Слишком консервативен: какими получились рассказы Владимира Сорокина о женщинах

«Сорокин же не любит женщин» — так некоторые читатели реагируют на новость о том, что писатель выпускает сборник рассказов De Feminis. И с одной стороны, один из главных современных русских классиков действительно «любовью» к женщине в своем творчестве не отличается. Однажды на лекции в магистратуре по писательскому мастерству в ВШЭ Сорокин сказал: «Женщина, которая пишет метафизические тексты, должна проститься с собственной женственностью». После этого его откровенно упрекали в мизогинии. С другой стороны, девять рассказов, где вся власть отдана женщинам,  — это ли не признание, что все меняется, даже устоявшиеся взгляды больших писателей? Увы, нет.

И достаточно прочесть рассказ «Золотое ХХХ», чтобы в этом убедиться. Владимир Сорокин отказывает женщинам в главном (по крайней мере, для писателя) — в способности к творчеству. Впрочем, читатель до этого рассказа доберется не сразу. Сборник начинается с истории востребованной современной художницы Алины Molochko, чьи дорогие инсталляции раз за разом воспроизводят сцену насилия, случайно увиденную в детстве. 

Если читать сборник De Feminis после романа «Доктор Гарин», где появляется нежность и надежда на спасение в турбулентные времена через любовь к женщине, кажется, что 10 лет, прошедшие со времен «Метели», не прошли даром. Начинаешь верить, что чуткий к изменениям времени Сорокин решил наконец показать, как дорого эта надежда на лучшее обходится самим женщинам, как сложно им переплавить жесткость, неравноправие, насилие во что-то стоящее — и как они все же справляются. Но нет. 

В рассказе «Жук» надзирательница немецкого концлагеря Ирма хочет только одного — чтобы у нее, как у остальных, был мужчина: «Очень хотелось парня. Парня хотелось. Очень. Чтобы обнимал, говорил, лелеял и брал, брал по ночам». Услышав от одной из заключенных про деревенскую примету, она загадывает на майского жука настоящую любовь.  И когда приходят советские танки, и бывший вор Витька, выпущенный из колымского лагеря по спецпризыву для уголовников, насилует первую попавшуюся немку (то есть Ирму), а на руке у него наколка в виде жука, ей все становится ясно.

И на самом деле, уже на этом месте — на втором рассказе сборника —  хочется спросить: Владимир Георгиевич, вы серьезно? Молодая женщина, вынужденная работать то на консервном заводе, то в госпитале, чтобы содержать мать-вдову, потерявшую сыновей и едва справляющуюся с деревенским хозяйством, целыми днями думает о сексе и наконец принимает вражеского насильника за чудо ниспосланной любви?

Ну хорошо, допустим, в этом рассказе дело происходит в 1945 году, немецких женщин-надзирательниц русскою душою не понять, и вообще это художественная проза. Но вот героиня рассказа «Золотое ХХХ» красавица Виктория — блистательный московский поэт и светская львица, владелица особняка на Рублевке и невероятных глаз, которые сводят с ума. Виктория настолько успешна и хороша собой,  что за право взять ее за руку может устроить целый турнир по поэзии серебряного века: «Вы читаете стихотворение. Если оно удивит, я позволю вам взять меня за руку». Влюбленный поэт Борис вызов принимает и с треском проигрывает — Виктория подхватывает каждую строфу:

«От твоей любви загадочной, как от боли, в крик кричу,

Стала желтой и припадочной, еле ноги волочу».

После роскошной поэтической прогулки становится ясно, что даже если бы Борис сумел удивить Викторию незнакомой ей серебряной строфой, кроме лобызания рук, ему все равно пришлось бы уйти ни с чем. Виктория решила попробовать силы в прозе и написать великий русский роман, а для этого ей нужно отрешиться от собственного естества на неопределенный срок.

 Но история этим блистательным перформансом не заканчивается. Владимир Сорокин написал сиквел. Три года спустя поэт Борис получает приглашение в особняк красавицы Виктории, чтобы разделить с ней ложе и торжественный момент прослушивания ее грандиозного труда под названием «Чудовищная война и чудовищный мир». Описание великого творения Виктории действительно придумано ловко и смешно, но можно себе представить, как сам автор упивался сочинением этой истории. «Золотое ХХХ» — рассказ абсолютно в сорокинском духе, с перебором всей русской литературы, с заигрыванием в новое средневековое будущее, с игрой в стилизацию и, безусловно, изящным самолюбованием. И с презрением к женскому творчеству.

