«Родители работают контролерами от усталости»: как воспитывать современных подростков
Больше года назад психолог и эксперт в области образования Артем Соловейчик, сын легендарного советского педагога Симона Соловейчика, и радиожурналист, создатель бизнес-школы Аltman talks «Говорить и быть услышанным» Кира Альтман запустили собственный практикум для подростков и их родителей, который помогает им услышать и понять друг друга.
Как говорят создатели, они учат вроде бы простым вещам, но именно это оказывается ключевым в общении между мамами, папами и их детьми. Ближайший двухдневный практикум «Терапия словом» пройдет в Москве в пространстве Noôdome 10-11 февраля 2024 года. Шеф-редактор Forbes Life Екатерина Алеева поговорила с Артемом и Кирой о том, почему с каждым новым поколением конфликт отцов и детей выходит на новый виток, какие слова ранят подростков больше всего и действительно ли можно не ходить в школу, если не хочется.
— Как вы придумали ваши практикумы?
Артем Соловейчик: Однажды я увидел вживую, как Кира, которая раньше работала только со взрослыми и жила взрослой журналистской жизнью, взаимодействует со слушателями. Она вела семинар для топ-менеджеров крупной компании на тему «Как говорить, чтобы тебя услышали» — и меня осенило, что все подростки как раз так и говорят, что их никто не слышит. Я увидел, что у Киры есть способность, которой нет у нас, педагогов и психологов, — говорить с детьми предельно искренне, оставаясь при этом взрослым человеком. Не запанибрата.
Кира Альтман: Я просто очень хорошо помню себя подростком. Поскольку меня растили строгие родители, я все время бунтовала, и этот протест во мне живет, несмотря на годы терапии. Поэтому я прихожу к детям искренне: им не надо приспосабливаться, а мне делать что-то, чтобы они мне поверили.
Это действительно сыграло свою роль, когда мы впервые приехали на глубинную работу в Екатеринбург. Там, в моменте, мне пришла в голову идея, чтобы подростки взяли в руки фломастеры и на большой белой пустой стене написали фразу, которую они слышали от родителей, и она их ранила больше всего. Вышла одна девочка и написала фразу, которую мы все знаем, потом мальчик такую же: «у тебя ничего не получится», «ты одета как шлюха», «ты полный ноль» — весь этот мусор родительского страха, который они так агрессивно выражают, оказался на стене. Я думала, что ребята ее просто проткнут фломастерами.
И когда мы с Артемом обернулись на взрослых, которые по разным причинам также присутствовали в зале и сидели бесшумно, все они плакали — это была сцена будто для кино, но мы ее не придумали изначально. Она родилась из нашего доверительного разговора с подростками. Затем Артем им объяснял, что родители не хотели ранить, говорил, что так выражается страх, — и я видела, как у детей просветляются лица и их достоинство возвращается к ним.
Артем: Я услышал там такие вещи, которые нигде, кроме как от самих подростков, не смог бы узнать. Например, ты им говоришь: «Будь собой», «Будь самостоятельным», а их что-то смущает. Я никак не мог понять, что не так, пока один мальчик не сказал мне: «А быть собой – это эгоизм». И тут я осознал, что они так любят родителей, уважают их, что считают, что могут обидеть или оскорбить их, если явно и громко заявят о себе, о том, какими они хотят быть.
Еще подростки много говорили, что им не нравится, что их все время делают удобными: «уже взрослый» — говорят, когда он плачет или чего-то не хочет, а если, наоборот, хочет гулять или с кем-то встречаться, то «маленький еще».
— Но всех подростков на ваши практикумы все-таки отправляют родители? Они сами тоже участвуют в сессиях?
Артем: Наш первый опыт был в Екатеринбурге, где подростки приехали сами — им объявили на одном мероприятии, что есть такая возможность. Но когда в один из дней добавились родители, мы поняли, что это бесценная возможность и для детей, и для взрослых, и нужно делать совместные практикумы.
Сейчас наш день разбивается на две части примерно по четыре часа, потому что больше подростки не выдерживают — слишком сильное напряжение. Пока мы заняты с родителями, у детей есть другие активности.
