Одиночество цифрового кочевника: почему денег и свободного времени мало для счастья
Оливер Беркман — журналист и колумнист The Guardian, где он много лет писал для рубрики «Здоровье и благополучие», а его тексты предваряло обещание «Эта колонка изменит вашу жизнь». Он также автор бестселлера «Антидот. Противоядие от несчастливой жизни», представляющего собой руководство для тех, кого тошнит от позитивного мышления, но они все же хотят быть счастливыми.
Свою новую книгу «Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных» он начинает с освежающего напоминания, что все мы когда-нибудь умрем, причем средняя продолжительность человеческой жизни «абсурдно, ужасающе, возмутительно мала». Тем из нас, кто доживет до 80 лет, достанется 4000 недель жизни — эту цифру Беркман и поставил в заголовок книги.
Тот факт, что наша жизнь так коротка, он предлагает воспринимать не как повод стараться быть как можно продуктивнее, попадая в ловушку эффективности («чем больше дел, тем еще больше дел») — мы в любом случае никак не сможем успеть всего. Лайфхаки и советы специалистов по тайм-менеджменту, утверждает он, часто только усугубляют ситуацию, потому что добавляют к проблеме конечности жизни и чудовищной нехватки времени еще и фрустрацию от попыток упаковать как можно больше разнообразных достижений в свою короткую жизнь.
В своей книге Берман, опираясь на работы философов и психологов, рассказывает, как же лучше распорядиться отведенными нам неделями, чтобы в нашей жизни было меньше суеты и больше смысла. Книга выходит в издательстве «Альпина Паблишер» в марте. Forbes публикует отрывок.
«Практически все советы по повышению производительности основаны на общем принципе: в идеальном мире единственный человек, который решает, как распорядиться вашим временем, — вы. Именно вы устанавливаете, сколько часов и где вам работать, берете отпуск, когда вам захочется, и никому ничего не должны. Но поверьте, такая форма контроля обходится слишком дорого и не стоит такой цены. Всякий раз, когда я злюсь из-за жестких сроков, непредсказуемого режима сна ребенка или других посягательств на мой временной суверенитет, я вспоминаю поучительную историю Марио Сальседо.
Этот кубинско-американский финансовый консультант почти наверняка побил все рекорды по количеству ночей, проведенных на борту круизных судов. Нет никаких сомнений, что Супер-Марио, как называют его сотрудники Royal Caribbean Cruises — фирмы, которой он был верен около 20 лет, будучи океанским жителем (единственной серьезной помехой для него стала начавшаяся в 2020 году пандемия коронавируса), полностью контролирует свое время. «Мне не нужно выносить мусор, мне не нужно убирать, мне не нужно стирать. Я устранил все эти виды деятельности, не приносящие добавочной стоимости. Зато мне принадлежит все время на свете, чтобы наслаждаться тем, что мне нравится делать», — сказал он однажды режиссеру Лансу Оппенгейму, сидя у бассейна на борту Enchantment of the Seas. Но вряд ли кто-нибудь удивится, узнав, что не так уж он и счастлив. В короткометражном фильме Оппенгейма «Самый счастливый парень в мире» (The Happiest Guy in the World) Сальседо бродит по палубам с коктейлем в руке и глядит на море. Сотрудникам Royal Caribbean Cruises, людям, которых он называет своими друзьями, он улыбается через силу, неохотно целует их в щеку и жалуется, что не может смотреть Fox News по телевизору в своей каюте. «Я, наверное, самый счастливый парень в мире!» — сообщает он случайным группам других пассажиров, причем довольно настойчиво. А они улыбаются, вежливо кивают и делают вид, что завидуют ему.
Конечно, я не утверждаю, что Сальседо лукавит и вовсе не так счастлив, как пытается это представить. Возможно, он действительно всем доволен. Но точно знаю, что лично я не был бы счастлив, если бы жил такой жизнью, как он. Беда в том, что образ жизни Сальседо основан на непонимании ценности времени. Если воспользоваться языком экономики, он рассматривает время как обычный «товар» — ресурс, который тем ценнее, чем большим его количеством обладаешь. Классический пример — про деньги: лучше, когда их много, а не мало. Однако правда в том, что время еще и обладает сетевым эффектом, то есть его ценность для одного пользователя зависит от числа других потребителей и от того, насколько хорошо потребляемые ими доли согласованы с вашей. Очевидный пример — телефонные сети: чем больше пользователей владеет телефонами, тем полезнее участие в сети и для вас; но, в отличие от денег, нет особого смысла накапливать как можно больше телефонов для личного пользования. Платформы социальных сетей подчиняются той же логике. Важно не то, сколько у вас профилей в Facebook (принадлежит Meta, которая признана в России экстремистской и запрещена), а то, что они есть и у других и что они связаны с вашим.
