игроков закончится в этом году...

— Эта работа так называемого чистого реестра близка к завершению. Помимо этого, мы по некоторым вопросам ужесточаем регулирование. Эти действия нацелены на создание добросовестных практик и условий для развития рынка. У нас есть программа мер по стимулированию рынка облигаций: в прошлом году мы запустили упрощение процедур, чтобы была возможность регистрировать облигации в короткие строки. Чтобы снять все барьеры для развития облигационного рынка, нужны налоговые изменения. Что касается рынка капитала, здесь очень важно доверие инвесторов. Поэтому мы разработали кодекс корпоративного управления и стимулируем компании его принимать, чтобы появились инвесторы, которые могут сюда прийти. Практика России и других стран показывает, что иностранные инвесторы обычно приходят тогда, когда есть отечественные инвесторы. Странно ждать иностранного инвестора, когда и собственные не приходят. Инвесторы есть, но у нас не развит класс институциональных инвесторов, как в других странах.

«Мы специально не замыкаемся в себе»

— Вы давно занимаетесь проблемами экономики, работали с Германом Грефом и Алексеем Кудриным. Какие проблемы были искусственно созданы, какие своевременно решены и что еще предстоит сделать?

— Все начиналось с общественной трансформации всей системы после краха советской модели. Создание рыночной экономики не было простым. Методы проведения приватизации в 1990-х — одна из проблем. В глазах общества нет легитимности частной собственности. Это мешает уважать частную собственность: у людей есть ощущение, что она была получена нечестным путем. Это общество будет нести на себе очень долго. Тем не менее рыночная экономика была создана и развивалась. Появилось много частных инвесторов и предпринимателей, появился малый и средний бизнес.

Второе — это финансовая и макроэкономическая стабилизация, которую нельзя потерять, в том числе нужно создавать подушки безопасности, резервные фонды. Наверное, недостаточно было сделано для диверсификации экономики, хотя многие сектора развивались.

У нас неплохая налоговая система. Конечно, мы постоянно обсуждаем налоговые инициативы, и предприниматели говорят: пусть такая, но стабильность лучше, чем постоянные изменения. Я с этим согласна. Налоговая система в основных своих элементах является и работоспособной, и конкурентоспособной. Плюс к этому мы стали и остаемся страной, которая работает на глобальном экономическом рынке. Мы во все глобальные экономические связи вписаны, стали членами ВТО, я помню эти переговоры.

— Но последовали санкции и контрсанкции, все забыли про ВТО, рынки капитала закрыты.

— Какие-то рынки капитала есть, наши компании тоже заимствуют на внешних рынках, даже Минфин недавно занимал впервые за три года. Поэтому нельзя сказать, что они полностью закрыты. Санкции заставили нас ускорить создание тех элементов финансовой инфраструктуры, где мы полагались на внешний мир. Мы были вынуждены создать национальную систему платежных карт и обрабатывать платежи по Visa и MasterCard внутри страны. У нас создан аналог SWIFT для передачи финансовых сообщений внутри страны. Все это снижает уязвимость от внешних факторов, на которые мы не можем влиять. Лучше иметь собственные ключевые элементы инфраструктуры.

— Вам не кажется, что система сейчас работает в обратную сторону? Команда Грефа и Кудрина много лет работала на интеграцию России, на глобализацию, а сейчас мы замыкаемся в себе.

— Мы специально не замыкаемся в себе. Посмотрите на наш товарооборот. Пусть экспорт в значительной мере остается сырьевым, но с точки зрения индексов открытости нашей экономики он достаточно высокий. У нас внешний товарооборот в ВВП больше, чем у США и многих европейских стран. Если смотреть на торговые отношения, Россия — экономически открытая страна. Да, сейчас есть проблема с перетоками капитала, но капитал есть, и внешние заимствования тоже есть.

— Что вы думаете про деофшоризацию?

— Я ее поддерживаю. Если мы хотим вернуть бизнес, нужно всем в стране дать возможность выстраивать цивилизованный бизнес в таких конструкциях, которые нужны бизнесу. Например, несколько лет назад в российском праве не существовало понятия акционерного соглашения. Деофшоризация требует изменений. Это и есть институциональные преобразования. Так не раз говорилось о том, что должны существовать удобные для бизнеса формы передачи имущества в наследство.

— Некоторые экономисты трактуют глобальную борьбу с офшорами как борьбу бюрократии со свободным предпринимательством: бизнес хочет платить налоги, но стремится работать в более благоприятной среде, не задавленной регуляторами и социальными обязательствами.

— Звучит красиво. Наверное, есть и такая, и такая правда. Конечно, есть и недобросовестный уход: чтобы скрыть источник денег, уйти от налогообложения. И я вижу через банковскую систему, что такие случаи не редки.

— Когда вы работали в Минэкономразвития, вы были нацелены на развитие конкуренции. Сейчас в российской экономике доминируют госкомпании и банки. Реальная конкуренция снизилась. Задел, который вы сделали, схлопнулся. Не обидно?

— Конкуренция — важнейшая вещь. Если ее нет, не будет мотивов ни к инновациям, ни к росту производительности труда. Честно говоря, я не чувствую, что уровень конкуренции значимо поменялся за последнее время. В банковской сфере уровень конкуренции тоже сохраняется, несмотря на то что банков стало меньше.

— Вы — женщина на посту руководителя ЦБ. В рейтингах управляющих финансами крупных корпораций в России, которые делает Forbes, преобладают женщины. Чем это объяснить?

— Я не могу объяснить. Я не считаю, что здесь есть закономерность, связанная с женщинами и мужчинами.

— Вам проще, чем Игнатьеву? То, что Вы — женщина, дает какие-то преимущества?

— Может быть, только я этого не чувствую.

— Вы знаете, то вы находитесь в рейтинге самых влиятельных женщин в мире?

— Нет, я не слышала.

— А то, что Вас называют лучшей главой Центробанка, вы слышали?

— Да, я уважаю эти награды, и благодарна. Но все же считаю, что это скорее оценка того, что наша страна за 2014-15 годы, столкнувшись с такими сильными внешними шоками, которые, мало какая государство переживало в последнее время, показала способность с ними справиться.