К концу 2013 года, когда было уже ясно, что экономическое развитие России замедляется по причинам в основном институционального характера, у отечественной политической элиты возник спрос на относительно благообразное объяснение происходящего. Оно было вложено в уста Дмитрия Медведева, который на V Гайдаровском форуме в январе 2014-го сообщил, что страна «постепенно приближается к ограничениям по цене рабочей силы» и это «…может привести нас к проблемам конкуренции как с развитыми экономиками, обладающими высококвалифицированной рабочей силой и экспортирующими технологические инновации, так и с экономиками с низкими доходами, низким уровнем заработной платы и дешевым производством промышленных товаров». Премьер назвал этот феномен «ловушкой среднего уровня доходов», и политики стали повторять этот тезис — причем, что удивительно, делают это и поныне (например, Алексей Кудрин на последнем Санкт-Петербургском экономическом форуме). Между тем уже через пару месяцев после объявления о выявленной проблеме решение об экспансии в сторону Украины резко изменило ход российской истории — и сегодня Россия оказалась совсем в другой ловушке.
«Ловушка средних доходов» предполагает, что зарплаты по какой-то причине (в нашем случае — из-за пролившегося на экономику «нефтяного дождя») выросли настолько, что производимая в стране традиционная продукция оказывается неконкурентоспособной, а передовые отрасли недостаточно развиты. Однако в России указание на подобную «ловушку» лукаво — как потому, что наша страна не экспортировала ничего, кроме сырья (в цене которого рента составляет до 90%), даже тогда, когда зарплаты были низки, так и потому, что сегодня их никак нельзя назвать неоправданно завышенными. Остановимся на втором обстоятельстве.
Начиная с 2014 года из-за снижения цен на нефть и «мудрой» внешней политики российских властей, приведшей к разрывам финансовых связей с главными инвестиционными партнерами, переоцененный ранее рубль резко девальвировался. Максимальное значение, которого достигала средняя зарплата россиян в долларовом эквиваленте (то есть в том количестве долларов, которое человек мог купить на свой заработок в обменном пункте), составляло $751 в июле 2008-го (средняя зарплата, по данным Росстата, — 17 538 рублей при 23,34 рубля за доллар) и $915 осенью 2013-го (средняя зарплата — 29 640 рублей, курс — 32,41 рубля за доллар). Затем она упала до $716 в ноябре 2014-го и до $412 в январе 2016-го, стабилизировавшись на $655–680 к весне 2017 года. При этом правительство сегодня не рассчитывает на существенные «отскоки»: если в 2008–2011 годах предкризисный долларовый уровень доходов восстановился через 30 месяцев, то сегодня власти открыто заявляют, что даже через 20 лет номинальные зарплаты в долларовом исчислении не вернутся к уровням 2013-го. Учитывая, что мир не стоит на месте, доходы россиян в 2035 году, вернись они на уровень 2013-го, окажутся по мировым меркам вовсе не «средними». Иначе говоря, Россия сейчас и в будущем останется в «ловушке низких доходов». Если в очередном «тринадцатом году», который надолго может остаться нашей «реперной точкой», средняя зарплата россиянина была больше, чем в Румынии, Литве, Турции и Латвии ($673, $856, $907 и $913 соответственно), то сегодня она ниже, чем в Бразилии, Иордании, Китае и Мексике ($894, $796, $740 и $702).
Так о какой «ловушке средних доходов» можно говорить, если зарплаты в России ниже среднемирового значения? Наоборот, любой экономист-международник скажет, что нынешняя ситуация открывает огромные возможности для модернизации, — но только не тот, кто знаком с реалиями России XXI века.
Экономический рост в годы процветания (1999–2007), когда ВВП вырос на 77%, обеспечивался прежде всего сектором услуг и торговлей импортируемыми товарами. Валовой продукт в сфере коммуникаций и связи увеличился (в сопоставимых ценах) более чем в 10 раз (объем услуг по предоставлению интернет-трафика — в 22 раза), валовой доход банков и финансовых организаций — в 6,7 раза; сектор оптовой и розничной торговли вырос в 4,3 раза, строительство — в 2,3 раза. К началу кризиса 2008 года доля торговли в российском ВВП достигла 18,7%, строительства и операций с недвижимостью — 16,3%, коммуникаций и связи — 5,2%, финансового сектора — 5,1%.
Суммарно на эти четыре отрасли пришлось почти 2/3 прироста ВВП РФ за первые два президентских срока Путина. При этом, в отличие от всех успешно модернизировавшихся стран, промышленность в России отставала — и все сильнее — по темпам роста: в 2000–2004 годах — 28,6% при приросте ВВП на 39,3%, в 2005–2008 годах — 19,2% при 31,4%. И не было создано ни одной новой отрасли индустрии.
