«Перемещенные»: как подросток из лагеря для беженцев пытается жить в чужой стране

Практикующий психолог Сания Биккина полтора года работала в лагере для беженцев. В своей дебютной повести «Перемещенные», которая вышла в издательстве Albus Corvus («Белая ворона»), Биккина рассказала историю 14-летней девочки Аделии, которая оказалась в центре для перемещенных лиц и переживает стресс из-за сложностей с адаптацией в чужой стране. «Покидать свой дом, свое родное место всегда нелегко, особенно если это случается не по собственной воле. Людям приходится искать свое место и выстраивать свою личную жизнь с нуля в чужой стране среди незнакомых людей, говорящих на ином языке, и переживать все трудности адаптации. Эта история поможет прочувствовать судьбу таких детей, как Аделия, а тем, кто невольно оказался в такой ситуации, подарит надежду на обретение дома», — делится с Forbes Young своим мнением 16-летний ученик предуниверситария МГЛУ, участник клуба литкритиков «Что хотел сказать автор?» Отто Дубровский.

Биккина намеренно не указала ни страну, в которой происходит действие книги, ни национальности своих персонажей. «Перемещенных» отчаянно хочется привязать к актуальной и набрасывающейся на читателя из-за каждого угла новостной повестке — где бы мы ни находились, невозможно не помнить о сотнях тысяч людей, вынужденно сменивших свою локацию за последние годы. Однако кажется, что Санию Биккину волнует не столько сам процесс перемещения в пространстве, сколько куда более длительная «реабилитация» после него — приспособление к новым условиям и людям. Раскрывая и перемещение, и адаптацию через учеников средней школы, автор показывает непростой путь принятия — и обстоятельств, и себя в них, и окружающего пространства, населенного такими же как ты, только другими людьми», — считает обозреватель детской и подростковой литературы Лена Чернышева. В беседе с Forbes Young она пояснила, что возрастная маркировка и «детский» статус издательства, в котором вышли «Перемещенные», не должны сбивать с толку читателей. «Последние несколько лет ярко показали, что такие сдвиги внутренних тектонических плит с ощутимыми внешними последствиями — прерогатива отнюдь не только тинейджеров. Жизнь стремительно изменилась и не спросила у многих из нас дату рождения, что не могло не привести к разделению на «себя» и «их», «других», «не таких», — поясняет Чернышева. 

По ее словам, многие из нас так или иначе находятся в статусе «перемещенных лиц» вне зависимости от масштаба изменений, и «в этом смысле книга, не давая рекомендаций, как жить дальше, «тут» или «там», настойчиво намекает, что нет и не должно быть никаких границ хотя бы между людьми, и разрушить их под силу каждому готовому протянуть руку помощи тем, кому сейчас непросто, — обнять и просто поговорить».

Forbes Young публикует отрывок из книги Сании Биккиной «Перемещенные».

Сижу на крыше в порту, стараюсь одновременно раскачивать кресло и ковырять ногой ковер. Как будто это единственное важное, чем я сейчас могу заняться. Почему все против меня? И Рая, и Роман? Против меня! У меня нет дома. Нет прошлого, нет ничего. Я столько всего пережила, сколько еще я должна терпеть? Где уже это обещанное облегчение, сколько еще времени ему нужно дать? Меня с головой накрывает волнами злости. Снова меня все предали и бросили. Снова никакого уважения. Снова одна. Совсем одна против всех. Все, что говорила Рая, — пафосная чушь. Попробовала бы она быть мной!

Обидно так, что хочется плакать, но не получается. Обида наливается красным цветом, уши горят, что-то обжигающе давит в груди. Руки комкают школьную рубашку. Обида шепчет: «Не возвращайся домой, пусть они все узнают… Тем более что и дома у тебя нет, и папа твой слишком занят, и друзей потеряла».

О нет! Зачем я подумала про друзей. Вслед за обидой накатывает волна вины. Это ведь я, это я — плохая подруга. Это я предала Розу. Это я во всем виновата. И папа из-за меня страдает. Это я бросила нашего Лосьона одного в этом кошмаре. Он, наверное, мяукал и искал нас. Теперь меня ест стыд. Не ест даже, разрывает на куски. Другой голос, похожий на мамин, гудит в голове: «А ты как думала? Допрыгалась? А я говорила».

До чего допрыгалась, не ясно. Но по мне растекается яд отчаяния, я не понимаю, что хочу и что происходит. Закрываю уши руками, зажмуриваюсь и мечтаю, чтобы это гадкое чувство быстрее закончилось. Никакого выхода, просто ад. Хочется все здесь уничтожить.

Постепенно становится легче дышать, яд перестает ползать по мне волнами, и я открываю глаза. Как бы ни было отвратительно, надо подождать — и становится чуть легче. Это надо запомнить, это мудрая мысль. Только рассказать ее некому.

