«Последние короли Шанхая»: как еврейские династии помогали строить современный Китай
Британия вторглась в Китай в 1839 году в ходе так называемой Первой опиумной войны. Как и предсказывал за пятьдесят лет до этого британский посол, отвергнутый китайским императором, Китай не выдержал натиска и был с легкостью побежден.
По Нанкинскому договору 1842 года Китай уступил Великобритании остров Гонконг и открыл пять городов для торговли с Западом, в том числе малоизвестный ранее Шанхай. Иностранцы, торговавшие в Китае, освобождались от уплаты налогов. На них не распространялось китайское законодательство — этот статус известен как «экстерриториальность». Любые коммерческие или юридические споры рассматривали британские судьи и принимали решения на основе британского законодательства. Формально торговля опиумом оставалась незаконной, но китайцы — после сокрушительного военного поражения — вряд ли могли бросить британцам открытый вызов. Начался период, который китайские историки называют «сто лет унижения». Линь Цзэсюй, безуспешно взывавший к совести королевы Виктории и не сумевший дать отпор британскому вторжению, был отправлен в ссылку.
На дворе стоял 1843 год, китайцам пришлось подписать договор, открывавший для британской торговли пять городов, включая Шанхай. В Кантоне, городе на юге страны, жители сопротивлялись приходу британских купцов. На европейцев нападали на улицах, и британцам приходилось укрываться в арендованных домах. Даотай надеялся, что в Шанхае такого не будет. Все-таки Шанхай — город торговый, привычный к потоку товаров и денег. Он примет иностранцев если не тепло, то как минимум подобающим образом.
В этот ноябрьский вечер до даотая, сидевшего в своем кабинете внутри крепостной стены, дошла весть о том, что у берегов Шанхая бросил якорь небольшой британский пароход. Эти британцы были первыми. Даотай не стал спускаться на берег, чтобы встретить их. Он решил — пусть подождут.
С наступлением утра даотай отправил на пристань две старые повозки с носильщиками — доставить британскую делегацию в свой кабинет. Толпы зевак смеялись над волосатыми британцами с их бородами и бакенбардами рядом с гладколицыми китайцами. У этих иностранцев «длинные ноги, которые они с трудом сгибают», — писал один китаец. Они напоминали ему «маньчжурских пони» и «водяных буйволов». Британский дипломат писал, что китайцы «всегда удивлялись и даже изумлялись, узнав, что у нас есть фамилии, и мы понимаем, что в семье есть отец, брат, жена, короче, что мы живем не как стадо скота».
Британцы приехали с переводчиком, и это было хорошо — ни даотай, ни его чиновники не говорили по-английски. Гости потребовали место, чтобы открыть контору и разместить своих людей, но даотай вежливо им отказал. Свободного места, чтобы их принять, просто нет.
Тогда один шанхайский торговец предложил британским коллегам снять в городе дом на пятьдесят две комнаты. Некоторое время они жили там, но вскоре от их присутствия в обнесенном стеной городе даотаю стало не по себе. Что, если своими странными обычаями они нарушат гармонию Шанхая? И он переселил их за пределы старого города, в заболоченную местность вдоль реки. Там было полно тутовых деревьев и древних захоронений, и китайцы считали, что в этих местах водятся привидения. Те, кто жил выше по течению, выливали в реку испражнения, и они плыли мимо поселения британцев. Даотай полагал, что незваные гости через несколько лет снимутся с якоря. Шанхаю просто надо проявить терпение.
Семь лет спустя Элиас Сассун, второй сын Дэвида Сассуна, высадился на шанхайский берег. Его приезд ознаменовал следующий этап превращения семейного дела Сассунов в поистине глобальное предприятие. Чтобы открыть Китай и расширить свою империю, компания «Джардин и Мэтисон» полагалась на британские военные суда и пушки, а Дэвид Сассун решил действовать через своих сыновей. Именно они стали его послами, разведчиками, торговцами и советниками. Телефона и телеграфа еще не было, на доставку сообщений из Индии в Китай или Лондон уходили месяцы, и восемь братьев работали как одна команда, интуиция подсказывала им правильные ходы в бизнесе, они поддерживали друг друга — и своего требовательного отца — с аванпостов вдоль побережья Китая вплоть до Японии и в конечном итоге до далекого Лондона. Глобальный бизнес требовал глобального участия всей семьи. Чтобы познакомить сыновей с каждой страной и всеми тонкостями бизнеса, Дэвид на несколько месяцев, а то и лет переводил сыновей из одного города в другой, как правило в сопровождении хорошо обученного персонала, эти люди обучались в школах Сассуна и были связаны с семьей общей религией и культурой. Старший Сассун проявил проницательность, сумев сохранить семейную империю и удержать сыновей. Каждому из них он платил щедрую зарплату и поощрял их самостоятельные инвестиции. Но ни один из них не мог стать партнером в семейной компании. Патриарх правил единолично. Он составил подробное завещание, где изложил свои планы относительно будущего семьи, детей и внуков — сыновья должны взять в жены евреек из Багдада и, как и раньше, посещать ортодоксальную синагогу.
