«В этом самолете могли быть вы»: почему так сложно научить людей быть толерантными
Представьте, что вы 10 лет каждый день строите дом. Естественно, с любовью и верой в успех, со знанием: необходимо сделать устойчивый пол, безопасные стены, крепкие и хорошо смазанные двери. Вы точно знаете, каким дом должен быть. Но внезапно происходит вполне ординарное для планеты событие — земная кора двигается, а дом рушится. Вы рады, что обитатели дома живы. Через пару дней вы будете думать, как можно приспособить обломки, как в будущем укрепить фундамент. Но пока мысль очень болезненная: все, что делалось эти годы, было напрасно.
Вот так мы в Центре толерантности восприняли события в Махачкале (вечером 29 октября толпа антисемитски настроенных людей ворвалась в аэропорт в столице Дагестана и устроила там массовые беспорядки. — Forbes Life). То, что научный центр и Еврейский музей делали эти 10 лет, ни от чего и никого не спасло. Мы почувствовали себя откинутыми даже не в точку старта, а в точку невозврата.
Как же могло произойти, что после десятилетий движения к устойчивому развитию, миру разнообразия и инклюзии, одни люди могут бессовестно требовать документы у других? Проверять гостиницы? Требовать расправы? Все образовательные программы, инициативы, уже ставшие «детскими» разговоры о двухмерности и неэффективности ксенофобии, — все куда-то растворилось. Будто бы растворилось.
На самом деле осознание собственной беспомощности очень быстро сменяется осознанием общей и своей личной ответственности за будущее развитие событий. И это единственная взрослая позиция: знать, что дом все равно нужен, а обижаться на земную кору неэффективно. Надо учиться с ней работать. В отличие от реальных магматических пород, наша «кора» поддается влиянию.
Хрупкость толерантности
Сколько бы благородной, эффективной, намеренно возведенной в парадигму на государственном уровне и упорно строящейся на местах ни была толерантность, она очень хрупка. Она требует нашей постоянной бдительности, непрерывного образования, диалога и подкрепления фундамента.
Да, случившееся ужасно, но это не повод для паники, а болезненное предупреждение о том, что ни одно общество не застраховано от ненависти. Даже самое многонациональное и толерантное на бумаге или в реальности.
Мы не можем позволить себе «самоуспокоенность» перед лицом предрассудков, потому что они находятся в нашей голове. Под очень тонкой и яркой оболочкой цивилизации скрывается первобытная и работающая по своим законам сторона человечества. Когда мы говорим о ксенофобии, речь идет о противопоставлении «нас» — эта конструкция всегда окрашена в светлые цвета — и непонятных, опасных, явно темных «их».
В истории нашего вида конструкция «Мы/Они» намного древнее, чем «Я/Ты», поскольку человек осознал свою индивидуальность гораздо позже, чем свою общность. На протяжении всей филогенетической истории наши предки в основном жили небольшими, сплоченными сообществами, где сотрудничество и групповые действия были необходимы для выживания. Эти ранние группы зависели от коллективных усилий по охоте, собирательству, защите от хищников и других групп. В такой среде концепция «мы», концепция коллективной идентичности имела первостепенное значение для обеспечения успеха группы, а значит, и индивидуального выживания.
Только по мере того, как наш вид развил более сложные когнитивные способности, начали появляться концепции «Я» и «Ты». Такой переход к индивидуальному самосознанию был очень постепенным процессом, который разворачивался на протяжении миллионов лет. По мере того как у гоминидов развился более крупный и сложный мозг, они начали лучше понимать себя как отдельные сущности с уникальными мыслями, желаниями и намерениями.
В этом контексте появление «Я» и «Ты» ознаменовало значительный когнитивный и культурный сдвиг. Это позволило настроить социальное взаимодействие более тонко: развить язык для общения с другими и отличающимися, научиться сочувствовать, а также делать то, что мы теперь бы назвали «социальное проектирование». Теперь люди могли отличаться от других, признавать потребности и чувства других членов группы и планировать с учетом этих вводных.