Учить жить в клетке не составляет большого труда, учить жить на свободе — вот это трудно
Но в первый день и в первую очередь я предлагаю родителям не делать замечания, хотя бы на время практикума. Прошу не дергать детей хотя бы при мне. А ведь так и хочется сказать «сядь ровнее», «сними шапку», «не ешь руками», «вылези из телефона». Два дня у родителей запрет на замечания своим детям — и уже этого достаточно, чтобы подростки почувствовали себя совсем иначе. Это все очень простые вещи, но сразу возникает совершенно другой мир.
Наша задача, чтобы родитель и ребенок стали самостоятельными и перестали есть друг друга. Есть такая классическая фраза «свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого», но, получается, если два слишком свободных человека встречаются, то они начинают как будто бороться за территорию. Это терминология зеков, которым нужно поделить камеру, даже если речь про золотую клетку.
Свобода нигде не кончается. Она не всюду живет! Там, где она есть, людям не нужно делить пространство. Когда мы ощущаем такое хотя бы в течение пяти минут, мы счастливы. Вот этим мы и занимаемся — мы поселяем свободу, и удивительно, что подростки к этому готовы больше, чем взрослые.
Со взрослыми я провожу глубинную терапию о том, что только свободный человек знает, что такое дисциплина. Он дисциплинирован внутренней мотивацией, а не потому и не только тогда, когда на него кто-то смотрит. Только свободный человек ответственен. Потому что в этом случае ответственность становится его собственным выбором.
Учить жить в клетке не составляет большого труда, учить жить на свободе — вот это трудно. Здесь кроется различие между управлением и педагогикой. В первом случае у нас правила, законы, если что, мы бьем сначала слабеньким током, потом посильнее, а если ты не поддаешься обучению, то вон из нашего мира. Родительская любовь тоже может быть таким средством управления.
Дети это очень просто формулируют, что их самый большой страх — не соответствовать чему-то, и тогда мама не сможет похвастаться перед подружками, какая у нее дочь или какой сын.
— И все это обостряется, если у подростка кризис переходного возраста?
Артем: У меня большой опыт, и я могу вам сказать, что переходный кризис есть у всех подростков. Вопрос в том, куда он оборачивается. Иногда это «у меня ужасные родители, куда я попал и зачем вы меня родили», а иногда — я еще не знаю, что хуже — он направлен вовнутрь «зачем я родился, что я делаю». Взрослея, любой человек прорастает в зону переживания за себя, за других, в формирование своего тела, ощущения себя. Но родителям трудно принять те формы, которые принимает это прорастание.
Еще вчера была красивая девочка, а сейчас она во всем черном, тут выбрила виски, здесь проколола губу. На самом деле, это вполне естественно, потому что сначала тебя одевали родители, все за тебя придумывали, потом ты ухватил правила и ты одевался так, как объяснили. Но однажды подросток понимает, что это все, что у него есть, все, что в нем, — не его. Не он это придумал и решил. Но как только он хочет сделать что-то иначе, ему прилетает миллион замечаний. Или, например, на словах родители приветствуют самовыражение, но если идти в гости к друзьям или бабушке, то, пожалуйста, можно без всего этого.
Вы представьте — у нас на улицах камеры установили, и мы уже кричим про вмешательство в частную жизнь, а дети живут в постоянном свете софитов: мама, папа, братья, сестры, бабушки, дедушки, учителя. Все им сообщают, как надо, все устройство нашей культуры транслирует, как ты должен себя вести, — и зачастую возникает страшный клинч, который все стороны стараются просто пережить.
— Почему, на ваш взгляд, это какая-то бесконечная история про противостояние взрослых и подростков? С каждым поколением она будто выходит на новый круг.
Артем: На прежних стадиях нашей цивилизации была такая жизнь, что, скорее, требовалось воспроизводство, чем инновации. Все в мире изменялось медленно, и традиции как раз были тем, что помогало выживать. Но в последние десятилетия резкие изменения происходят за одно поколение или даже быстрее, и больше не нужно, если даже не вредно, воспроизводить те паттерны поведения, те умения, те навыки, которыми жили наши предки, живут наши родители.
Раньше в семье кожевника образование и воспитание заключалось в передаче семейного дела — традиции, которую сохраняли поколениями. Сейчас это все ушло, но мы продолжаем жить так, как будто нам для выживания нужен опыт прошлых поколений. И если ребенок хочет делать по-другому, то у нас загорается красная лампочка, мы начинаем тянуть его в те правила жизни, которые, зачастую, чужды новому миру.
