Инвестиции в наследников. Как образование помогло капиталистам проявить себя не только в бизнесе
В 1901 году в Германии вышел роман неизвестного двадцатишестилетнего писателя — «Будденброки: Распад одной семьи». В толстой книге описывался подъем и упадок четырех поколений богатого семейства любекских купцов. Автор — Томас Манн, перенесший в прозу историю своих предков, мгновенно сделался знаменитостью, а имя Будденброков стало нарицательным, обозначив ведущую тему литературы рубежа столетий — процесс накопления капитала и его передачи наследникам. Европейское общество XIX века, эмансипированное и освобождающееся от сословной замкнутости, стремительно преображалось. На смену старой дворянской элите приходили новые люди — капиталисты, и это явление, одновременно восхищавшее и тревожившее современников, стало предметом пристального анализа в литературе. От Бальзака до Голсуорси семейные страсти, связанные с финансами, борьба за наследство, героические усилия по накоплению собственности, не менее дерзкие шаги по ее проматыванию, ложились в основу сюжетов великих романов.
Россия не была исключением. Социально-экономические изменения в стране за неполные сто лет оказались еще более драматическими и стремительными, чем в Западной Европе. В нувориши выбивались вчерашние крепостные, обходившие в жизненной гонке своих бывших владельцев, и это потрясало устои и расшатывало нравы. «Вишневый сад» Чехова с его выскочкой-капиталистом Лопахиным стал отражением этих бурных процессов. Но и новые хозяева жизни не были уверены в прочности основанных ими буржуазных династий. Дети не всегда наследовали витальность и энергию своих дедов и отцов.
Популярные романы «Приваловские миллионы» Мамина-Сибиряка и «Угрюм-река» Шишкова из жизни уральских и сибирских промышленников рисуют довольно мрачную картину становления российского капитализма с разорением и оскудением богатых родов. О том же повествует «Детство» Максима Горького. Дед писателя Василий Каширин, сын простого солдата, начинал бурлаком, но благодаря своей сметке и упорству выбился в люди, основав дело по окраске тканей. Неоднократно избирался старшиной красильного цеха и даже гласным нижегородской думы — депутатом, говоря современным языком, причем гласных было всего шестеро. Он построил большой дом на каменном фундаменте, красильные мастерские и мог бы быть собою довольным, если бы не его сыновья Яков и Михаил, беспрестанно враждовавшие друг с другом и с отцом из-за денег и будущего наследства. У трезвого и богобоязненного хозяина дети оказались пьяницами и дебоширами. Старик Каширин горько жаловался: «Не удались дети-то, с коей стороны ни взгляни на них. Куда сок-сила наша пошла? Мы с тобой думали — в лукошко кладем, а Господь-то вложил в руки нам худое решето…» Деду писателя пришлось разъехаться с сыновьями, разделить бизнес, что привело к краху — и деловому, и семейному. Наследники спились, а их отец и мать, любимая горьковская бабушка Акулина, окончили свои дни в нищете. Классическая трех-четырехпоколенческая структура Будденброков — поколение основателей дела, поколение их продолжателей и поколение, с которого начинается «вырождение», у Горького была прокручена в ускоренном варианте.
Но литература и жизнь не всегда совпадали, и писатели, порой из лучших побуждений, а чаще откликаясь на социальный заказ, сгущали краски. Реальные истории династий крупнейших русских предпринимателей дают более сложную и не столь драматичную картину.
Рождение кланов
Первые династии «новых людей» в России, как и в Европе, возникли в ткацком деле. Это было обусловлено целым рядом факторов. Индустриальная революция 1760–1820-х годов, вызванная изобретением механических прялок, станков, веретен, использующих силу пара и энергию рек, позволила сконцентрировать производство в одном месте и достичь объема выпуска тканей в прежде невиданном масштабе — при одновременном резком снижении себестоимости. При этом спрос на мануфактуру оставался высоким, и стоила она недешево. Но в пушкинские и более поздние времена люди обращали большое внимание на ткань ввиду ее дороговизны, и произведения Гоголя и Тургенева переполнены уточнениями: «сиреневый муслин», «изящный батист», «нежная фланель».
