Эпичное падение финансовых рынков в ноябре 2008 года положило начало Великой рецессии и вытолкнуло на поверхность множество важных экономических, финансовых и социальных процессов. Было бы правильно попытаться логически объединить целый ряд, казалось бы, разноплановых событий: падение темпов экономического роста, несмотря на восемь лет его тотального стимулирования по всему миру, бурное развитие новых технологий, до сих пор, однако, не приведшее к прорывному росту производительности труда, всплеск «нигилистических», антиглобалистских и прочих популистских настроений среди электората в самых неожиданных местах на карте мира и заметная дестабилизация архаичных политических режимов в первую очередь на Ближнем Востоке.
Как минимум совпадение этих явлений во времени, а также тот факт, что мировая экономика слишком долго находится в «необычном» состоянии, говорит нам, что в 2008 году мы столкнулись не просто с кризисом циклического характера, а с системным явлением, началом большой трансформации. Оставив пока в стороне явления социального плана, поговорим об экономической составляющей текущей ситуации.
Стимулы без роста
Темпы роста мировой экономики после пика финансового кризиса 2008 года существенно упали. Особенно заметно это на примере развивающихся рынков, где темпы роста сократились примерно с 7% в 2010 году до 4% в среднем в последнее время. Рост ВВП «главного двигателя» мирового экономического роста — Китая — на пике «бума БРИКС» в середине 2007 года достигал почти 15%, сейчас не превышает 7%, и от правительства страны требуются достаточно интенсивные меры, чтобы удержать его в этой области.
В этот же период времени средний рост ВВП России снизился сперва вдвое против докризисных времен, а затем и вовсе перешел в затяжную фазу рецессии. Немногим меньшие трудности демонстрирует экономика Бразилии, еще одного члена клуба БРИКС, и только экономика Индии как будто все еще растет достаточно интенсивно.
Глобальный мировой экономический рост замедлился с 5% в 2003-2007 годах до менее 3% в настоящее время. Экономика США никак не может достичь темпов роста около 3%, считающихся типичными для ее здорового состояния: ФРС ожидает рост ВВП США в 2016 году на уровне 1,8%. При этом, что особенно удивительно, принимая во внимание «хайп» в области инноваций, темпы роста производительности труда также снижаются и в США, и в Китае, и в других странах. С 1995 по 2005 год средние темпы роста производительности труда в США составляли 2,2% в год, с 2005 по 2015-ый — всего 0,9%. Рост производительности труда в Китае упал ниже 4% в год, хотя до пика кризиса он держался стабильно выше 6% и превысил 10% в 2006 году.
Как такое могло получиться при активном стимулировании мировой экономики, в результате которого мир, кажется, повально попался в ловушку ликвидности с отрицательными ставками уже в целом ряде экономик? Очевидно, мы находимся не просто на точке — насколько достаточно серьезный промежуток времени можно назвать точкой — смены циклов финансового и экономического характера, когда падение сменяет рост в результате избыточного инвестирования или инвестирования в неверные объекты (или того и другого), а в той ситуации, когда должна смениться сама модель функционирования экономики.
Что-то подобное происходило во времена становления золотого стандарта в конце позапрошлого века, во время его отмены в ходе Великой депрессии и при появлении Бреттон-Вудской системы после Второй мировой войны, затем при падении Бреттон-Вудса и появлении плавающих валют в начале 1970-х и, наконец, сейчас в ходе Великой рецессии и преодоления ее последствий. По стечению — стечению ли? — обстоятельств между этими реперными точками в истории проходило примерно 35 или чуть более лет. Если присмотреться чуть внимательнее, то каждое из этих событий порождало ряд сопутствующих или вытекающих из него трендов в валютно-финансовой, технологической, социальной и даже области экономической теории, а также в самой системе взаимоотношений общества и бизнеса.
Смена больших экономических циклов сегодня, по всей вероятности, значительно замедлена беспрецедентной стимулирующей политикой, прежде всего, крупнейших центральных банков мира. Цель этой стимулирующей политики: поддержать традиционный драйвер роста — кредит — и дать возможность более-менее плавно провести необходимый делевередж в тех сегментах, где он необходим.
Удалось ли достичь этих целей к сегодняшнему дню? Ответ на этот вопрос — разный для различных сегментов экономики и для отдельных стран. Тем не менее общий результат таков: всего в развитых экономиках долг частного сектора к концу 2014 года по сравнению с предкризисным 2007 годом снизился со 158% до 156% ВВП, иными словами, почти не изменился. А вот государственный долг вырос с 69% до 104% ВВП. По данным McKinsey, в начале века совокупный долг во всех странах мира с доступной статистикой составлял 246% их суммарного ВВП, или $87 трлн, в середине 2014 года — 286% ВВП, или $199 трлн постоянных долларов 2013 года. Если темпы роста негосударственного долга, кроме корпоративного, после кризиса упали практически в три раза (корпоративный долг продолжил расти благодаря рекордно низкой стоимости обслуживания), то темп прироста госдолга увеличился примерно на 40%, без малого наполовину.
