Орки с Востока: как у стороны света появилась плохая репутация и особая идентичность
Дирк Ошманн — профессор немецкой литературы Лейпцигского университета, который однажды перестал терпеть то, что он считает дискриминацией жителей Восточной Германии со стороны жителей Западной. Сначала он выступил по этому поводу с лекцией, потом написал статью, и наконец опубликовал целую книгу. В книге «Орки» с Востока. Как Запад формирует образ Востока. Германский сценарий» Ошманн описывает, почему Восток в западной культурной и социальной картине мире — это не просто сторона света, а «обозначение чего-то фундаментально отсталого, бескультурного, варварского».
По мнению Ошмана, эта проблема не является уникальным внутригерманским конфликтом, а затрагивает весь современный мир, основанный на неравенстве, застарелых обидах и взаимных претензиях. «Орки» вызвали бурные дебаты в Германии и за ее пределами о том, что собой представляет восточная и западная идентичность и как в современном мире выглядят равноправие и демократия.
Книга на русском языке выходит в июне в издательстве «Азбука-Аттикус». Forbes публикует отрывок.
Как ни поразительно, но мнение, что Восток — место скверное, уродливое, грязное, разделяют и в других европейских странах. Вольфганг Бюшер описывает это как «континентальный сдвиг» в своей книге «Берлин — Москва. Пешее путешествие»: ««Восток — это нечто, чего никто не хочет для себя. <...> Если бы я спросил в Бранденбурге, где начинается восток, то ответом было бы: конечно, там, в Польше. Спросил бы в Польше, ответили бы: восток начинается в Варшаве, ну да, по большому счету, уже Варшава к нему относится. Меня уверяли, что западную и восточную Польшу теперь невозможно серьезно сравнивать, это уже нечто совсем другое, что я, несомненно, увижу это собственными глазами, когда окажусь к востоку от Варшавы. Это другой мир — более провинциальный, бедный, грязный. Одно слово — восток. <...> К востоку от Варшавы ответ вновь звучал недвусмысленно: просто поезжайте по дороге до Белостока. Все, что слева от нее, — западное, католическое, — значит настоящее, польское. Все, что справа, — православное, белорусское. <...> В Белоруссии все начнется сначала. Конечно, скажут там, запад страны, некогда польский, несравним с ее вечно русским востоком, и так далее и тому подобное. Восток постоянно отодвигался все дальше и дальше — от Берлина к Москве. Если говорить точно, он немного не доходил до Москвы, ведь Москва, позвольте заметить, — это снова Запад». Лет двадцать назад так еще можно было писать и думать. Февраль 2022 года разрушил и это.
Некоторое время я полагал, что мы на правильном пути, что сближение «тех, кто принадлежит друг другу», как надеялся Вилли Брандт, пойдет вперед. Самые важные должности в стране занимали восточные немцы: Ангела Меркель — канцлер, Йоахим Гаук — президент, Маттиас Заммер — спортивный директор мюнхенской «Баварии», ну и я в должности профессора немецкой литературы новейшего времени в Лейпцигском университете. Между тем Гаук и Заммер, а теперь и Ангела Меркель сдали свои позиции. Я пока намерен остаться, но это ничего не меняет в сути коллизии между Востоком и Западом, которая в последние годы, хотя бы на отдельных площадках, обсуждалась публично.
Если не брать во внимание чудовищный экономический дисбаланс, в глаза бросается мизерная представленность восточных немцев на ключевых общественных позициях. Циничная структурная, институциональная и прежде всего кадровая дискриминация на Востоке лежит в основе скрытого и явного раскола между Востоком и Западом. Доля восточных немцев на высоких постах в сфере науки, управления, права, средств массовой информации и бизнеса в настоящее время составляет в среднем 1,7%!
Достаточно одного примера, чтобы проиллюстрировать ситуацию: в настоящее время только один из 108 немецких университетов возглавляет восточный немец; по данным информационного бюллетеня Центра развития высшей школы (CHE) от марта 2022 года, «типичный руководитель университета — мужчина за 50, западный немец». Причины столь вопиюще малой репрезентативности в том, что системные элиты, пришедшие с Запада, несомненно, пополняются только из своей среды.
Но ничто так сильно не напоминает Востоку о том, что он Восток, ничто так не навязывает ему отрицательную «восточную идентичность», как это тотальное изъятие из социальной и экономической политики. Соответственно, Восток чувствует себя оскорбленным, когда в воскресных речах и прочих выступлениях говорят о многообразии, диверсификации, интеграции, инклюзивности, потому что его это никаким боком не касается.
