Алексей Левинсон — Forbes: «Нет гражданского общества, но гражданские чувства есть»

Алексей Левинсон — социолог, один из тех, кто стоял у истоков ВЦИОМа, а затем «Левада-центра» (внесен Минюстом в реестр иноагентов). Возглавляет в «Левада-центре» отдел социально-культурных исследований, преподает в Высшей школе экономики. Научные интересы Левинсона: социология города, социология образования, проблемы молодежи и межпоколенческие отношения, этнические проблемы. Автор книг «Как считают рейтинг», «Пространства протеста. Московские митинги и сообщество горожан» и других.

О реакции общества на историю кота Твикса

«На фоне великих трагедий — у двух народов эта трагедия, а может быть и для всего мира — что-то случилось с этим несчастным животным, и люди получили возможность выразить свои добрые чувства. При этом здесь нет риска сказать то, что нельзя сейчас говорить. Не по отношению ко всем можно выражать симпатию, а здесь это явно пространство, где ты можешь свободно выражать свои чувства, никто тебя за это не накажет. 

А вторая линия реакций на эти события состоит в том, что появилась возможность проявления гражданских чувств. Это уже не чувства в отношении котенка, это чувства в отношении как бы беды. Произошла мобилизация, сотни, а может быть, тысячи людей включились в это, причем реально, действенно включились — ходили, искали и т.д. 

Это можно сравнить с пожарами 2010 года, когда люди тоже помчались спасать других, гасить пламя. По результатам тех событий мы говорили о том, что у нас гражданское общество не существует постоянно, как в других странах, — оно возникает. Оно возникает, и сколько-то времени существует, но потом не способно институционализироваться и продолжать существовать. Вот эти пожарные дружины — они были и распались или остались как связи в соцсетях. Здесь нечто похожее. 

Мы смотрим на это явление и как на попытку уйти от государства, которое контролирует наши реакции, в зону, где этого контроля нет, и выразить ненаказуемые чувства. А вторая реакция — также, в обход государственных структур что-то делать. И то, и другое говорит о том, что чувства — гражданские чувства и человеческие — их что-то снизу, так сказать, подпирает. Ну и в общем не трудно догадаться, что».

«Где-то там происходит настоящая драма»

«Реакция в отношении проводницы, которая отправила кота на мороз — это проявление агрессии. И опять-таки, тут штука в том, что объект для агрессии — он как бы легитимный. Ведь она виновата? Виновата. А что касается соразмерности наказания и вины, когда публика берет на себя вот такое народное правосудие — а в других странах это называется «суд Линча» — там этой соразмерности нет. Уж наказать, так наказать. И тут вскипает  ярость, начинается что-то, что мы называем феноменологией толпы, идет заражение. Но только в данном случае толпа где-то в интернете собирается, а не на улице. Сказать, что это плохо – ну, да, потому что это не похоже на правосудие. Это совсем другое, это самосуд. 

Короче говоря, мы здесь имеем в миниатюре (слава тебе, господи, в миниатюре) проявление отскакиваний общества и назад, и вперед, и вбок. Вбок — от государства, вперед — в выражение гражданских чувств и назад — в выражение жестокости. 

И я хочу сказать, что это все происходит на таком объекте, который трудно назвать достойным. Мы знаем, что животных губят сотнями — те же жители нашей страны топят котят, оставляют собак на морозе и т.д. Все знают, что это есть, мы от этого избавляемся потихоньку, но это происходит. А тут на судьбе одного животного все это собралось, потому что появился повод сказать что-то, понимая, что «там где-то происходит настоящая драма, но нам по поводу этой драмы сказать просто нечего». Вот это ужасно, по-моему. Произносить определенные слова или выражать определенные чувства нельзя, а вот тут у нас оказалось как бы маленькое свободное место, и вот тут мы свободно себя выражаем».