Ткачи составляли самый многочисленный отряд фабричного пролетариата и в Англии (предмет исследований и одновременно объект эксплуатации Фридриха Энгельса, имевшего текстильную фабрику), и в Германии (вспомним знаменитую пьесу Гауптмана «Силезские ткачи»), и в России. Альтернатива в виде горного дела было монополизирована Демидовыми, тесно связана с государственными заказами и требовала огромных инвестиций. А у выходцев из низов доступа в высшие сферы не имелось, равно как и большого стартового капитала.
Истории текстильных династий весьма схожи — Рябушинские, Морозовы, Смирновы, Красильщиковы, Прохоровы, Хлудовы, Коноваловы. Эти и многие другие династии были основаны крестьянами, чаще всего крепостными, которые уходили в города на заработки, удачно устраивались и, накопив деньжат, начинали собственное дело. Разбогатев, они выкупали на волю себя и свои семьи. В большинстве своем промышленники были старообрядцами. Пуританскую этику начального капитализма Запада, о которой писал Макс Вебер, у нас заменяла строгая мораль, не дозволявшая алкоголя, табака, иных непотребств и направлявшая верующих на честный упорный труд.
С 20–30-х годов XIX века открылась еще одна сфера приложения капиталов и энергии — сахарное производство. Спрос на сахар с развитием товарооборота и городского населения резко возрастал, а сырьем для него стала выведенная недавно и выращиваемая в южной России сахарная свекла. Гинцбурги, Терещенко, Бродские, Кениги разбогатели именно на сахаре. С развитием экономики и технического прогресса с 1860-х годов интенсивно развиваются железные дороги (Поляковы, Мамонтовы), добыча и переработка нефти (Нобели, Гукасовы, Манташевы, Лианозовы), металлургия и горное дело (Алчевские, Стахеевы, Абамелек-Лазаревы, Второвы). Одновременно шел процесс диверсификации капитала, перетекания его, например, из сахарной промышленности в текстильную при изменении конъюнктуры, как в случае Кенига или Бродских.
Но главными движителями диверсификации, построения первых холдингов (говоря современным языком) были накопленный капитал и многочисленные наследники, претендовавшие на свою долю и искавшие приложения сил. Семьи были многодетными — названия товариществ говорят за себя: «А. Ф. Второва сыновья», «Товарищество Викулы Морозова сыновей», «И. В. Небурчилов с сыновьями», «Николая Гарелина сыновья». Хотя патриархальная фигура все решавшего за детей отца никуда не исчезла, объективные причины толкали к наделению наследников широкими полномочиями и самостоятельностью.
Вот несколько примеров диверсификации. Основатель династии Гинцбургов Евзель занимался винными откупами — традиционным бизнесом евреев в черте оседлости. В середине XIX века он переориентировался на банковский бизнес, открыв банк в Санкт-Петербурге и филиал в Париже. В этом деле его правой рукой и преемником стал старший сын Гораций. Другой сын, Урий, вошел в сахарный бизнес, скупив обширные земли на Украине для обеспечения своих заводов сырьем. Его агропромышленный холдинг включал в себя не только выращивание сахарной свеклы и производство сахара, но и товарное хлебопашество, эксплуатацию лесных дач. Позже и Гораций отказался от банковского дела, занявшись добычей золота. Его четыре сына контролировали по нескольку рудников и россыпей, речные пароходные компании.
Род вятских купцов Стахеевых уже через три поколения стал кланом, десятки представителей которого владели оптовой многопрофильной торговлей (нефтепродукты, зерно, хлопок, лес), крупным речным флотом и участвовали в банковском бизнесе. Стахеевы были королями в мукомольном деле, добывали нефть, уголь, производили бумагу. Братья Гукасовы расширили семейный нефтяной бизнес в Баку, присоединив к нему сервисные и транспортные компании, а младший брат Абрам занялся судостроением в Петербурге. Знаменитые Рябушинские в третьем поколении уже в значительной степени перешли из текстильного дела в производство бумаги, стекла, пиломатериалов, скупали банки, а один из восьмерых братьев Степан основал первый в России автомобильный завод.
Условия ведения бизнеса все время усложнялись. Простого купеческого слова уже было недостаточно для проворачивания многомиллионных сделок. Отцы понимали, что новое время требует нового подхода. Если родители могли управлять делом, будучи неграмотными, то сыновьям они стремились дать образование и выучку. Немаловажным представлялось и воспитание, дабы уберечь отпрысков от соблазнов — француженок и цыганок, карт и вина, мотовства и щегольства.