— Кира, вы вот сказали, что у вас была достаточно строгая семья. У вас, Артем, все было ровно наоборот. Как думаете, может быть, ваш практикум не работал бы так, если бы не было этого опыта разных семей?
Кира: Безусловно, потому что я очень хорошо помню все свои защитные механизмы. Например, моя строгая мама была уверена, что лучше знает, с кем мне нужно дружить. Сейчас мы самые близкие люди, но мне потребовалось 20 лет терапии, чтобы прийти к согласию с собой и понять, почему мама все делала через слово «нет», а папа — через слово «да».
Мы жили все вместе в одном доме, мои родители до сих пор друг друга любят, но их конфликт между собой, эти «да» и «нет», вызывал во мне еще больший бунт. Я хорошо помню все свои реакции, и когда я вижу их в детях сегодня, я как будто соединяюсь с ними и понимаю, как себя вести.
Еще интересная вещь, что родители мне часто жалуются: «Вот с вами они разговаривают, а с нами — нет». Я говорю: «Вы что спрашиваете дома? Как дела в школе? Что сказал Вася? Что сказала Настя? Это же как на допросе. А мы с ними разговариваем про настоящее». Я всегда советую начинать с себя, рассказывать про свой день, про работу, про то, что с вами происходит.
У меня был собственный опыт общения с 16-летним подростком, который сидел, занимался и не хотел говорить. А я приходила и начинала: «Слушай, я так сегодня устала, у меня не получилось одну вещь сделать, зато в другой момент я хотела и смогла найти замечательные слова». Однажды я вернулась с работы, а он спрашивает: «А как прошел твой день сегодня?» — и потихоньку начал рассказывать мне о себе. Никто ему не говорил: «Ну давай, открывай свои карты».
Артем: Кира привнесла в мое общение с подростками то, с чем я не мог справиться в себе раньше. Точнее, не знал, что с этим нужно справляться. Чем больше ты умеешь как педагог, чем больше ты освоил разных технологий работы с людьми, тем больше они всплывают и не к месту тоже. Так я учусь у Киры не торопиться с пониманием детей с первого взгляда. И, наверное, звучит удивительно, но для меня это настоящий вызов, потому что я как психолог и педагог с опытом сразу считывал портрет каждого ребенка, только его увидев. Ошибка не в том, что считывал, а что такое считывание резко снижает потенциал возможных взаимных изменений, потенциал роста.
Еще важно сказать, что мы с Кирой разделяем правду, которую редко с кем можно разделить: у нас нет ответов на вопросы, которые задают дети. Например, я не могу, не кривя душой, объяснить, зачем нужно учиться. «У тебя будет лучше карьера» — но полно случаев, когда образования нет, а карьера хорошая. «Ты будешь веселее» — но те, кто выучились, точно не веселее тех, кто не учился. «Ты будешь счастливее» — это просто неправда. «Вокруг тебя будет другое сообщество людей» — но сегодня, как никогда раньше, очень разные люди оказываются в одной среде. На поверку нет ни одного вопроса, на который можно с определенностью сказать, что это так и только так.
Мы понимаем, что в норме ответы не даются снаружи, а рождаются внутри. И подростки еще не испорчены в этом смысле, и как только им позволяют, очень быстро становятся авторами своих пониманий — а это синоним быстрого взросления.
У меня четверо выросших старших сыновей. Они разные. Есть те, кто радостно ходил в школу. И если у меня были бы только такие дети, я бы мог сказать, что дети любят ходить в школу, надо просто быть правильным родителем. Другой ребенок категорически не хотел идти в класс, и если бы он был единственным сыном, то я бы подумал, что и все дети такие, что дети не любят школу.
Когда детей много — это непросто, но плюс в том, что ты видишь, что один читает, другой не читает, один смотрит телевизор, другой не смотрит. Есть дети, которые не играют в гаджеты. Они их просто не привлекают. А есть такие, которых оттуда не вытащишь.