При прочих равных условиях иметь много времени хорошо, как и много денег. Но даже если у вас будет все время на свете, от него не так уж много пользы, если вы вынуждены проводить его в одиночку. Чтобы тратить это время на всяческие важные вещи — общаться, ходить на свидания, растить детей, открывать бизнес, создавать политические движения, добиваться технологических прорывов, — оно должно быть синхронизировано с деятельностью других людей. По сути, иметь много времени без возможности использовать его совместно с другими не просто бесполезно, но и достаточно неприятно. Вот почему в древности худшим из всех наказаний было изгнание в какое-нибудь отдаленное место, где человек не мог участвовать в жизни племени. Кажется, что Супер-Марио, став полным хозяином своего времени, избрал для себя несколько более мягкую версию той же участи».
Синхронизация и рассинхронизация
«Однако по-настоящему тревожно другое. Пусть мы никогда не мечтали об образе жизни, принятом Сальседо, ошибку допускаем ту же: считаем, что время нужно копить, тогда как гораздо продуктивнее им делиться. Это имеет смысл, даже если придется отказаться от части своих полномочий решать, что, как и когда вы делаете со своим временем. Должен признаться: именно из стремления к более полному контролю над своим временем я оставил труд в газете и стал писателем, работающим дома. Именно это стремление лежит в основе многих, безусловно, полезных решений по поводу режима работы, в частности гибкий график для родителей и возможность работать удаленно. Похоже, после изоляции во время пандемии такой режим распространится гораздо шире. Человек с гибким графиком и средними ресурсами счастливее богатого человека, у которого есть все, кроме гибкого графика, объясняет бывший карикатурист, а ныне гуру самопомощи Скотт Адамс, обобщая этику суверенного личного времени. Первый шаг в поисках счастья, полагает Адамс, — постоянно совершенствовать свой график. Наиболее ярким выражением такого мнения служит современный образ жизни цифрового кочевника: человек отказывается от «крысиных бегов» и путешествует по миру со своим ноутбуком, управляя интернет-бизнесом с гватемальского пляжа или с вершины горы в Таиланде, выбирая, что ему больше нравится.
Цифровой кочевник — название неправильное, но сама его ошибочность весьма поучительна. Традиционные кочевники — это не одинокие странники, у которых просто нет ноутбуков. Это люди, принадлежащие к сплоченной группе, и чего-чего, а личной свободы у них меньше, чем у представителей оседлых племен, поскольку их выживание зависит от успешной совместной деятельности. И в моменты откровенности цифровые кочевники признают, что главная проблема их образа жизни — острое одиночество. «В прошлом году я побывал в 17 странах, в этом побываю еще в 10. Я посетил Тадж-Махал, Великую Китайскую стену и гору Мачу-Пикчу всего за три месяца… Но я все время был один», — писал бывший цифровой кочевник Марк Мэнсон. Он рассказывает, как один «кочующий предприниматель расплакался, когда в японском пригороде увидел семьи, катающиеся на велосипедах. Он осознал, что такие простые, обыденные удовольствия для него потеряны навсегда» — и недоступными их сделала именно предполагаемая свобода, то, что теоретически он мог заниматься чем и когда захочется.
Все это не значит, что фриланс или долгосрочные поездки, не говоря уже о трудовой политике, учитывающей интересы семьи, — это плохо. Беда лишь в том, что у подобной организации времени обязательно есть обратная сторона: чем свободнее вы распоряжаетесь личным временем, тем труднее вам синхронизировать свое время с временем других. Образу жизни «цифрового кочевника» не хватает общих ритмов, необходимых для формирования глубоких отношений. Да и для всех прочих свобода выбора времени и места работы затрудняет налаживание производственных связей, а кроме того, снижает вероятность свободного общения с друзьями.
В 2013 году Терри Хартиг, шведский исследователь из Упсалы, вместе с несколькими коллегами изящно доказал наличие связи между синхронизацией и удовлетворенностью жизнью. Ему в голову пришла гениальная идея: сопоставить графики отпусков шведов с количеством антидепрессантов, отпускаемых фармацевтами. Первый из двух главных его выводов напрашивался сам собой: когда шведы берут отпуск, они чувствуют себя счастливее (судя по тому, что в среднем потребность в антидепрессантах у них меньше). Но второй оказался откровением. Как продемонстрировал Хартиг, употребление антидепрессантов зависело от доли населения, которая в данный момент находилась в отпуске. Проще говоря, чем больше шведов отдыхало одновременно, тем счастливее становилась нация в целом. Психологическую пользу приносил не только отдых как таковой, но и факт, что в это же время отдыхают другие. Когда многие были в отпуске одновременно, казалось, что нацию в целом окутывало неосязаемое, сверхъестественное облако покоя.
Однако, если подумать, это совершенно логично и никакой мистики тут нет. Гораздо легче поддерживать отношения с семьей и друзьями, когда они тоже не работают. И если вы знаете, что во время вашего отдыха в офисе никого нет, вас не беспокоят мысли о накапливающихся задачах, о письмах, заполняющих почтовый ящик, или о коварных коллегах, пытающихся украсть вашу должность. Тем не менее в том, насколько широко благотворное влияние синхронизированного отпуска распространилось по всей Швеции, есть нечто пугающее. Хартиг показал, что даже пенсионеры, хотя сами и не работали, чувствовали себя тем счастливее, чем больше работающих людей находилось в отпуске.
Этот вывод перекликается с результатами других исследований. Они показали, что люди, находящиеся в состоянии длительного простоя, без работы, в выходные дни ощущают такой же прилив счастья, как работающие люди, отдыхающие после напряженной трудовой недели, хотя у безработных нет никакой трудовой недели. Причина проста: выходные приносят радость еще и потому, что дают возможность проводить время с другими людьми, которые также не работают. Кроме того, у безработных в выходные на время стихает чувство стыда за то, что они не работают, хотя и должны бы.
Хартига не смутил противоречивый подтекст его результатов. Предполагается, заметил исследователь, что людям требуется не столько личный контроль над своим расписанием, сколько то, что можно назвать социальным регулированием времени: больше внешних стимулов использовать свое время определенным образом. Это означает больше готовности подчиняться ритмам сообщества; больше традиций, таких как Шаббат или французские grandes vacances («большие каникулы»), когда летом почти вся работа останавливается на несколько недель. А может быть, даже больше законов, регулирующих рабочее и нерабочее время. Можно вспомнить, например, ограничения на работу магазинов в воскресенье или изменения в европейском законодательстве, запрещающие некоторым работодателям отправлять рабочие электронные письма в нерабочее время.
Несколько лет назад, будучи в командировке в Швеции, я столкнулся с тем же явлением на микроуровне — так называемой фикой: каждый день все работники офиса встают из-за столов и сообща пьют кофе с пирожными. Это похоже на многолюдную кофе-паузу, разве что шведы могут слегка обидеться (а это для нешведа равно сильной обиде), если вы выдвинете предположение, что это всего лишь кофе-пауза. Потому что во время фики происходит нечто неосязаемое, но важное. Обычная офисная иерархия отодвигается в сторону, люди общаются независимо от возраста, должности или статуса в офисе, обсуждая как рабочие, так и не связанные с работой вопросы. Примерно в течение получаса общение главенствует над иерархией и бюрократией. Один старший менеджер сказал мне, что это, безусловно, самый эффективный способ узнать, что на самом деле происходит в компании. А действенна эта процедура только потому, что участники готовы частично пожертвовать правом единолично распоряжаться своим временем. Если вам очень хочется, можете сделать перерыв на кофе и в другое время. Но всех прочих это может удивить.
Другой способ понять, насколько мы выигрываем, подчиняясь общему времени, — понаблюдать, что происходит, когда людям мешают это делать. Историк Клайв Фосс рассказывает о том, как руководство Советского Союза, охваченное желанием превратить нацию в одну невероятно эффективную машину, решило перекроить само время. Советы долгое время вдохновлялись трудами знаменитого специалиста по производительности Фредерика Уинслоу Тейлора. Его теория научного менеджмента была направлена на то, чтобы выжать из американских фабричных рабочих все возможное, добиваясь максимальной производительности. А экономист Юрий Ларин придумал план, который по прошествии времени кажется до смешного самонадеянным: добиться, чтобы советские предприятия бесперебойно работали весь год, без единого дня простоя. Отныне, объявил он в августе 1929-го, неделя будет длиться не семь, а пять дней: четыре рабочих, а потом день отдыха. А главное, согласно плану Ларина, работники должны были жить по разным календарям. Они были разделены на пять групп, обозначенных цветом: желтый, зеленый, оранжевый, фиолетовый, красный. Каждому цвету назначалась своя пятидневка, и выходные у участников не совпадали, чтобы рабочий процесс не прекращался даже на день. Советские власти утверждали, что пролетариату это даст множество преимуществ: выходные у рабочих будут чаще, они смогут спокойно, без спешки сходить в театр, музей или магазин, поскольку число посетителей там уменьшится.
Но, как объясняет Джудит Шулевиц, главным последствием реформы для простых советских граждан стало уничтожение самой возможности общественной жизни. А все дело в расписании. Два друга, попавшие в разные календарные группы, не могли встретиться в выходной. Предполагалось, что мужья и жены должны попадать в одну и ту же группу, но зачастую этого не происходило, поэтому семьи также оказались под ударом.
Один рабочий довольно смело пожаловался в официальную газету «Правда»: «Что делать дома, если жена на заводе, дети в школе и никто не может прийти к нам в гости? Что остается, кроме как пойти в общественную чайную? Что за жизнь, когда праздники наступают посменно, а не для всех? Что это за праздник, если его приходится отмечать одному?» Реструктурированная рабочая неделя сохранялась в той или иной форме до года. Затем от нее отказались из-за проблем, связанных с обслуживанием оборудования. Но к тому времени советское правительство уже невольно продемонстрировало, что ценность времени зависит не от его количества, а от возможности человека синхронизироваться с близкими».