Министр-капиталист
Михаил Иванович Терещенко принадлежал к четвертому поколению в своем роду. Его прадед Артемий разбогател лишь к 60 годам на правительственных подрядах во время Крымской войны. Заработанный капитал позволил заняться производством сахара. Основной рывок семейства Терещенко связан с именем деда — Николы, который довел число принадлежавших ему заводов с трех до десяти и имел 80 000 десятин земли, крупный мукомольный и спиртовой бизнес, вел оптовую торговлю. Воспитанию любимого внука придавалось исключительное значение. С восьмилетнего возраста Мишенька с семьей жил по преимуществу в Провансе — «весной иногда ездим в Россию, а лето проводим или в Швейцарии, или на берегу моря во Франции». Отец научил его читать в шесть лет, а дальше Мишу обучали на дому специально отобранные учителя, неизменно русские. Учение шло в соответствии с гимназической программой, и во время кратких посещений Киева юный Терещенко сдавал экзамены за два класса сразу.
В марте 1904-го 18-летний Терещенко рассуждал: «Если мне удастся выдержать успешно окончательный экзамен, то я буду продолжать свои занятия в высшем учебном заведении. На выборе факультета я еще не остановился: с одной стороны, меня интересуют предметы юридического факультета, которые изучал и мой отец, а с другой стороны, мои личные способности склоняются к изучению предметов физико-математического факультета». В июне 1904 года Михаил сдал в Первой киевской гимназии экзамены на аттестат зрелости, получив по 12 дисциплинам «пятерки» и только по математической географии «четыре». К тому времени дед и отец его умерли, и будущий студент располагал только жилой недвижимостью в шести губерниях и 14 уездах. Близкие называли Терещенко вундеркиндом. Он свободно владел пятью языками, великолепно знал русскую и зарубежную классику, отечественную историю, но признавался в том, что он «естественник»: «Один из самых любимых моих предметов — математика, занятия которой доставляют мне величайшее удовольствие». Гармоничному развитию способствовали теплые отношения с родными: «Я лишился отца и живу теперь с матерью, двумя сестрами и младшим братом в Каннах на юге Франции. Хотя в нашей семье за последние годы было много болезней и часто приходилось волноваться и бояться за здоровье своих близких, но я все это время прожил в тесном семейном кругу, радости которого уменьшали горе и делали начало моей жизни в общем счастливым».
На семейном совете было решено, что Мише с изучением права торопиться не стоит — он три года учился в Лейпцигском университете у выдающегося немецкого экономиста Карла Бюхера. Затем он прослушал лекции в Петербургском и Московском университетах и, сдав экзамены по особому разрешению Министерства народного просвещения, получил диплом юриста Московского университета. (Еще будучи вольнослушателем, он был устроен там ассистировать на кафедре римского и гражданского права.) Балетоман и театрал, он получил синекуру — должность чиновника особых поручений (без содержания) при директоре императорских театров Теляковском. Вместе с сестрами основал символистское издательство «Сирин», быстро стал своим в кругу лучших музыкантов, режиссеров и писателей России, которых наделял щедрыми заказами. Особенно близок он был с Блоком, который писал о нем в дневнике: «Милый, хороший, с каждым разом мне все больше нравится». Устраивается и личная жизнь, для жены-француженки Миша купил самую большую частную яхту в мире, 127-метровую «Иоланду», и подарил ей второй по размерам бриллиант на Земле.
Но светский щеголь был твердым и хватким бизнесменом. В 25 лет, после смерти дяди Александра, Михаил Терещенко берет в свои руки семейное дело. Он входит в правление Всероссийского общества сахарозаводчиков, Волжско-Камского банка и Азовско-Донского банка.