Снизу доносятся звуки: сюда кто-то идет. Сажусь ровнее, вытираю щеки. Над полом показывается голова Мирика. Он озадаченно смотрит на меня:

— Э-э-эм. Привет, Аделия.

— Привет.

— А я пришел посидеть. Я бы хотел подняться. Тебе нормально?

— Так это же твое место.

— Мне не жалко, если тебе надо. Могу в другой раз. 

— Не, ты поднимайся.

Мирик опускается в горчичное кресло. Я молча ковыряю ногой ковер. Он глядит на реку. Через пару минут встает и ищет что-то в бирюзовом комоде. Достает пыльную пачку печенья. В этой стране все любят печенье, я поняла. Оно повсюду.

— Будешь? У меня тут запас, удобно. 

— Буду, спасибо. — Оказывается, я ужасно голодная и плохо понимаю, который час. Кажется, сегодня я только завтракала.

— Ушла с уроков?

— Ушла. Наверное, папе уже сказали.

Мы молчим. Волны ползучего жара начинают возвращаться. Как-то неловко и противно: я ни с кем не могу разговаривать, ни с кем не могу поладить. И наверное, никогда не смогу.

— Мне понравилась твоя идея про фильм с женщинами, — вдруг говорит Мирик. Не искренне, наверное. Но мне приятно.

— Врешь поди. Все же обругали.

— Ну, там правда немного…

— Ой, ну ты еще обругай... вроде хвалить хотел. 

— Тебе надо, чтобы тебя всегда хвалили?

А что мне надо? Наверное, да, чтобы все признали, что я молодец. Чтобы как раньше — я шла по школе и все меня немного обходили стороной, потому что я крутая. Но я же в этом не признаюсь. Вот еще.

— Нет, мне надо было снять хороший фильм за весь ваш класс вообще-то. Это, кстати, нечестно, что все свалили на меня одну.

— А Роман сказал тебе одной делать?

Я опять молчу. Понятно, почему с ним невозможно разговаривать. Он игнорирует эмоции и спрашивает типа только про факты. Как он это делает? Тренинг для парней по невыносимости? Но я точно не психану в этот раз. Выдержу до последнего.

— Роман сказал, что я ответственная, — говорю, медленно подбирая слова. — Но я не вижу смысла делать с кем-то другим в классе, вы все... ну... они все... ну, не вижу смысла, короче. Ничего не получится с ними.

— Мм. Ага. А с кем ты уже попробовала делать проект? 

— Ты меня бесишь…

— Понял. Сделаем паузу. Есть конфеты, будешь?

Я больше не могу есть сладкое. Ни печенье, ни конфеты. Но мы едим конфеты и молчим. Возможно, Мирик не самый главный придурок в классе. Хотя что это я? За еду его уважать начну? Как Раю? Рая меня кормила, теперь Мирик. Это ловушка. Хотя...

— Я снимала фильм этот с женщинами в нашем лагере. Ну, для беженцев, знаешь же, я оттуда.

— Ага.

— Там у меня соседка, Рая. Я думала, она за меня. Ну, она кормила меня. И разговаривала. И я думала, мы с ней заодно. А она потом сказала, что я делаю ужасный фильм, и я жутко расстроилась.

— Так и сказала?

Я долго и мрачно смотрю на Мирика. Обычно этот взгляд люди не выносят. Он же спокойно берет печеньку и ест. Доедает. Кивает мне:

— Ага, продолжай. Понял.

— Она меня предала, понял? — Я продолжаю мрачно смотреть, чтобы он не расслаблялся и ничего не сказал.

— Ага.

— Ну вот, потом Роман сказал... молчи... Роман сказал, что фильм ужасный.

— Понял.

— Ну вот я считаю, что это несправедливо. 

— Ага. А ты что хочешь? 

— Ну я же говорю, мне сказали снять фильм. Мне фильм не нужен. Я вообще хочу уехать. Я хочу уехать и никого не видеть здесь больше. Просто уехать туда, где меня будут уважать. К маме, она меня заберет. Фильм нужен был, чтобы школа написала характеристику. И чтобы отметки были.

— А! Я не знал. Тогда понятно, что ты хочешь. Ну хорошо же, что мама заберет и будет уважать. Когда ты уедешь? 

Я опять молчу. «Мама. Будет. Уважать». Это вообще не про наши отношения. Мы с мамой давно не живем вместе. Еще в прежней жизни я пробовала как-то на лето приезжать к ней, но в итоге вернулась к папе. И мне всегда было немного стыдно. Как будто это я не помогла им сохранить семью. А потом не выбрала жить с ней, хотя все так обычно делают.