Государство взяло на себя значительную часть долговой нагрузки развитых стран. В то же время капитал начал передислокацию из переинвестированного жилищного сектора в другие сектора: корпоративный, где крупные корпорации, сидя на горах ликвидности, занялись сделками M&A, другими словами — на рынок акций. Параллельно увеличили долю сбережений домохозяйства: с едва 1% перед кризисом до примерно 5% сегодня. При этом их доходы восстанавливались недостаточно быстро (из почти 15 млн рабочих мест, созданных в США после кризиса, 13 млн приходится на менее доходные вакансии в сфере услуг), а имущественное расслоение, тормозящее, как уже принято считать, экономический рост из-за подавления конечного спроса, лишь нарастало: индекс Джини США в 2007 году находился на уровне 0,38, сейчас превысил отметку 0,4.
Кроме того, странно было бы ожидать, что потребители, пережившие кризис 2008 года, столкнувшиеся с агрессивным кредитованием, вакханалией финансовых продуктов, непосредственно спровоцировавшими Великую рецессию, вновь начнут активно потреблять, тратя на это кредитные деньги, восстанавливая докризисную долговую нагрузку. Низкие ставки им в этом могли бы теоретически помочь, не имей они рациональных сдержек и если бы банки не ужесточили свой риск-менеджмент, отчасти под весьма интенсивным давлением регуляторов. При этом около 20% домохозяйств в США в 2015 году оставались перегруженными долгом (долг превышает 75% их активов и втрое выше располагаемого дохода), в среднем по G7 — около 10%. Ожидаемые процессы имеют место: рост нормы сбережений ясно показывает, что поведенческий паттерн потребителя изменился вполне естественным образом.
В то же время государство, само перегруженное долгом, не может позволить себе кейнсианские стимулы потребления — лишь монетарные, в которых оно уже загнало себя в ловушку ликвидности. При этом безработица упала до докризисных уровней (в США), продажи автомобилей восстановились, и тем не менее рост остается неубедительным, так как кредитная парадигма себя изжила к 2008 году, а инвестиции недостаточны для роста на основе увеличения производительности труда.
Вопросы, которые должны волновать сегодня наблюдателей за развитием событий в странах G7, таковы: почему инвестиции не идут в расширение экономики (а в основном на сделки М&А, обратный выкуп акций и т. п.)? Почему инновации, о которых мы столько слышим, не приносят желаемого роста производительности труда? Что делать с растущим в ведущих развитых экономиках материальным расслоением, тормозящим рост потребления?
Кризис №3
А что происходит в это время с развивающимися рынками, на которые должен был бы и дальше перетекать глобальный капитал? Почему и там рост замедлился?
Развивающиеся экономики, показывавшие блестящие результаты на пике «кредитной парадигмы» в 2004-2007 годах, можно условно разделить на два типа: сырьевые рентные и экономики, имевшие (и имеющие) пространство для экстенсивного роста. Последний тип — это, конечно, прежде всего, Китай и подобные ему экономики Юго-Восточной Азии (обычно его торговые партнеры и конкуренты), начавшие восхождение из глубин крайней бедности сельского населения. Например, в Китае в начале 1980-х только примерно 20% населения жило в городах, в 2015 г. — уже 56%. Это прирост примерно на 400 млн человек. Прирост городского населения в Юго-Восточной Азии в середине 2000-х составлял 3,4% в год, постепенно замедляясь с 4,1% в конце 1980-х. В КНР прирост снизился до 3,1% в год с 5% во второй половине 1980-х. Средние темпы урбанизации по миру также снижаются — с 2,7% до 2% за аналогичные периоды. Урбанизация означает неизбежное повышение стоимости рабочей силы и шире — стоимости единицы произведенной продукции. Экстенсивный ресурс развития приближается к исчерпанию для экономик, которые росли не на основе ренты, а на основе использования дешевого труда.
Приток капитала в развивающиеся экономики в целом после кризиса 2008 года значительно замедлился. До кризиса рост золотовалютных резервов развивающихся стран достигал 10% ВВП в год, в 2012-2013 годах — 2-3% ВВП, в 2014-2015 годах — минус 3%. Это позволило говорить о том, что вслед за кредитным сжатием в США 2008 г. и европейским долговым кризисом 2011-2012 годов наступает кризис №3 — кризис экономик БРИКС, связанный с избыточным инвестированием — за счет всех источников — этих рынков.
Однако долговая фаза кризиса в КНР еще не наступила, хотя Китай очень стремится догнать США, и в этом отношении закрывая еще одно пространство для экстенсивного роста. Совокупный долг Китая разрастается ударными темпами и в первом квартале 2016 г. достиг почти 240% ВВП (против 148% в 2007 г.) Китай по долговой нагрузке практически догнал ЕС (270% ВВП) и США (250% ВВП). И это, кроме всего прочего, при заметно более высоких процентных ставках, чем у последних: например, доходность пятилетней гособлигации КНР составляет 2,5% против доходности аналогичной долларовой бумаги около 1,3%.
Чтобы суммировать все вышесказанное, давайте посмотрим в общих чертах на компоненты текущей экономической парадигмы и те явления, которые отражают ее кризисное состояние, а также намекнем на черты будущего, которое должно наступить в результате прохождения мировой экономикой переходного периода, возможно, уже в 2020-2030 годах.
Более подробно на содержании третьей колонки мы остановимся позднее. Однако уже сегодня можно ясно сказать, что главный смысл нового этапа развития мировой цивилизации, экономического, технологического, социального — ускорение перехода от централизованных, вертикально организованных структур к горизонтальным, распределенным. Эта идея пронизывает технологии, на очереди — экономика и общество.