Из-за социализации в период диктатуры ГДР Востоку постоянно ставят в упрек «непонимание демократии», а подчас и полностью отказывают в «способности к демократии». Не потому ли западно-немецкий историк Пер Лео приписывает Западу «державную гордость за демократию» и вещает о том, что «с Запада распространялась атмосфера моральной нетерпимости, которую противники демократии перманентно ощущали на Востоке».
Со своей стороны могу заметить: во-первых, не надо объяснять, что такое демократия, тем, кто, часто с большим для себя риском, поставил диктатуру на колени. Более того, Восток понимает демократию даже лучше, потому что он не получил ее в подарок от американцев, а ему пришлось ее завоевывать. Или, как сказал Клаус Вольфрам: «Ни один восточный немец никогда не пренебрегал демократией, ни до 1989 года, ни после, — просто он распознает ее вернее и воспринимает более лично». Тем не менее Запад непрестанно старается делегитимизировать политический опыт Востока, твердя, что это исключительно опыт диктатуры. «Современная историография демократии в большей степени, чем какая-либо еще, пишется пером победителя. Тот, кто лишь недавно присоединился к демократии, тот, кто замешкался на правильном пути, не достоин и упоминания».
Да, но у Востока есть не только опыт диктатуры, а значит, и не меньший политический опыт, напротив, его политический опыт гораздо богаче: опыт диктатуры, опыт революции и свержения, затем опыт прямой народной демократии и, наконец, опыт нынешней разновидности демократии — постдемократии. Вследствие этого по логике вещей у него есть обширные возможности комплексного сравнения, что, естественно, позволяет видеть вещи иначе, а некоторые и зорче. Но Запад этого не понимает или, как обычно, не хочет признавать. Он быстренько решил «интерпретировать самоосвобождение Востока как победу Запада», внося тем самым свою лепту в неолиберализм.
А во-вторых, с 1990 года Восток, по сути, отстранен от реального участия и соучастия в развитии этой демократии, поскольку в реальности, а не формально, у него нет почти никаких шансов участвовать, представительствовать, входить или даже продвигаться в общественно значимых структурах. Не говоря уже о власти, деньгах и влиянии.
Обвинение Востока во «враждебности демократии» на основании таких предпосылок не только цинично, оно еще и откровенно наследует существовавшие веками модели господства и дискурса, с помощью которых западный колониализм различных мастей стремится установить свою гегемонию. Сначала в поле зрения выдвигается превосходство письменной культуры, затем — истории, позднее — более высокого развития, а совсем недавно — превосходство в демократии: «От характеристики «народ без письменности» в XVI веке мы прошли путь к «народу без истории» в XVIII–XIX веках, к «народу без развития» в ХХ веке, и совсем недавно, в начале XXI века, к «народу без демократии».
Представительная демократия, в которой у человека нет представительства, это не упущение и, по сути, не репрезентативная демократия, а демократия некоторых для некоторых. Для остальных лишь симуляция демократии. В федеральных министерствах, где определяется политический курс и готовятся решения, представителей Востока менее 1% (по состоянию на январь 2022 года). И какое впечатление должно сложиться об этой демократии, если высокопоставленные политики заботятся исключительно о создании собственного позитивного образа, но их действия идут с ним вразрез?
Десятки политиков, которые получили докторскую степень нечестным путем и были лишены ее (Карл-Теодор Гуттенберг, Аннет Шаван, Франциска Гиффай, Сильвана Кох-Мерин и так далее — устанешь перечислять), ведут себя так, будто они совершили мелкое правонарушение, будто кража интеллектуальной собственности менее преступна, чем кража денег или имущества. Политики, которые оказывают давление на СМИ, радея о собственной карьере или об интересах своей партии (бывший федеральный президент Кристиан Вульф). Политики, которые следуют предписаниям лоббистов, особенно от автомобильной промышленности, и поэтому препятствуют созданию давно назревшего реестра лобби. Политики, данные мобильных телефонов которых таинственным образом исчезают, как только их намереваются привлечь к ответственности, без каких-либо последствий (Андреас Шойер, Урсула фон дер Ляйен). Политики, фальсифицирующие свое резюме (Анналена Бербок). Политики, публично и безнаказанно выступающие с расистскими заявлениями (Гюнтер Эттингер). Политики, бессовестно распределяющие ресурсы и финансы в пользу своего избирательного округа (Андреас Шойер, Аня Карличек). Политики, вбухивающие миллионы, деньги налогоплательщиков, во внештатных консультантов (фон дер Ляйен) и т. д. и т. п. Порядочность, достоинство, стыд, честь — где они? Таково сегодня лицо демократии — заслуживает ли она доверия? Вроде как есть свободная пресса, только она больше ни на что не влияет и часто просто бессильна. О системе сдержек и противовесов нет и речи. Или это всего лишь неизбежный побочный ущерб, причиняемый группами интересантов? Должна ли любая критика в демократическом обществе интерпретироваться как враждебная демократии, будто она играет на руку диктатуре? Какая близорукость! Критика — один из основополагающих принципов демократии. Но Востоку в ней отказано.