Мы с папой остались жить в нашем городке, мама уехала работать в столицу, а потом и вовсе в другую страну. Говорила, что на год, а в итоге так там и осталась. Теперь и возвращаться некуда. С папой мне было нормально: мы и разговаривали, и ходили куда-то вместе. Нам было хорошо. И Лосьона мы позже завели, без мамы уже. Потому что у мамы аллергия. Лосьон был серенький и милый. А мы его предали и с собой не взяли, когда бежали. А с мамой и котов нельзя, и она все время работает. А в свободное время объясняет мне, что конкретно во мне не так — не тот стиль, не те увлечения, не те друзья, не та еда. О каком уважении тут может быть речь?

Я молча смотрю вдаль. Мирик достал книгу. Мне почему-то приятно: вроде не ушел никуда, но и не лезет, сидит читает. Облачное небо становится розовым и золотистым, этот цвет заполняет все вокруг. Синяя вода и золотое небо — обожаю, очень красиво. Мне становится легче. Можно есть печенье и просто быть. Ничего не доказывать. Ничего не обсуждать. Тем более что с этим человеком невозможно ничего обсуждать.

Достаю телефон и привычно делаю несколько кадров неба. Потом одно видео — как низко и быстро летят облака. Можно будет музыку наложить. Потом несколько кадров с птицами. Снимаю наш «интерьер» и видео с Мириком, как он читает.

— Что читаешь?

— Учебник по философии.

— Зачем он тебе?

— Просто... дома нашел у мамы.

— Кстати, а кто твоя мама? Ну, она правда такая важная и знаменитая?

— Она — архитектор. Один из лучших в стране. Раньше много выступала, говорила про современные застройки, современную архитектуру…

— Как же, большой человек, я помню...

Теперь Мирик молча смотрит на меня в упор. Могла бы и сама догадаться: это запретная территория и не надо так про чужую маму.

— Прости.

— Ок.

— Так что мама? Какая она?

— Она... ну мама. Она ок.

Отлично, я сама убила единственный момент, когда мы могли по-человечески поговорить. Кто меня за язык тянул? Мирик читает дальше.

— Давай я тебя сниму на видео. Ну, помнишь, ты сказал, что можно про нас фильм снять.

— Это не я сказал, это Майя.

— Ну какая разница. Давай тебя сниму. Ты читай. О, читай вслух!

— «Дом — это экзистенциальное пространство человека. Место, где человек вступает в отношения с миром», — без выражения читает Мирик.

— Ужас какой. Ничего же не понятно.

— Ну, тут в целом про то, что дом — важная часть жизни человека и многое определяет для него. Это как продолжение тела, с одной стороны, и продолжение большого мира — с другой. Дом — это не только стены и крыша. Это пространство самовыражения и самоопределения.

— Кру-у-у-у-у-то. Это я понимаю. Дом — продолжение тела и мира... Это я так понимаю. Это прямо как вся моя жизнь. 

Мирик улыбается. Улыбается! Я пытаюсь понять, что это значит. Наверное, он доволен, что мы начали разговаривать и я говорю с ним про его дурацкую философию. Я точно довольна. Теперь надо не спугнуть.

— А тебе нравится эта мысль про дом?

— Мне не нравятся мысли. У меня так не бывает. Я просто читаю.

— Ну, ты согласен? — Я улавливаю, что надо просто уточнять вопросы.

— Согласен.

— И я. Что для тебя дом?

— Мы много переезжали. В этом городе два года. Но до этого было еще два города. Дом — где кровать и шкаф. 

— А дома хорошо тебе?

— Нет. — Ноль эмоций на лице. Просто «нет».

— А ты любишь дом?

— Наверное, да.

— Так разве бывает?

— Наверное. — Он утыкается обратно в книгу.

— Я все сняла! Я говорю, я все сняла. Будет ролик.

Идея! Дом! Вот эта тема! Мирику дома нехорошо, но он дом любит. А я не знаю, где дом. И что я люблю. А Майя предложила снять фильм про нас. И может, у других в классе тоже есть что-то про дом. Дом — это не только стены и крыша. Это пространство выражения, продолжение меня и мира. Или как там.

— А ты знаешь про других в классе? У них есть дом? 

— Есть, конечно.

— Как думаешь, сможем их снять?

— Спроси их.

— Не хочу.

— Ты хочешь снять их истории про дом. Тебе придется спросить. Нет другого способа.

— Это ты в своих книжках прочитал? 

— В том числе.

Нет, все-таки он невыносим. Но идея понятная. Придется прийти в понедельник в школу. Вдруг что-то выйдет. Можно начать с девочек. Но больше всего стало интересно про Геру. Почему он такой? Что у него дома? Нет, правда. Что у него там? Может, если узнаю про Геру, то и про свой дом пойму.

— Аделия, я пойду. За мной приехали.

— Давай. А меня папа заберет. Я ему написала, когда передумала уходить из дома. То есть из лагеря. То есть отовсюду.

— Забери печенье с собой? 

— Нет. Исключено.