«Свои против чужих» – это архаичный принцип

«[Разделение на свой-чужой] очень характерно для нынешнего общества. [К примеру,] «Слово пацана» — это сериал про молодежные группировки, а важнейший принцип их устройства такой: вот мы — свои, здесь есть свои порядки, своя иерархии, кто-то кого-то может наказать и т.д. Мы «свои» против вот этих «чужих». Они, вообще говоря, такие же, как мы, но просто с другой улицы. Почему они чужие? Не почему, потому что это вот так. 

Это перенос на городские условия, в общем, архаических способов человеческой организации, начиная от стад, племен, стай каких-то. Вот наша деревня, а вот ваша деревня, наши с ними всегда дрались и будут драться. Это мощнейшие механизмы интеграции. «Свои против чужих» — это, быть может, самое сильное вообще, что для людей существует. 

Что мы знаем про президента Путина из его собственных рассказов о его жизни? Это его слова: «Я был шпаной». Это не значит, что он был хулиганом, разбивал стекла, дело не в этом. Речь о том, что Путин в качестве президента предлагает в качестве главного, организующего, так сказать, принципа — видеть мир через своих и чужих. Я не хочу сказать, что он навязывает нравы уголовного мира. Дело в том, какая социальная конструкция предлагается в качестве базовой. Что такое «Мы своих не бросаем»? Кого-то мы бросаем, а своих мы не бросаем? Значит, есть некие «свои». 

Архаический принцип организации небольших сообществ, переносится на общество в целом. Это создает огромные сложности, потому что главный ключ к нашей социальности оказывается архаическим. Скажем, язычество не позволяло каким-то народам развиваться, пришло христианство и предложило другую социальную организацию. И тогда эти народы двинулись вперед, создали европейскую цивилизацию. Я говорю о том, что смена одного принципа социальной организации на другой может иметь очень большое значение. 

Принцип «свои-чужие» — неудобный для развития каких-то сквозных вещей, сквозных путей сообщения, сквозных законов и так далее. Но он удобен для того, что называется ручное управление». 

Об очередях в поддержку Бориса Надеждина

«Ситуация с котом Твиксом, где вдруг вспыхнула народная инициатива и люди пошли делать что-то, чего от них никто не требовал, вылилась в те формы, где ее ненаказуемо можно проявить. Пока что поставить подпись [ненаказуемо] — кто ставит, наверное, понимает, что за риск он берет на себя, но все-таки ни в каком законе или указе не написано, что нельзя поддержать кандидата Надеждина. 

Надо понимать, что в любом случае мы говорим о явлении, которое охватывает 300 тысяч человек, может быть. При примерно 100 млн избирателей это очень небольшое число, но такого массового проявления, демонстрации того, что мы хотим не так, как вы делаете, а чтобы было по-другому, не было с 2011-2012 годов. А вот оно проступило! И это значит, что хотя у нас нет гражданского общества, но гражданские чувства в людях есть. И им сейчас явилась возможность проявиться. Это гражданский поступок — встать в эту очередь и поставить свою подпись. В этом смысле более гражданский, чем в бюллетене написать плохое слово про какого-то кандидата и опустить, когда тебя вроде как никто не видит. Тут ты у всех на виду.

Это своего рода не криминализированная акция протеста. Да, ее никто не легализовал, ни у кого разрешение не спрашивали. Это очень интересно. Люди показали своим поведением, как они относятся к текущей политике. Такие же люди, отвечали нам, нашим интервьюерам в ходе опроса, но опрос анонимный — интервьюер не спрашивает у человека ничего, ни документов, ни фамилии. А здесь человек все про себя напишет. 

Вот когда нам говорят: «Разве люди не боятся отвечать вам?». Ну так посмотрите: вот эти люди, вон они на улице стоят. Это не мы к ним пришли, это они сюда пришли. Их много, и видно, кто они. С лица и со спины снимают. Это вот россияне, мои сограждане».

Также в интервью Алексея Левинсона: почему люди не хотят делать выбор между Пугачевой и Путиным, как крупный бизнес повлиял на «огосударствление» сознания и когда маятник качнется в другую сторону. Полную версию смотрите на канале Forbes в YouTube.