Когда сыновья были еще подростками, Дэвид брал их с собой в порты Бомбея, чтобы они учились торговаться с капитанами — так когда-то в Багдаде Дэвида наставлял отец. Он учил сыновей вести бухгалтерский учет, объяснял, что такое разные системы мер и весов, как отличать товары по качеству.
Он настоял на том, чтобы они выучили английский язык и освоили технические новшества — пароходы и железные дороги меняли облик коммерции и позволяли торговать на международных рынках. Когда пришло время отпускать сыновей в свободное плавание, Дэвид решил, что их жены и дети останутся в Бомбее под присмотром его жены. Он нанял слуг для семей и наставников для жен своих сыновей — удивительно прогрессивный шаг для страны, где женщины редко получали образование. Дэвид предвидел, что в какой-то момент им придется постоянно жить за границей с мужьями, может быть даже в Лондоне. И хотел, чтобы они были к этому готовы.
Когда пришло время осваивать новые рынки, Дэвид для поездки в Китай выбрал второго сына, двадцатичетырехлетнего Элиаса. Элиас был более замкнут и сдержан, чем его братья. В отличие от братьев и сестер, перенявших западный стиль жизни, Элиас продолжал носить традиционную багдадскую одежду, единственной уступкой современности стали очки от близорукости. В них он походил на замкнутого и сосредоточенного ученого. Дэвид решил, что тихий и чувствительный одиночка Элиас лучше других впишется в суровый быт жизни вдали от семьи, в незнакомой стране.
Оставив жену и новорожденного сына дома, как того требовал отец, Элиас отправился в полное опасностей семидесятидневное плавание из Бомбея к берегам Китая. Во время плавания корабли по несколько дней дрейфовали. Пассажиры не спали ночами, держа наготове ружья на случай нападения пиратов. Первой остановкой Элиаса в Китае был Кантон, где он, следуя стратегии отца, финансировал поставки опиума и текстиля, кредитовал мелких торговцев, отправлял свои товары на побережье, чтобы их там продавали. Через год, оставив в Кантоне заместителя, прошедшего обучение в школе Сассуна, Элиас отплыл на семьдесят миль к югу, в новую британскую колонию Гонконг, где компания «Джардин и Мэтисон» успешно торговала опиумом. Элиас отметил их хитроумную сигнальную систему, позволявшую контролировать цены на опиум. Эта компания загружала опиумом суда в Индии и отправляла их в гавань Гонконга, где они какое-то время выжидали. Тем временем на берегу работники компании отслеживали цену на опиум. Когда запасы подходили к концу и цена поднималась, работник компании взбирался на верхушку одной из окружавших Гонконг гор, известной как Пик, к «наблюдательному пункту Джардина». Оттуда он подавал сигнал стоявшим на рейде кораблям — можно заходить в гавань и продавать опиум по более высокой цене. Элиас был слишком мелким игроком в опиумном бизнесе, и заводить свою сигнальную систему не имело смысла, но эта стратегия привела его в восторг. Он понял, как важно отслеживать спрос. Два десятилетия спустя он воспользовался новыми технологиями — телеграфом и пароходами, — чтобы лишить «Джардин» преимущества и перехватить контроль над опиумным рынком в пользу Сассунов.
Из Гонконга Элиас отправился в другие «договорные порты» Китая, открытые для торговли. В Гонконге обосновалось множество мелких торговцев, Элиасу там стало тесно. Жесткая ценовая конкуренция означала снижение прибыли на все товары, в том числе и на опиум. Элиас объяснил отцу: Шанхай крупнее Гонконга и ближе к городам севера, где холоднее, и спрос на шерстяную пряжу и текстиль, привозимые Сассунами из Индии, там будет выше.
На дворе был 1850 год, с тех пор, как в Шанхае высадились первые британцы, прошло семь лет. За эти годы к Сассунам в болотистом поселении, выделенном для них даотаем, присоединилось еще около ста человек. Условия жизни были суровыми. Британский врач призвал вновь прибывших «искать места повыше», чтобы избежать желтой лихорадки, чумы, холеры и тифа. Расположенный на одной широте с Новым Орлеаном и Каиром, летом Шанхай превращался в парную. Поселенцев подстерегали изнуряющая жара, стригущий лишай и другие кожные болезни. Плесень обесцвечивала их обувь. Но англичане не собирались уезжать. Они построили вдоль берега складские и конторские здания, жилые дома, даже английский клуб и ипподром. На месте болот появилась сеть широких улиц в европейском стиле. Вдоль реки протянулась извилистая дорога, которую англичане, как и Сассуны, приехавшие из Индии, назвали словом из языка урду, означающим дамбу или набережную, — «банд».