Именно поэтому снизившиеся зарплаты не подталкивают экономический рост: с одной стороны, рынок в ряде сегментов сферы услуг (мобильная связь, торговля, общепит и ряд бытовых услуг) насыщен и ориентирован на внутреннего потребителя, значит, низкие зарплаты не могут повысить предложение, но ограничивают спрос; с другой — промышленность тоже не получает особых выгод, так как внутренний спрос сжимается, а взаимодействие с внешним миром минимально — в Южной Корее, где пересчитанные по рыночному курсу в доллары зарплаты упали с $1500 до $790 между августом 1997-го и июлем 1998-го, доля машиностроения и электроники в экспорте составляла на начало периода 54,8%, а в России на момент оккупации Крыма — 5,3%. Именно поэтому последствия кризиса в Корее с точки зрения доходов населения были преодолены за четыре года, а в России их не надеются преодолеть и за 20 лет.
Я утверждаю: структурные особенности экономики России таковы, что она склонна к подъему при растущих, а не снижающихся доходах — как это было в начале 2000-х. Для этого, однако, необходим дополнительный внешний фактор, способный подталкивать это повышение. В счастливые времена им выступал рост цен на нефть — и к 2012–2013 годам Россия стала рынком, крайне привлекательным для крупных международных компаний. Единственным верным шагом в таких условиях было максимальное привлечение в страну иностранных корпораций для создания нового экспортного потенциала на случай завершения сырьевой бонанзы. Но власть сделала прямо противоположное, порвав отношения с Западом накануне резкого падения цен на нефть. Поэтому экономика не оживет, даже если месячная зарплата инженера в промышленности упадет до часовой таксы московской проститутки (политических в расчет не берем). «Ловушка низких доходов» в закрывающейся экономике — приговор куда серьезнее, чем «ловушка средних доходов» в открытой миру стране.
Российская ситуация усугубляется еще одним фактором, который относится к роли и стратегии действий правительства. В ближайшие годы у России нет ни одного шанса перестать быть сырьевой страной. Значит, правительство de facto будет продолжать получать значительную часть доходов в валюте. Это предполагает, что помимо объективного давления на рубль, усиливающегося при снижении сырьевых цен, постоянно будет присутствовать и стремление искусственно занизить курс, чтобы сокращающиеся валютные поступления все же позволяли обеспечивать рублевое финансирование расходов бюджета. Соответственно, долларовые доходы россиян в принципе не имеют шансов на рост — и поэтому российская экономика еще долго не будет интересовать мировых игроков как рынок сбыта и потребительских, и инвестиционных товаров. Основной акцент мы сделаем на Китай, который продолжит поставлять нам относительно дешевые товары и покупать наше сырье, но ничего не предпримет для превращения страны в новую индустриальную державу.
Наконец, нельзя не учитывать, что «низкие», по российским меркам, доходы предполагают не попадание их получателей в низший сегмент среднего класса, а скатывание в глубокую бедность. В последние три года число лиц, получающих доходы ниже прожиточного минимума (определяемого властями в $5,4 в день), колеблется вокруг значения в 20 млн человек. Эти люди находятся в ситуации практически полной исключенности из экономической жизни; никакие рациональные аргументы об «импортозамещении» или повышении загрузки производственных мощностей не имеют к ним отношения. Проваливаясь в бедность, Россия может пойти после очередной девальвации не по восточноазиатскому, а по латиноамериканскому пути 1970–2000-х годов, которому были присущи консервация бедности и отсталости при огромном имущественном неравенстве, криминализации экономики и власти и сохраняющемся акценте на сырьевом секторе.
Мне кажется, что, выступая в 2014 году на Гайдаровском форуме, Медведев оказал услугу российской политической элите, но при этом отвлек внимание экономистов и политиков от действительно грозящей стране опасности. Если бы он был прав, сегодня мы бы увидели мощные потрясения на рынках того же Китая — но последний, похоже, прошел «критические» уровни зарплат, даже не заметив расставленных вблизи «капканов». Уверенность в том, что проблемы России происходят от ее успехов, а не от слабостей, имела критическое значение для принятия в 2014–2015 годах череды ошибочных решений, задавших новую траекторию развития.
Оптимисты, конечно, могут надеяться, что на четвертом, пятом или шестом президентском сроке у Путина проснется либеральный реформаторский зуд, но не стоит забывать, что главный вызов для России исходит не от «излишнего» благосостояния, а от его разительного отсутствия.