Однако глубоко укоренившееся чувство «мы», зародившееся в нашем раннем коллективном существовании, никуда не исчезало. Оно остается фундаментальным аспектом нашей психологии. Мы продолжаем полагаться на сообщества и группы в поисках различных форм поддержки, безопасности и чувства принадлежности. Так что не стоит называть это базовое желание «принадлежать» презрительным «так мыслит толпа». Сложно преодолеть паттерн поведения, которому миллионы лет.
При этом важно понимать, что «Мы» рождается только в контексте с «Они». Соприкосновение с группой, которой необходимо противостоять, способствует осознанию наиболее близкой общности и себя внутри этой общности. Наша индивидуальность зависит от того, с кем мы себя ассоциируем, а с кем нет, — это и называется функцией пересечения идентичностей.
По сравнению с другими приматами, мы феноменально дружелюбны по отношению к тем, кто находится внутри нашей группы: здесь мы готовы проявлять эмпатию, прощать ошибки, добиваться для них особенных преференций и защищать. Вместе с тем к «другим» и чужим мы столь же феноменально враждебны. Не доверяем, гораздо чаще проявляем агрессию и даже не склонны сопереживать. Наши зеркальные нейроны, отвечающие за эмпатию, гораздо меньше отзываются, когда мы наблюдаем за переживаниями человека из другой, «не нашей» группы.
В психологии эти явления получили названия ин-групповой фаворитизм и аут-групповая дискриминация.
Получается, что она возникает уже здесь, на самом базовом уровне: мы нарушаем принцип равенства и ущемляем в правах человека на основе его принадлежности к определенной группе.
Коллективная вина и коллективная безответственность
Интересно понять, на основании чего мы выбираем свои ин-группы и как формируется тот самый список идентичностей и иерархия внутри этого списка. Для каждого человека ответ будет разным, более того, в разные периоды жизни одного и того же человека структура идентичности будет меняться. Для кого-то актуальной идентичностью будет гендерная, то есть: «мы — женщины, а вот они — мужчины»; для кого-то семейная (мать, отец, сын, брат); для кого-то профессиональная, религиозная, гражданская или этническая.
В периоды турбулентности, когда мы чувствуем себя уязвимыми, а окружающий мир воспринимается как ненадежный, опасный и непредсказуемый, наша психика сталкивается с одним из самых непереносимых для нее стрессоров — неопределенностью.
Пытаясь вернуть в действительности хоть немного ясности и прогнозируемости, мы задаем себе вопрос: «Кто виноват в наших бедах?» Это совершенно естественный вопрос, поскольку он помогал выживать нам миллионы лет, но не всегда объективный, поскольку и тогда, и сейчас мы не всегда можем дотянуться до реального источника.
В такие моменты наша психика создает еще одну конструкцию идентичности — мы находим «козла отпущения». Впервые в социальном контексте термин был использован Эмилем Дюркгеймом. Если он есть, значит мир снова обретает четкость, границу между черным и белым, правыми и виноватыми. В реальности все, конечно, сложнее, но нам некогда разбираться, нам необходимо сохранить себя в порядке.
«Козел отпущения» — это не метафора, а психологический и социальный феномен, при котором отдельные лица или группы несправедливо обвиняются в проблемах или трудностях, с которыми сталкивается большинство. Несправедливо потому, что люди перекладывают ответственность за негативные явления, неудачи или собственные ошибки на других, чтобы сохранить положительный образ «мы».
Лидеры или влиятельные фигуры зачастую используют существующие предрассудки и страхи, чтобы отвлечь внимание от собственных неудач или объединить людей против общего врага. В таких случаях поиск козла отпущения служит инструментом сохранения власти и контроля.
В средневековом Страсбурге, охваченном чумой, никто не хотел в реальности разбираться, откуда приходит болезнь. Проще было обвинить евреев, которые отравили воду, а затем убить их или изгнать.
В Европе XVI-XVII веков никому не было дело до причины неурожая, болезней и социальных волнений. Проще было обвинить женщин в колдовстве.
В конце XIX века в России не было сил или желания исследовать и озвучивать реальные причины экономических и политических трудностей. Проще было обвинить в этом еврейские общины и отвлечь население от насущных социальных проблем.
