Сообщество социальных предпринимателей ждет принятия профильного законопроекта, разработанного Минэкономразвития, для возможности расширения своей деятельности и получения льгот. Закон вот-вот будет принят, но это «вот-вот» слегка затянулось. На днях Владимир Путин, выступая на ежегодном форуме «Опора России», напомнил парламентариям о том, что еще в прошлом июле он поручил им принять его в ускоренном порядке. «Заканчивается 2018 год, а воз и ныне там», — констатировал президент и потребовал выполнить его поручение до конца декабря.
Не думаю, что на этот раз причина промедления — бюрократическая волокита. Парламентарии не дремлют, работа над законом идет полным ходом, просто на этот раз речь идет о действительно очень непростом явлении, которое загнать в рамки сухих юридических формулировок невероятно сложно. Депутатам в этом смысле не позавидуешь.
Принимая закон о социальном предпринимательстве, очень важно не сбить прицел и принять закон именно о социальном предпринимательстве, а не о чем-то другом. Даже экономисты не всегда могут точно сформулировать, что же это такое. Путают наших подопечных, например, с НКО. Думаю, нелишним будет еще раз напомнить, что социальное предпринимательство — не благотворительность. Это самая что ни на есть коммерческая деятельность, которая в первую очередь должна быть эффективной, приносить прибыль и работать по всем законам современного бизнеса. Но кроме прибыли социальный предприниматель производит еще и явную общественную пользу. Его миссия — решать социальные проблемы бизнес-методами. Как это делают, например, Наталья Гаспарян и Мария Бондарь из Санкт-Петербурга, которые основали специализированную туристическую компанию для людей с ограниченными возможностями. Или Сергей Николаенко из Красноярска, который научился не хуже немцев производить современные лицевые протезы и тем самым подарил нормальную жизнь сотням людей, получившим страшные увечья. Или архангельская компания «Листик», которая нашла удивительную нишу — производство одежды для недоношенных детей. Оказывается, это реальная проблема, которую до сих пор никто не замечал. Всего в нашей орбите более 200 таких проектов, которым мы помогаем знаниями и беспроцентными кредитами.
Еще одна аббревиатура, которая не имеет к социальному предпринимательству никакого отношения, — КСО. Корпоративная социальная ответственность бизнеса. Да, сейчас почти все крупные компании выделяют часть своей прибыли на благие дела, и это замечательно. Но сама модель, по которой действует социальный предприниматель, принципиально иная. Он никому не дает деньги ради решения общественных проблем, он решает их самим своим существованием. Это не акула, которая по необходимости делится частью добычи, а скорее дельфин — тоже хищник, но с врожденными навыками альтруизма. Не случайно книга о наших героях, которая недавно вышла в издательстве «Манн, Иванов и Фербер», так и называется — «Дельфины капитализма»
В защиту депутатов я могла бы напомнить еще и о том, что в мире вообще не так уж много стран, где есть закон о социальном предпринимательстве. И где существует само явление, которое он регламентирует. Можно пересчитать такие страны по пальцам двух рук. То, что Россия вошла в их число, — это уже хорошая новость.
Самый передовой опыт демонстрируют две страны: Великобритания и Южная Корея. Причем подход к социальному предпринимательству у них принципиально разный, но одинаково эффективный. В Англии есть особая организационно-правовая форма — CIC (Community Interest Company), то есть компания, действующая в интересах местного сообщества. Этот статус предусматривает как льготы, так и ограничения, которые делают его непригодным для тех, кто хотел бы мимикрировать под CIC ради ухода от налогов. Государственно-частное партнерство с такими компаниями осуществляется через инструмент социальных облигаций (Social Impact Bonds). Под тот или иной социальный проект государство выпускает ценные бумаги, которые покупают инвесторы, финансируя таким образом CIC. А чтобы они работали эффективно, доход по этим облигациям привязан к результату проекта, тем самым власти делают «бесплатными контролерами» над социальными предпринимателями их собственных инвесторов. Всего в Великобритании 80 000 таких предприятий. Если экстраполировать эту цифру на масштабы России, то у нас их должно быть порядка 200 000. Допустим, что у каждого в среднем будет хотя бы 10 сотрудников. Это 2 млн рабочих мест! Причем не где-нибудь, а в глубинке, куда государству и крупному бизнесу дотянуться труднее всего.
Но наши законодатели ориентируются скорее на опыт Южной Кореи. Там к разработке аналогичного закона подошли максимально широко и вдумчиво, предусмотрели фактически все возможности для работы государства с социальными предпринимателями. Это и финансовая поддержка (выдача беспроцентных кредитов), и четко выстроенная система обучения, и бесплатное консультирование, и главное — продвижение, популяризация товаров и услуг, которые производят и предоставляют социальные предприниматели. Это очень правильный, системный подход, для которого, разумеется, нужен детально проработанный закон. В Южной Корее смогли его разработать и принять. Получится ли в России?
Эффект будет заметен не сразу, но я уверена, что постепенно такой закон в корне изменит жизнь не только самих предпринимателей, но и всех граждан России. Причем изменит к лучшему.
Что произойдет сразу? Министерству экономического развития больше не нужно будет каждый год разрабатывать новые приказы о деятельности социальных предприятий, как это происходит сейчас. Новый закон (а вернее, поправки к старому закону «О малом и среднем бизнесе») развяжет руки региональным властям и позволит им формировать меры поддержки социального бизнеса с учетом специфики, которая в их регионе существует. Сейчас местным органам власти, которые хотят быть активными в этой сфере, приходится самим разрабатывать законопроекты, при этом многие боятся сделать что-то не так.
Закон активизирует и самих социальных предпринимателей, многие из которых пока даже не осознают себя таковыми. После того как само понятие обретет законченную форму, представители бизнеса смогут гораздо быстрее разобраться в том, что такое рынок социальных услуг, как он работает, какова в нем роль государства и какую долю этого рынка оно готово отдать частному сектору. Например, власти региона говорят: «Уход за пожилыми людьми мы готовы делегировать бизнесу. С нашей стороны — подушевая оплата соответствующих услуг вот по таким-то тарифам, которые мы гарантируем на ближайшие пять лет». Имея эту информацию, инвестор понимает, что вложение в социальное предприятие обеспечит ему как минимум стабильность, потому что в течение долгого времени государство будет по фиксированной цене закупать у него определенный объем услуг. Но и для государства это выгодно, потому что теперь ему не нужно вкладывать огромные средства в строительство домов престарелых, их даст сторонний инвестор. А заодно теперь у властей перестанет болеть голова о качестве услуг, эффективности трат и коррупции. Ведь бизнес сам у себя воровать точно не станет. И держать в черном теле бедных старушек тоже смысла нет: в соседних с ними палатах на тех же условиях будут жить старушки не государственные, а коммерческие, за которых платят родственники. Это обстоятельство гарантирует высокое качество услуг и для тех, и для других.
Именно по такой схеме уже работают, например, власти Югры, решая у себя в регионе насущную проблему детских садов. Но пока это скорее приятное исключение, которое может стать правилом. И чем больше будет таких успешных кейсов, тем скорее придет осознание, что социальное предпринимательство — это не только хорошо и красиво, но и очень полезно. И для людей, и для госфинансов. Может быть, поэтому президент так настойчив?