Мы любим своих детей. Мы не понимаем своих детей. Нам за них страшно. Слишком большое число неизвестных в формуле воспитания приводит к упрощению всех процессов: процесс воспитания превращается в постоянную сверку реальности с идеалом. И если дети не соответствуют, то хоть караул кричи. В результате — минимум свободы для самовыражения.
Но взрослым можно стать только на свободе. Только свобода учит держать жизнь в своих руках. И из взрослых, которые подгоняют детей под заранее заданный образ правильности, у нас единственный выход становиться взрослыми, которые помогают детям выстраивать их собственный — единственный — образ будущего.
Вот этим фазовым переходом от одной педагогической стратегии к другой — от имитации правильности к пробуждению в каждом автора жизни — мы и занимаемся на практикуме.
Главное открытие, что не трудно сделать этот переход быстрым и для подростков, и для родителей. Да, все происходит по стандартной для терапии логике: от чувства к действию через слово. Но фундаментом такого перехода-события становится совсем нестандартная искренность — не манипулятивность, прямое действие, убедительность для всех участников практикума.
— Последние два года, а до этого пандемия, повлияли как-то на ваше решение создать практикум? Он же как раз идет чуть больше года. Может быть, вы видите, что подросткам стало труднее или им вообще все равно, что там происходит с этой геополитикой?
Артем: Связь есть. У меня есть большая претензия к педагогике, психологии последних 30 лет. За это время мы воспитывали и «воспитали» несколько поколений, но не смогли предотвратить то, что сейчас происходит во всем мире. По ситуации в мире на сегодня мы не эффективны, мы вообще не про то. Все цели, которые мы ставили перед собой, не достигнуты: ни дружба, ни принятие друг друга, ничего.
Мир сегодня антипедагогичен. Сегодня в мире цель оправдывает средства ее достижения. А по первому закону педагогики, по закону детства, никакая даже самая прекрасная цель не оправдывает дурные средства ее достижения. Если ребенок не может изучить латынь без принуждения, без угрозы розгами, как это было в прошлые века, то мы отказываемся от изучения латыни. Вот закон педагогики. Он не соблюдается.
Мы принуждаем детей соответствовать нашим идеалам, приговаривая, мол, потом спасибо скажешь. И выросшие таким образом дети усваивают зачастую не наши ценности и цели, а то, что для достижения своих целей, можно пользоваться любыми доступными средствами, даже дурными: принуждением и исключением других — непонятливых. Главная задача на сегодня — поменяться, отказаться от тех целей, которые нельзя достигнуть мирным путем. Начать действовать в семьях и в школах по законам педагогики.
Меня когда-то поразил факт, что сама по себе цель, даже самая дикая с нашей точки зрения, никогда не хорошая и не плохая. Она окрашивается именно средствами ее достижения: если я хочу быть властелином мира, ради этого убил всех несогласных, всех мешающих мне, то цель ужасная. А если я написал книгу, которая заняла умы всего человечества, то тогда какие к моей цели могут быть вопросы.
Я не был бы так уверен в том, что сейчас делаю, если бы не было опыта пандемии, опыта «спецоперации»*, того, что происходит во всем мире, того, что мы оказались никакие не взрослые, никакие не прогнозисты. Хотя мы вроде выступаем как специалисты по будущему и ответственные за него люди. Ни наша ответственность не помогла, ни наше выполнение договоров, ни наше видение — ничего не помогло. И теперь я уверен, что мы должны нормально разговаривать даже с маленькими детьми, стараться их услышать, потому что мы уж точно никакие не особенные держатели будущего.
— Ведь все люди, у которых сейчас есть дети, тоже были подростками, почему у них это выключается в голове и они не могут, как Кира, вспомнить себя в том возрасте?
Артем: Кира каким-то образом сохранила в себе память своей подростковости. Подростки сразу распознали в Кире редкого взрослого собеседника, которому они с готовностью доверяют. Возможно, это результат работы на радио с 15 лет. Невероятный тридцатилетний опыт говорить так, чтобы тебя услышали, и слушать так, чтобы тебе говорили. Опыт, воплощающий формулу «от чувства к действию через слово», который и стал предметом нашего тренинга.