В 1914 году с началом войны Терещенко переключился на общественную деятельность. Он создал и возглавил Киевский военно-промышленный комитет, стал заместителем Гучкова в Центральном военно-промышленном комитете, много работал в Красном кресте и Земсоюзе. И уже никого не удивляет, что после Февральской революции Михаил Терещенко получил во Временном правительстве ключевой пост министра финансов. И это в 31 год! Инвестиции в его воспитание и образование принесли обильные плоды. В мае 1917 года он сменил Милюкова на посту министра иностранных дел. Видный кадет Владимир Набоков, отец писателя, вспоминал: «… [речь] идет о том самом блестящем молодом человеке, который несколько лет до того появился на петербургском горизонте, проник в театральные сферы, стал известен как страстный меломан и покровитель искусства, а с начала войны, благодаря своему колоссальному богатству и связям, сделался видным деятелем в Красном Кресте… Я помню, что, когда ему приходилось докладывать Вр. Правительству, его доклады были всегда очень ясными, не растянутыми, а, напротив, сжатыми и прекрасно изложенными… В июле и августе он вместе с Некрасовым и Керенским составлял триумвират, направлявший всю политику Вр. Правительства». Посол Великобритании сэр Джордж Бьюкенен сообщал о нем в Лондон: «…Удивительно искренен и честен». А французский посол Нуланс писал в Париж: «Честен абсолютно и бесповоротно».
Но еще больше образование и опыт пригодились Терещенко после большевистского переворота. За 100 000 рублей семья выкупила его из Петропавловской крепости. Потеряв в России все, он бежал за границу, где начал жизнь сначала. Там ему пришлось отвечать по обязательствам, которые он, будучи министром, гарантировал своими капиталами и имуществом. Главным делом Терещенко в Минфине был выпуск «Займа свободы», призванного спасти Россию от инфляции и дать средства на продолжение войны. Облигаций, выпущенных на 49 лет из расчета 5% годовых, было куплено на 3,137 млрд рублей. Кроме того, Терещенко запросил заем у США, обеспеченный теми же облигациями, и Конгресс авторизовал перечисление $100 млн. Двенадцатого марта 1917 года Временное правительство по инициативе Терещенко заявило, что «приняло к непременному исполнению все возложенные на государственную казну при прежнем правительстве денежные обязательства», и, таким образом, он стал одним из гарантов внешнего долга в размере почти 15 млрд рублей, отвечая в первую очередь перед французскими покупателями ценных бумаг, которых большевистское правительство лишило сбережений, отказавшись признавать царские долги.
В погашение долга у Терещенко отобрали все, включая виллу «Марипоза» в Каннах и «Иоланду». Он поступил на службу в норвежский банк, затем перешел в банковский дом семейства Валленбергов в Швеции. Терещенко создал себе имя в финансовых кругах Европы, работал с Ротшильдами, реорганизовал CreditAnstalt. Прекрасная филологическая подготовка позволила ему изучить португальский, итальянский, чешский языки. Так инвестиции родителей в образование помогли Терещенко пережить исторические пертурбации и остаться на плаву.
Социальный защитник
Поколение отцов и помыслить не могло об участии в политике, но с начала XX века наследников в богатых семьях России не только готовили к бизнесу, но и видели в них людей, которые будут выступать на общественном поприще, гарантируя прочность позиций своих семей. Павел Рябушинский и Александр Коновалов — самые младшие представители своих кланов, были такого рода лоббистами, создав Прогрессивную партию и войдя в Госсовет и Государственную думу соответственно. Коновалов даже стал заместителем Родзянко. Но они не прикрывали депутатским мандатом капитал, как сейчас, а писали законы, утверждая ясные правила игры.
Отца Александра Коновалова, владельца двух вичугских ткацких фабрик, звали в купеческой среде «Петром Великим», он отличался бешеным нравом и диким развратом. Однако понимал, что сын не должен походить на него, ибо в противном случае состояние будет быстро промотано. Поэтому после классической гимназии Саша учился на физико-математическом факультете Московского университета, а в 1895-м отправился в профессионально-техническую Школу прядения и ткачества в Мюльгаузене в Германии, затем стажировался на текстильных предприятиях Германии и Франции. В 22 года он принял руководство Товариществом мануфактур «Иван Коновалов с сыном». Буйный же отец был сослан подальше с глаз в Харьков.
Коновалов-младший решил использовать иностранный опыт и вывести фирму в число ведущих. Обе фабрики подверглись модернизации: паровые машины были заменены на паровые турбины, механический привод веретен и станков — на электрический. Были построены новый железобетонный ткацкий корпус, кирпичный завод с немецким оборудованием, принадлежавшие товариществу леса начали эксплуатироваться по научной методике. К 100-летнему юбилею фирмы в 1912 году ее основной капитал составлял 7 млн рублей, сбыт продукции исчислялся 11 млн рублей в год, а только рабочих было более 6000. Были открыты отделения в Минске, Коканде, Ташкенте, Ростове-на-Дону, Владивостоке, Варшаве.
Коновалов славился на всю Россию социальной политикой. Его рабочие трудились в две смены по девять часов — чтобы им хватало времени на огороды и полевые работы. В тех цехах, где сохранялась одна 10-часовая смена, имелось два получасовых перерыва «на чай» и полуторачасовой обед. Около 100 дней в году были днями отдыха. Средний заработок составлял 32 рубля в месяц. Рабочие могли брать в аренду землю для строительства жилья. Для тех, кто не имел средств, были построено 106 домов, образовавших поселок Сашино. Выплативший за 12 лет стоимость дома становился его владельцем. Снимавшим жилье доплачивались квартирные. При фабрике имелись больница на 100 мест, ясли на 160 детей, родильный приют на 25 коек, бесплатная баня, библиотека-читальня, теннисные корты, площадка для крокета, танцевальный зал, бильярдная, буфет, парк и приют для больных и престарелых — «Убежище имени А. П. Коновалова». Была учреждена «Сберегательно-вспомогательная касса» для рабочих с целью страхования на случай болезни, смерти или нетрудоспособности по старости. И это лишь малая часть социальных мероприятий.
Александр Коновалов также состоял председателем Костромского комитета торговли и мануфактур, гласным Кинешемского земского собрания, председателем совета Российского взаимного страхового союза, работал в хлопковом комитете при Московской бирже, был членом комитета при главном управлении землеустройства и земледелия в Главном по фабричным и горнозаводским делам присутствии, в учетно-ссудном комитете при Московском государственном банке и др. В своем московском особняке на Большой Никитской Коновалов вместе с Рябушинским собирал в неформальной обстановке крупнейших русских предпринимателей и ученых, создав своего рода «Давос». По результатам жарких дискуссий на «коноваловских беседах» вышел сборник «Великая Россия».
Менее известно, что Коновалов-младший обладал абсолютным музыкальным слухом и его отец сделал все, дабы это дарование не пропало. Два лета он приглашал к себе в Вичугу погостить Сергея Рахманинова, чтобы тот давал уроки его отпрыску. Затем его обучал профессор Московской консерватории Александр Зилоти, один из лучших дирижеров и пианистов России начала XX века. Саше купили скрипку Амати. Музыкальное образование пригодилось Коновалову — в эмиграции он давал концерты как пианист, был одним из основателей Русского музыкального общества за границей. Эта деятельность давала доход, поддерживала его социальный статус.
Общекультурное воспитание представлялось в те времена крайне важным. Сыновья неотесанных выскочек должны были стать джентльменами, знатоками искусств. Сын заводчика Алексеева Константин, более известный под псевдонимом Станиславский, служа с 1892 по 1917 год директором семейной золотоканительной фабрики, занимался театром по совместительству. Мальчик был практического склада ума, увлекался техникой и уговорил отца забрать его из 7-го класса гимназии при Лазаревском институте восточных языков, чтобы начать работать у него на производстве. Он совершил поездку в Европу, где ознакомился с техническими новинками, закупив неизвестный в России алмазный инструмент, а затем организовал его производство у себя на фабрике, за что получил высшую награду на Всемирной выставке в Париже в 1900 году. Так что «система Станиславского» работала не только в театре. Константин помог спасти многочисленное семейство Алексеевых, пристроенное после 1917-го в МХАТ. Сам же умер в разгар Большого террора в своей постели, усыпанный наградами советского государства.
Но не всегда образование приносило плоды. Савва Морозов окончил Московский университет с дипломом химика, занимался с Менделеевым, два года провел в Кембридже и на ткацких фабриках Манчестера. Семья не жалела денег на его обучение. Но, увлекшись политикой и связавшись с радикальными течениями в оппозиции, Савва чуть не промотал семейный бизнес. Запутавшись в сомнительных связях и прожектах, он в 43 года застрелился. Не менее печальной была судьба представителя другой ветви Морозовых — Николая Шмита. Оставшись без отца, он бросил в 19 лет университет и под влиянием Саввы увлекся борьбой с самодержавием — в революцию 1905 года вооружал рабочих, жертвовал десятки тысяч большевикам. Попав в тюрьму, он зарезался. Но проклятие витало над его родом — принадлежавшие ему деньги по завещанию ушли в собственность РСДРП, ради чего были организованы фиктивные браки большевиков с его сестрами.