Как Востоку доверять институтам, которые не он строит, не говоря уже о том, чтобы руководить ими, и в которых он видит только бюрократические машины принуждения, а не важный элемент функционирующей демократии? В ГДР институты всегда воспринимались большинством населения как враждебная и угрожающая сила. Чтобы нравственно выстоять, людям приходилось постоянно быть настороже. Сотрудничество с институтами часто оборачивалось сговором с властью и вынуждало идти против совести. Скептицизм, глубоко засевший тогда в сознании восточных немцев, по моему ощущению, так и не исчез. Как раньше они дистанцировались от «системы», представленной в основном институтами, так и сегодня толкуют о «системе», которой нельзя доверять.
Институты при диктатуре и при демократии, конечно, не одно и то же, а их сравнение свидетельствует скорее о том, что существуют глубинные истоки у определенных моделей поведения, которые, в свою очередь, закрепляются, если нет допуска к участию в демократии. Мы видим, что институты работают, но не видим, чтобы они содействовали, например, социальной стабилизации. Поэтому Восток выходит на улицы быстрее, что, несомненно, связано с его экзистенциальным опытом демократии в 1989 году, желая уличными протестами привлечь к себе внимание и изменить что-то в государстве или даже само государство.
Улица — это место, где представлена общественность, более того, улица — единственное общенемецкое пространство волеизъявления Востока, где он может быть увиден и увидеть себя. Правда, с парадоксальными и фатальными побочными последствиями, ибо этим же пользуются и нацисты, в итоге Запад немедленно заклеймил уличные протесты как неприемлемые эксцессы. Эти исконно демократичные, порожденные скепсисом выступления, гарантированные Конституцией, вменяются Востоку в вину как антидемократическая позиция и даже как патологическое поведение, бунт и скандал. Однако демократия осуществляется не только истеблишментом и не сводится к результатам выборов.
Полное исключение из демократического процесса проявляется даже там, где и не ожидаешь, — в АдГ (ультраправая политическая партия «Альтернатива для Германии». — Forbes). Мало того, что АдГ основана на Западе и была партией западногерманских профессоров, ее руководящая верхушка, за исключением Тино Хрупаллы, всецело состоит из западных немцев, пусть некоторые из этих известных политиков и перебрались на Восток. «АдГ — вовсе не восточно-немецкий продукт, — пишет Клаус Вольфрам, — а целиком и полностью западногерманское создание. Оно олицетворяет раздел между мелкой и крупной буржуазией». Все они пришли и приходят с Запада: Бернд Люке, Александр Гауланд, Йорг Мойтен, Алиса Вайдель, Беатрикс фон Шторх, Андреас Кальбиц, Готфрид Курио, Бьорн Хёке, которого официально и публично называют «фашистом», и, разумеется, идейный вождь правых Гётц Кубичек, тоже родом с Запада. Как видите, вопрос происхождения можно и перенаправить. Тем не менее АдГ воспринимают преимущественно как партию Востока, и вследствие этого ее репутация изрядно подмочена. Безусловно, то, что АдГ стала ужасающе популярной на Востоке, набрав на выборах свыше 25%, в немалой степени обусловлено политическим провалом других партий, но не стоит упускать из виду, что популярность АдГ растет и на Западе. Даже в богатых Баден-Вюртемберге и Нижней Саксонии процент голосующих за эту партию сейчас измеряется двузначными числами. От духов, которых вы вызвали, уже нельзя избавиться.
До 1989 года Восток утверждал, что все нацисты живут на Западе, с 1989 года все перевернулось. Теперь Запад утверждает, что нацисты живут на Востоке. Все верно, и все не так, тем более что многие идейные нацисты давно перемещаются с Запада на Восток. В начале 2022 года Федеральное ведомство по охране Конституции Германии прямо указало на угрозу, связанную с тем, что все больше правых радикалов передислоцируются с Запада на Восток, а значит, в глазах общественности Восток де-факто сдвигается вправо. Раз в четыре-пять лет, когда Восток на демократических выборах получает-таки возможность участвовать в принятии решений, СМИ и политические элиты поднимают вой. Если до этого Восток интересовал их не более чем обратная сторона Луны, то во время выборов ARD и ZDF через свои издания Zeit, Spiegel, FAZ, Tagesspiegel, Süddeutsche Zeitung и другие ведущие медиа буквально бьются в истерике. Их обуревает бесконечный страх, и они разражаются многословными описаниями надвигающегося ужаса, будто монгольская орда стоит у ворот Европы.