Но обычно мы, если успешны, благодарны нашим родителям, что они заставляли нас, так сказать, вывели в люди. Либо, в случае неуспеха, обижены на них, что недостаточно заставляли. Мы — и те, и другие — сознательно или бессознательно транслируем на свои отношения с детьми эту прямолинейную логику «гарантированного» успеха: «делай, что говорим», мы лучше знаем», «вырастешь — поймешь», «ты нам еще спасибо скажешь», «трудно в учении, легко в бою» и так далее. За этим потоком наших «знаний о воспитании» самость ребенка подавляется, а иногда и исчезает. Он страдает. Задыхается. И ищет, с кем можно поговорить без всего этого нагромождения стремительно устаревающей педагогики, которая учит казаться, а не быть. Учит соответствовать, а не выстраивать свою жизнь.
— Кира, вы же как-то анализируете, что говорят вам дети по всей России. Можете кратко сформулировать, чего они боятся, чего они хотят? Вы сказали, например, что они не чувствуют себя услышанными.
Кира: Дети сегодня необыкновенно чуткие, остромыслящие и устойчивые. Но от нас, взрослых, они отгораживаются чем могут — спасаются телефоном, пробой всего на зуб.
Они часто жалуются на одиночество. И мы одно время не могли понять, в чем дело, потому что есть же родители, братья-сестры. Но родные не в счет в чувстве принятости себя другими. Подростки говорят, что дом домом, а пойти им к не к кому. Какая-то всеобщая болезненная история. Похоже, мы действительно не разговариваем с нашими детьми. Или они с нами, что по факту одно и тоже.
Еще мы всегда знали, но не осознавали, до такой степени детям трудно пережить, когда им приводят в пример других: брата, сестру, соседа, других детей в классе, ребенка в книжке. Пример других бесит, причем настолько, что даже одна фраза может стоить разрыва отношений навсегда.
— А родители какие?
Кира: Родители у нас чаще работают контролерами — в основном от усталости. Общество нам навязывает, что мы ответственны за себя и любимых и родных детей, и оно же говорит, что мы должны их контролировать. Так мы перестаем разговаривать и начинаем отдавать приказы — мягкие или жесткие в зависимости от нашего состояния усталости.
Взрослые вообще очень конкретные из-за привычки себя выдерживать и быть с собой строгими. В нас всех живет много шаблонов, которые заложены нашими родителями, и многие фразы произносятся просто на автоматизме. Но стоит из них выйти, как ты начинаешь задумываться: «А зачем я это говорю: будешь дворником, шрамы украшают, хочется — перехочется?» Как только этот внутренний вопрос возникает и надзор, называемый строгостью, уходит на второй план, получается диалог.
Только развернувшись, увидев себя со стороны, разрешив себе сомневаться в решениях и ответах, родители начинают действительно говорить с подростками. Возникает единение, которое они ценят больше всего, целебное для всех.
Артем: Но самое главное, что дети очень хорошие, родители очень хорошие, все хорошие. Смотришь на них и даже не можешь себе представить, что у них дома могут быть такие конфликты.
Кира: На наших глазах происходит очень важное — выход из формул и шаблонов «я родитель, я должен». Родители как будто впервые видят, что напротив сидит самый любимый, дорогой человек, от одного взгляда на которого поднимается настроение. А дети осознают, что у них есть достоинство: они рассказывают, что c ними происходит, родители их слышат и смотрят другими глазами. Не глазами надсмотрщика, а человеческими глазами, глазами любимой мамы, которой я восхищаюсь, для которой я все сделаю, свет достану и привезу в чемодане.
То, что такое возвращение друг к другу происходит за очень короткое время, — это, конечно, абсолютное чудо. Артем даже говорил мне как-то, что мы выглядим как самозванцы, раз настолько все хорошо. Но, на самом деле, это все базовые вещи, до которых в повседневной жизни у нас не доходят руки. Мы закапываемся в сложном, а они очень простые.
* Согласно требованию Роскомнадзора, при подготовке материалов о специальной операции на востоке Украины все российские СМИ обязаны пользоваться информацией только из официальных источников РФ. Мы не можем публиковать материалы, в которых проводимая операция называется «нападением», «вторжением» либо «объявлением войны», если это не прямая цитата (статья 57 ФЗ о СМИ). В случае нарушения требования со СМИ может быть взыскан штраф в размере 5 млн рублей, также может последовать блокировка издания.