А еще можно представить, что сказала бы Сорокину на саркастичное обвинение талантливых женщин в неспособности написать великий метафизический роман без полного отрешения от своего естества упомянутая в романе Вирджиния Вульф, которая просила условные пять минут покоя, немного денег и свою комнату, чтобы сосредоточиться и перевернуть наконец этот мир. Сорокин масштаб Вульф признает, но считает, что она лукавит — таланта и своей комнаты явно недостаточно: «Детские травмы,  сексуальное насилие с шести лет, страхи, депрессия, попытка самоубийства. Еще одна. Неврастения. Психозы.  Биполярное. Роскошный букет болезней. Головные боли. Бессонница. Финал: Dearest,  I feel certain I am going mad again» — вот, по Сорокину, плата за большой женский роман.

Плюс никакого секса. А какая-то там «своя комната» и регулярный доход ни при чем. Если и была в мировой литературе женщина, написавшая что-то стоящее,  так она «нырнула в метафизическую глубь. И не всплыла. А мужик бы всплыл, отфыркнулся,  настучал по клаве и пошел на ланч». И тут хочется, чтобы слово взяла не творившая в начале XX века Вульф, а, например,  Людмила Улицкая — и рассказала бы своему коллеге по перу, что модель «босая, беременная и на кухне» уже лет двадцать как устарела. 

Два года назад мы читали роман «Непобедимое солнце» другого классика современной русской литературы — Виктора Пелевина (август — традиционно его время для реализации нового романа, но в 2022 году он, похоже, пропускает сезон, не поспевая за геополитическими изменениями). Так вот в романе «Непобедимое солнце» современная 30-летняя москвичка то и дело цитировала раннего «Сплина», ходила за заграничными путевками ногами в турагентство,  а не бронировала на сайте прямо с телефона, не отрываясь от зума, и делала еще много разных олдскульных штук, которые на разные лады сигнализировали, что вечно актуальный Пелевин безбожно устарел.

Владимир Сорокин на путь заигрывания с феминизмом прежде так откровенно не вступал, а тут решился. И тоже себя разоблачил. Литературные фантазии, пусть и самого высокого качества, о том, что женщине — любой, даже абстрактной Призме, — для счастья нужен только луч, который распадется внутри на семь цветов радуги и заполнит ее внутреннее пространство,  чтобы она заснула полностью удовлетворенной, —  это только иллюзии маскулинного мира, где все вращается вокруг «маяковского» (именно так, с маленькой буквы, называют пенис в рассказе «Золотое ХХХ»). Мир изменился, независимо от того, написали об этом Пелевин с Сорокиным или нет.

Однако сборник De Feminis прочесть стоит безусловно. И не ради того, чтобы подискутировать с Владимиром Сорокиным о феминизме, а ради блистательной политической сатиры, в которой ему нет равных. Спрятанный ровно посередине между надуманными псевдоженскими фантазиями рассказ «Гамбит вепря» вовсе не о прозорливой и смелой шахматной королеве Валерии, а о правителе гордой европейской страны, которому 20 лет назад поверил народ, потому что у него «были принципы» и он знал, «чем белое отличается от черного». С тех пор многое изменилось, и слушать объяснения гениальной шахматистки, зачем она сливает важнейший международный турнир, господин президент не намерен. Мало ли, что она может объяснить: «Хромой Мирко, устроивший прошлогодний путч, тоже готов был все объяснить. Гитлер мог все объяснить.  И евроидиоты,  повесившие на нашу страну санкции, тоже все объяснили, крючкотворы... Слова, слова. Они обесценились, растоптаны мировыми демократами и педерастами. За словами больше ничего не стоит. А вот за делами — стоит».

Кажется, ради истории шахматистки Валерии и политического модуса президента ее тоталитарной страны и был задуман весь этот гамбит вепря с рассуждениями о женщинах. И надо признать, в умении отражать глобальное в литературном зеркале Владимиру Сорокину по-прежнему нет равных, а вот для понимания скрытых женских возможностей без надуманных ухищрений вроде зашитого лона, 66-летний писатель просто слишком консервативен. 

Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора.