Сегодня уже становится очевидным, что мировые инновационные тренды таят в себе существенные риски ухудшения благосостояния для некоторых — но довольно больших – групп населения, а также отдельных экономик. Это прежде всего, средний класс в развитых и развивающихся странах, занятый на материальном производстве, а также в ряде отраслей сферы услуг. С точки зрения отдельных стран – это монотоварные или близкие к ним сырьевые экономики, олицетворяемые сегодня главным образом ОПЕК. Это две весьма влиятельные силы: средний класс самим фактом своего существования поддерживает социальную стабильность внутри обществ, нефтедобывающие страны долгое время выполняли подобную роль для всей мировой экономики, не забывая при этом время от времени снимать богатую геополитическую премию со своей зоны рыночной ответственности, возникавшую благодаря так и не достигнутой стабильности.
По стечению обстоятельств, именно 2016 год оказался не самым удачным для технологического прогресса, который сегодня является и главным трендом, и самой сутью развития мировой экономики, и наконец ключевым фактором социальных изменений в мире. Замедление некоторых, довольно важных технолого–экономических процессов пришлось главным образом на третий квартал 2016 года. И здесь можно усмотреть любопытную параллель с тем как мобилизовались в эти самые дни консервативные или даже реакционные политические силы там и тут на земном шаре.
Незаметный прогресс
Попытаемся подвести промежуточные итоги: что мы знаем о сегодняшних успехах технологического прогресса? Наибольшее продвижение вперед сегодня заметно в новой энергетике и связанных с ней отраслях (например, в строительстве электрических автомобилей). В 2016 году в этой «пионерной» сфере экономики наблюдался некоторый откат. Так, по данным BNEF (Энергетическое финансовое агентство Блумберга), по результатам 2016 года инвестиции в «чистую» энергетику не достигнут пика 2015 года в $350 млрд и будут ниже этих рекордных уровней на 15-20% или $50-70 млрд. Это связано, как можно предположить, с особенностями данного этапа инвестиционного и технологического цикла: в частности, со слишком высокими темпами роста отрасли в предыдущие годы, ставшими причиной стремительного обвала цен, как на оборудование, так и энергию.
В Китае, который и в новой энергетике стремится быть быстрее и радикальнее всех, наблюдаются проблемы со сбытом электричества из ветра из-за его перепроизводства на фоне нехватки инфраструктуры. Тем не менее, в области солнечной энергетики Китай действует в своем духе: в 2016 году КНР, как ожидалось, покажет установленную «солнечную мощность» на уровне 26,5 ГВт. А показал 34,2 ГВт! Солнечная энергетика в КНР по темпам роста уже опередила ветровую, цена фотовольтаиков упала на 17% до $0,47 за Вт, а батарей – на 22%. К 2020 году руководство страны планирует установить 110 ГВт одних только солнечных генерирующих мощностей (при общей мощности китайской электроэнергетики около 1600 ГВт), инвестируя в эти проекты $100 млрд в год. До этого уровня, по уточненным данным 2016 года, остается менее 30 ГВт.
Зоной стабильного роста в мире инноваций в 2016 году оставались электрические автомобили. По оценке, их производство достигнет 700 000, против примерно 450 000 в 2015 году – очередной рост на уровне около 56% за год. Порядка 40% таких электромобилей сегодня производит Китай.
Если отвлечься от новой энергетики, можно обнаружить, что во всем мире упал такой любопытный и достаточно иллюстративный показатель, как объем фондирования стартапов. Общая сумма инвестиций упала почти на 30% по сравнению с 2015 годом, со $163 млрд до $117 млрд. Число сделок сократилось на 43%, с примерно 15 000 в 2015 году до 8 500 в 2016-ом. В США число новых сделок по фондированию стартапов рухнуло на 45%, правда, средний размер сделки вырос.
Тем не менее, показательный островок стабильности – североамериканские стартапы, вовлеченные в разработку и производство роботов. Несмотря на падение цен в смежных сегментах (например, на дроны), в 2016 году рост фондирования подобных стартапов достиг впечатляющих 50%, а объем инвестиций составил без малого $2 млрд. Интерес представляют следующие данные: с 2010 по 2015 годы в американской автомобильной промышленности США было создано 135 000 промышленных роботов и… 230 000 рабочих мест. За это же время, например, продажи автомобилей в США выросли более чем на 63% с 11 до 18 млн машин. В 1990-х на каждого рабочего, задействованного в автомобильной промышленности США, приходилось в среднем от 12 до 13 проданных в Штатах автомобилей, в 2015-2016 — уже 19-20. При более полном анализе — использовании вместо числа проданных автомобилей индекса производства автомобилей и запчастей – обнаруживается похожий результат: в 1990-х для «производства» пункта такого индекса требовалось 15-19 рабочих мест, в 2016 – уже 7-8. Другими словами в самой роботизированной отрасли промышленности на планете производительность труда за 15 лет возросла примерно вдвое!
Тем не менее не смотря на внушительные данные, демонстрируемые автомобильной промышленностью да и в целом столь широко проявлявший себя в последние годы хайп в области инноваций, темпы роста производительности труда снижаются и в США, и в Китае, и в других странах. С 1995 по 2005 годы средние темпы роста производительности труда в США составляли 2,2% в год, а с 2005 по 2015 годы – всего 0,9%, рост продуктивности труда в Китае сегодня упал ниже 4% в год, хотя до пика кризиса он держался стабильно выше 6% и превысил 10% в 2006 году.
В чем дело? На этот вопрос эксперты пытаются дать целый ряд ответов, начиная, например, с таких, что-де инновации распространяются в основном на технологии развлечений, а не на производственные процессы. Но так ли это на самом деле? Как минимум, хорошо известен процесс роботизации не только отраслей промпроизводства, но и сферы услуг или, к примеру, ширящееся использование трехмерной печати в производстве сложной техники, строительстве и прочих отраслях. Этот тренд по идее, должен был бы подтвердить тезис, который мы проиллюстрировали трендами развития автомобильной промышленности выше.
Еще одна популярная версия - производительность труда не растет из-за изменения возрастной структуры общества, его старения. Например, максимум через пять лет рост трудоспособного населения во всех наиболее важных частях индустриальной Азии: Корее, Японии, Китае сменится устойчивым, необратимым падением. В Японии падение уже идет, в Южной Корее и Китае этот процесс как раз начинает развиваться. Рабочая сила сокращается, а более пожилой персонал не проявляет достаточно рвения в деле повышения эффективности труда. Однако стоит задаться вопросом: так ли уж автоматизация и роботизация негативно связаны с возрастом работников? Напротив, здравый смысл и выводы экспертов говорят, что использование искуственного интеллекта и роботов призвано снять проблему сокращения потенциальной рабочей силы.
Время большой реакции
Вероятно, относительно низкие темпы роста производительности труда в мире вызваны тем, что технологический прогресс, о котором мы говорим, пока действительно представляет собой лишь вызревающий потенциал индустриальной революции, которая развивается во времени. Угрозы со стороны этой революции еще лежат в основном в будущем, но такой аспект прогресса, как глобализация, зашедший уже весьма далеко, сейчас является главным раздражающим фактором для чувствующей давление всемирной архаики.
Глобализация - процесс неизбежный и уже давно влекущий за собой довольно неоднозначные последствия. Любое соприкосновение культур, привыкших каждая к своим правилам, ведет к известному напряжению между ними. Нет никаких сомнений (у меня, по крайней мере), что все популисты сегодняшнего мира, являются порождениями, прежде всего, глобализации. И в Европе, и в Малой Азии, и в Тихом океане, и теперь в Штатах этот «интернационал» обязан был возникнуть. Их маневры лишь подогревают каждого из них, придают им уверенности.
Чего они хотят? Консервации прошлого? Это, по меньшей мере, глупо. Америка – или кто бы то ни было еще — больше не станет великой снова. Великой она станет, но уже по-другому, потому что и она другая, и мир будет другим. Подлинная историческая задача этих реакционеров двояка: они а) призваны показать миру, что никакой альтернативной повестки дня не существует, и б) обратить внимание человечества на ошибки в ходе трансформаций.
Дональд Трамп имеет, кажется, шанс оказаться наиболее успешным «учителем мира» и анти-примером для всех остальных. Он способен умножить конфликты, самые серьезные из которых (это, как мы уже сказали, уничтожение доходов среднего класса и проблемы рентных экономик) еще только-только осознаются в качестве потенциальных или, в худшем случае, еще только начинают развиваться. Китай, еще вчера вряд ли претендовавший на лидерство в деле социально-экономического прогресса, довольно жестко вступает с господином Трампом в спор относительно глобализации: впервые лидер КНР прибыл специально для этого в Давос. А господин Трамп, как мы знаем, не раз ставил Китай на первое место в качестве противника США (правда, нет, по-видимому, особых гарантий того, что это ключевое мнение президента США не претерпит изменений уже завтра).
Разумеется, китайцы прагматичны в своих возражениях Трампу. Товарооборот Китая и США составляет около $600 млрд в год, дефицит Соединенных Штатов – более половины этой суммы. 20% всего экспорта Китая направляется на американский рынок, а, как предполагают Goldman Sachs, введение обещанного Трампом 45%-ого тарифа на импорт из КНР приведет к падению роста китайского ВВП на 3 процентных пункта. Это очень много. Трамп может счесть такой сценарий своим успехом: Китай наказан весьма ощутимо. Но он, увы, живет вне новой парадигмы, в которой интересы кажущихся антагонистов тесно переплетены и являются взаимодополняющими. Они могли бы быть урегулированы и без насилия и связанных с этим рисков. Китай уже стал достаточно весомым игроком в экономике мира для того, чтобы рецессия в КНР вызвала достаточно жесткий резонанс во всех остальных экономиках.
Но я бы не стал, тем не менее, придавать слишком драматическую окраску грядущим событиям. Рано или поздно, нечто подобное должно было иметь место. Есть надежда на достаточную силу вменяемой американской политической элиты в целом, а США в данном случае является ключевым мировым плацдармом для вовлеченных сил.
На мой взгляд, можно сделать логический вывод о том, что наиболее слабым регионом в мире с точки зрения противостояния «нового и старого», трендов прогресса и сопротивления им — другими словами, наиболее склонным к возможной серьезной дестабилизации - является Ближний Восток. И, пожалуй, второй регион по потенциальным рискам (хотя и иного плана и совсем иных гипотетических сценариев) это, конечно, ЕС. На этом фоне Юго-Восточная Азия неожиданно предстает оплотом стабильности и устойчивой модернизации. Но уж таковы превратности истории.
Вполне вероятно, что глобальная неопределенность и нестабильность охватит период 2017-2018 годов, что связано с политическими циклами во всем мире, но сегодня серьезное осложнение ситуации пока предсказывать не хотелось бы.