Теперь, когда московское лето прошло вместе с бабьим, о нем можно говорить без подробностей. Хотя они и важны: новая готовность корпораций к защите «своих», школота на «забойных» маршах 27 июля и 3 августа, повзросление митингов потом, отлив и прилив беззаконий с конца сентября. За лето мы повидали встряску в истеблишменте, по мощности близкую долгожданному многими (не мной) «расколу элит». Оценили силовые эскалации как рефлекторную реакцию власти в неопасных для нее ситуациях. Все это значимо для исследователей, — но я не о том.
Пятнадцатилетний цикл
Мы прожили политически зигзагообразное лето. Оно началось с успехов, которые граждане попытались было превратить в мейнстрим — но не вышло. Система ответила неслыханным для столицы всплеском насилия. Сегодня насилие дремлет, но глупо не оценить того, что мы знаем. За короткое время политизированная среда тоже не раз меняла тактику — возник новый опыт, и он не забыт. У нас вообще проблема с политическим опытом: он недалек, а сопоставления с митингами на Болотной ничего не подсказывают.
Последние тридцать лет четко подразделяются на пятнадцатилетия: пятнадцатилетие политики (1990–2004) и пятнадцатилетие деполитизированности (2005–2019). Внутри них прошли две политизации, и сегодня мы переживаем вторую. Первая политизация (1986–1989) перешла в политику, то же происходит опять. Нынешняя, которую я наблюдаю уже года три, протекает внутри деполитизированного общества. Всплески ее бывают ярки, но вот мы выходим из политизированности в политику — а это влечет перемены.
Политизация — время разрозненных личных демаршей, скандалов и волнений, личных эксцессов. С входом в политику сцена меняется. Хорошо бы понять, как именно.
Приход политики
При подведении итогов лета экспертов измучили тремя вопросами: «Какова перспектива протеста?», «Ждать ли продолжения митингов?» и «Вы пессимист или оптимист?». Все это вопросы не о том — мы уже в политике. Наше будущее становится политическим, протестуем мы или нет.
Состоявшиеся пробы политического действия несводимы к «протестным». Во-первых, отнюдь не протестным было выдвижение независимых депутатов на выборы в Мосгордуму. Оно опиралось на активность в муниципиях и эмоциональный подъем после дела Голунова — единственный случай, где высшая власть полупублично осудила свой эксцесс.
Второй случай еще интереснее, поскольку он был корректировкой политики, и достаточно своевременной: «умное голосование» Навального. ФБК уговорил публику забыть сектантство, и мы пошли голосовать за идейно и сословно противных нам кандидатов. И был успех! Крохотный успешный опыт коалиционной сделки, впервые лет эдак за двадцать пять. Заодно возник новый политический объект: Мосгордума.
Оба проекта уже несводимы к политизации неполитических поводов — экологических, правозащитных, антицензурных. Это политика. То удачная, то неудачная, но запоминающая и обдумывающая свой опыт.
Пустая сцена
Да, политика возвращается, но так, как возвращаются семьи из эвакуации. Дом пуст, загажен, всю мебель растащили. Спят и обедают на пустых ящиках, дверь сломана, дом посещают бандиты.
Замерить разницу несложно, отсчитав 15 деполитизированных лет назад.
К 2004-2005 году либеральная оппозиция, потеряв на выборах Думу, все еще располагала разветвленными дееспособными партиями — не чета нынешним. Она была влиятельной в регионах, законодательных собраниях и мэриях. Располагала сотнями НКО, недурно финансируемыми. Мозговыми центрами, уютно пристроенными в дареных мэрами особняках. Создавала тысячи оплачиваемых рабочих мест, школы политических кадров. Была пресса, региональные телеканалы, да и столичная медиасреда в основном была либеральной. Мощная среда, с не последней в Восточной Европе политической инфраструктурой. Оппозиционные лидеры оставались ньюсмейкерами на государственных телеканалах. Повестка либералов была широкой, она еще не сузилась до рамок разгона митингов и организации уличных акций. «Несистемной оппозицией» в конце нулевых именовали вовсе не «Яблоко» или СПС, а лимоновцев и акционистов группы «Война».
Все это пошло на дно деполитизации — с исключением открытых конфликтов, а затем и носителей с их повесткой дня. Прошло 15 лет, ничего не стало.
Новое место вернувшейся политики пока — место пустоты, «пространство отсутствия», как называл такие состояния Гефтер. Но сцена есть, и репрессиями ее не упразднить. Выступление Чемезова по жанру мало отлично от выступления Усманова года два тому назад, но оно прозвучало внутри уже звонкой политической сцены.
Отличие сцены политики от актов политизации в том, что политика не разбита на акты. Она не фрагментарна. Это не цепь ярких и бессвязных потрясений, где всплески протеста всякий раз перемежаются апатией. В политике все не так. Все, что в нее попало, остается независимо от того, кто это принес — Навальный, коммунисты, нацгвардия или гуру пенсионной реформы. Все образует сложнопересеченный ландшафт борьбы за перехват раскаленного ядра политической повестки. Что преуспеет независимо от малости ее носителей и равно подчинит лояльных, провластных, протестующих и непримиримых.
Политика и протест
«Здесь ничего нельзя изменить» — симптоматический пароль деполитизированных. Ту же роль играл пароль «застоя» в советской системе, когда та динамично неслась к последнему взлету — и коллапсу.
Но в паре с мифом «вечности режима» все вреднее риторика «протестного потенциала». Она не чужда и власти: разве президент Путин не пришел в Кремль на волне протестных настроений и с тех пор от них спасается?
Слово-паразит «протест» заняло стратегическое поле слова «политика». Протест лишь один из коррелятов политики, а протестные акции — один из ее жанров. Кстати, не самый сильный.
Сегодня, обсуждая транзит власти, пора учитывать сложение политических факторов, а не гадать, сборет ли Сечин Патрушева или Шойгу — их обоих. Время кухонной политики прошло. Что мы намерены делать, когда вчера еще немыслимое обыденно и скучно произойдет? И протест обесценится? Протестовать будут не против кого — вернее, все будут протестовать против разного.
Сколько сказано о программной слабости нашей либеральной оппозиции. Нет ни общей программы, ни минимума, известного идущим на митинг. Политически немыслимо, собрав 25-тысячный митинг, заполнять его кричалками, слабой музыкой и признаниями в любви к собравшимся.
Замечания о столичной узости московских протестов лишь отчасти справедливы. Московская сцена новой политики колоссально важна. Нужны идеи для внемосковской политики, нужны и разработки столичной стратегии — они разные и по-разному ценны. Оба поля надо держать в виду одновременно, не подменяя одно другим, Шиес — Химками. Но сегодня здесь пустовато.