Даотай надеялся изолировать иностранцев и не допустить проникновения западных идей в Шанхай. На первых порах единственными китайцами, которым было разрешено жить в Шанхайском Международном сетлменте, были слуги. Но гражданские войны в китайской глубинке заставили многих китайцев искать убежища в новом поселении, ведь его охраняли британские канонерки. И китайцы считали, что здесь не так опасно, как в районах города, которые по-прежнему находились под властью императора. В новом городе китайцы теперь жили бок о бок с иностранцами, где «бедра касаются бедер, а плечи трутся о плечи», — так выразился один китайский ученый, составивший новую карту Шанхая.
«Шанхай призван стать постоянным центром торговли между Китаем и всеми странами мира», — писал редактор новой англоязычной газеты города. По наблюдению туриста из Европы, британские корабли и пушки «открыли путь» к колонизации Банда и прилегающих к нему земель, и «маловероятно, что когда-нибудь это влияние иссякнет». Император отстранил от должности даотая и несколько раз посылал в Шанхай китайских чиновников — урегулировать отношения с иностранцами. Но остановить их продвижение было уже невозможно.
Верный замыслу отца, тридцатилетний Элиас приехал в Шанхай, и это означало, что для Сассунов началась новая, международная эра. Парусное судно, на котором он вместе с потрепанными штормами моряками и купцами прибыл в Гонконг несколькими годами ранее, осталось в прошлом.
Сассуны приобрели пароход, что позволило намного быстрее преодолевать расстояние между Индией и Китаем, да и само путешествие стало куда более комфортным. Элиас сошел на берег в Шанхае в багдадской одежде, которую носил с гордостью, с бухгалтерскими книгами, а в больших потайных карманах скрывались мешочки с деньгами и золотая табакерка.
Его сопровождала свита помощников, обучившихся в бомбейских школах Сассуна бухгалтерскому учету, математике и основам коммерческой торговли. Элиас владел несколькими языками, но не китайским. Он сразу отправился к складам и докам вдоль реки и своим мягким голосом стал заводить беседы с капитанами — каждый год к берегу Шанхая причаливали около четырехсот судов, они приплывали из Азии и Европы покупать ткани: хлопок, шелк и другие товары. Шанхай, как сказал один капитан, это земля, «где правят шелк и деньги».
Следуя урокам отца, Элиас построил в Шанхае собственные склады, чтобы не платить за аренду. Он продавал опиум, индийские пряности и индийскую шерсть китайцам, покупал у них шелк, чай и шкуры животных — и тут же все это продавал капитанам опиумных судов, которым надо было заполнить пустые трюмы на обратном пути в Индию. Элиас использовал связи и стал посредником между китайскими купцами и торговцами, возвращавшимися в Индию, под завязку загрузившись местным товаром. Корабли, заходившие в Шанхай, стали бороться за место у причалов Элиаса. Конкуренция с другими торговцами оказалась очень жесткой. Элиас все время опасался шпионов. Китайского он не знал, и ему, как и большинству иностранцев, приходилось полагаться на англоязычных китайских посредников, эти компрадоры помогали заключать сделки и разбираться в сложном мире китайского бизнеса. Процветала коррупция. Элиас, как и другие иностранцы, жаловался: чтобы доставить товары в другие районы Китая, приходится давать взятки — китайским чиновникам. Элиас подал несколько исков против компрадоров — они крали деньги Сассунов либо пускали их не по назначению.
В Шанхае Элиас пользовался огромным влиянием. Он выстраивал альянсы и искал деловые возможности везде, в том числе и в среде новых китайских предпринимателей, жаждущих работать с иностранцами. Напряженная обстановка внутри Китая не раз приводила к восстаниям и бунтам, которые императору с трудом удавалось подавлять. Самое известное — восстание тайпинов, начавшееся в 1850 году, фактически гражданская война. Десятки тысяч китайских беженцев в поисках убежища хлынули в контролируемые британцами районы Шанхая. Среди них были и зажиточные китайские купцы. Элиас приобрел землю, начал строить простые деревянные дома и сдавать их в аренду семьям беженцев. Они увеличивали население Шанхая и наполняли город эмигрантской энергией и честолюбивыми планами.