В США 1940-х годов не было политической воли решать проблему законным и рациональным путем: после нападения на Перл-Харбор правительство Соединенных Штатов насильственно переселило и интернировало более 120 000 американцев японского происхождения, две трети из которых были коренными гражданами. Доказательств, что они представляют угрозу безопасности, не было, но того требовали массы.
У перечисленных и многих других исторических примеров есть нечто общее: жертвой и «козлом» чаще всего становятся группы, которые не могут дать отпор. Бороться с сильным противником невыгодно, потому что в этом случае исход борьбы неясен: правые и виноватые вполне могут поменяться местами.
Пройти путь от обвинений «других» до погромов позволяет еще одна особенность нашей социальной психики — знаменитый эффект толпы.
«Эффект толпы», также известный как менталитет толпы или стадное поведение, — это описание явления, при котором люди в группе склонны отказываться от критического мышления и действовать импульсивно, следуя действиям и эмоциям окружающих.
С научной точки зрения такое поведение можно объяснить социальной психологией и поведенческой экономикой. В толпе люди часто подчиняются действиям группы из-за социального давления, анонимности или желания вписаться в общую группу. Это желание может привести как к положительным результатам, например к коллективному сотрудничеству, так и к отрицательным последствиям, например к иррациональному принятию решений или насилию.
В толпе люди чувствуют свою анонимность, а значит пониженный уровень личной ответственности. В одиночестве редкий человек способен на жестокое насилие и вряд ли будет сжигать дома, обыскивать гостиницы и громить аэропорты.
И все-таки ставить случившееся в Махачкале только в виду коллективному — это отчасти неуважение. Насколько надо не любить человека, не верить в его способность решать самостоятельно и самостоятельно действовать, чтобы отказывать в ответственности за собственные поступки?
Страх может усилить желание проверять паспорта и писать доносы, но не может заставить это делать. СМИ могут усилить жажду на ком-то выместить свою агрессию, но не могут заставить этого сделать. Мы часто в последние годы слышим про коллективную вину, но нам пора задуматься про ее вторую сторону — коллективное ощущение безнаказанности. Решение поступать именно так — не результат чьих-то злостных или, наоборот, «позитивных» манипуляций и увещеваний. Это личная ответственность.
Нельзя научить человека толерантности
Единственный способ укреплять дом, сколько бы того ни потребовали природные условия, — это добавлять в раствор образование, в конструирование сложной идентичности и в свою гражданскую ответственность.
Да, агрессия к иным/другим — часть нашей природы, которая оттачивалась эволюцией несколько тысячелетий. Но нам есть что противопоставить природной ксенофобии: века прогресса и человечности. Было бы грустно, если бы за тысячелетия истории нашей цивилизации мы не приобрели то, позволяет нам не просто выживать, но делать это красиво и эффективно. Гуманистичность и эмпатия, толерантность, интерес и любознательность — это тоже часть нашей природы.
Нельзя научить толерантности, но можно привить сочувствие и критическое мышление. В этом сила любых образовательных программ.
Нельзя заставить быть эмпатичным, но именно эмпатия — это противоядие от предрассудков. Нужно продолжать создавать все условия для открытого диалога между различными сообществами, способствуя пониманию разного и общего. Сложно ненавидеть того, кого вы знаете лично. Любая абстракция обретает живые черты, если начать диалог.
Нужно сознательно противопоставлять сложность упрощению. В первую очередь, сложность нашей социальной идентичности. Чем больше у человека групп, с которыми он себя ассоциирует в тех или иных жизненных ситуациях, тем устойчивее он становится. Многомерная идентичность открывает новые валентности для принятия и соприкосновения с другими.
Наконец, еще одно решение — это гражданская ответственность. Говорить о таком и страшно, и мечтательно, и непросто, но каждый человек несет гражданскую ответственность за противостояние ненависти. Молчание и безразличие лишь увековечивают цикл насилия.
Общество, зараженное ксенофобией, похоже на большой класс, в котором идет травля. Можно увести виноватого в агрессии из класса, можно спрятать жертву в высоком замке, но если свидетели уже привыкли просто молчать, а иногда и усмехаться, поддерживая агрессора, то все повторится заново.
Завтра на месте людей в этом самолете можете оказаться вы, мы или я.
Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора