«Оптимизма не прибавилось»: что происходит с благотворительностью в России

Благотворительный фонд развития филантропии (ранее назывался «Фонд КАФ») начинался в 1993 году как российский филиал международного Charities Aid Foundation (CAF), занимающегося развитием системной благотворительности по всему миру. Позже российский фонд выделился в отдельную организацию. 

КАФ действительно стоял у истоков развития филантропии в России. В 1994 году он открыл первый в стране ресурсный центр для НКО, в 1997-м — создал первый фонд местного сообщества в Тольятти, в 1998-м запустил первую в России корпоративную грантовую программу (совместно с Росбанком). В начале нулевых фонд консультировал основателей первых частных фондов страны и участвовал в создании стипендиальной программы Фонда Владимира Потанина. КАФ создал первую платформу для онлайн-пожертвований Благо.ру и программу спасения тяжелобольных детей «Линия жизни», которая вскоре превратилась в отдельный фонд, ставший одним из лидеров сектора. В 2020 году фонд помог собрать более 180 млн рублей на нужды организаций, борющихся с пандемией. Общий бюджет фонда в 2020 году составил 512,2 млн рублей.

Главные направления работы фонда — развитие культуры благотворительности в России, поддержка НКО, создание и укрепление сообществ, в том числе развитие местной филантропии в регионах, а также повышение качества и доступности помощи, в которой нуждаются люди. В марте 2022 года Благотворительный фонд поддержки и развития филантропии был внесен в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента. Forbes Life поговорил с директором организации Марией Черток о том, как фонд продолжает работать в статусе иноагента, что сегодня происходит с пожертвованиями и как бизнес может максимально эффективно помогать людям даже в условиях ограниченных ресурсов и неопределенности.

— Когда в начале весны мы спрашивали у участников сектора, какое будущее ждет благотворительность в России после начала «спецоперации»* и введения санкций, все эксперты говорили примерно одно: «Мы пока ничего не понимаем, давайте подождем лета, тогда что-то станет понятней». Стало ли?

— Стало понятно, что ничего особо хорошего не происходит. Думаю, когда мы отвечали на этот вопрос в марте, было ощущение, что «спецоперация» так или иначе быстро закончится. Сейчас же у всех есть ощущение, что быстро ничего не закончится. И та довольно сложная среда, которая сформировалась к марту, еще долго никуда от нас не денется. За эти месяцы много чего произошло с экономической точки зрения: запустились санкционные процессы, много компаний начали уходить из России или как-то «шифроваться». Поэтому, хотя первый эмоциональный шок прошел, оптимизма явно не прибавилось. Нас, например, признали иностранными агентами. И не только нас.

— Что происходит с НКО, когда он попадает в реестр иноагентов? Какие первые самые главные трудности появляются?

— Во-первых, включается режим маркировки сообщений, когда мы везде должны большими буквами сообщать, что мы иноагенты.

— Вы думаете, эта маркировка еще может отпугнуть людей?

— Сама по себе маркировка, наверное, уже нет. Но нужно понимать, что везде  ее проставить — это та еще задача. Нужно промаркировать все соцсети, все сайты (а у нас он не один). Более того, все материалы, даже старые, которые выгружаются с YouTube, сайта или из социальных сетей, тоже нужно маркировать. То есть то, что мы публиковали три года назад и что человек может сегодня скачать, тоже должно быть с пометкой. А за ее отсутствие — значительные штрафы, может дойти до ликвидации. В общем, это серьезное дело. 

Мы не должны отказывать НКО в финансировании определенных видов деятельности только на основании того, что они иноагенты, это было бы дискриминацией

Кроме того, нужно начинать отчитываться в иноагентском режиме. А это очень объемные, сложные отчеты. Мы за это время уже сдали один такой отчет за первый квартал года и сейчас сдаем еще два. Плюс теперь надо сдавать планы на ближайший период, которые нам могут не утвердить, и тогда нельзя будет делать то, что в этих планах обозначено. Эта отчетность требует показать буквально все транзакции. Для больших организаций вроде нас это ужас, это сотни страниц. Плюс, если вы проводите мероприятия, в этих отчетах нужно показать всех участников, а это создает некоторое напряжение для партнеров, потому что они оказываются очень сильно засвечены. Кроме того, у части доноров вообще есть запрет на финансирование иноагентов.

— Этот прямой запрет, официальный?

— Да, это может быть прописано в нормативах организации. Они могут быть к нам всей душой расположены, но юристы такое просто не пропустят. Сейчас уже и целый ряд благотворительных фондов стал прописывать в своих условиях, что они не финансируют иноагентов. Соответственно, обрезаются определенные источники финансирования. 

Кроме того, сейчас приняли новый закон об иноагентах, который все еще больше  усугубляет. Иноагентам теперь запрещены определенные виды деятельности. Например, они не могут создавать и распространять информационную продукцию для детей и вообще работать с детьми. Вводится запрет на господдержку иноагентов. То есть, если раньше Фонд президентских грантов хоть и редко, но давал иноагентам гранты, теперь, думаю, перестанет. Кроме того, со следующего года иноагенты не смогут использовать упрощенную систему налогообложения, а НКО как раз работают в основном по «упрощенке». В общем, получается целый круг ограничений, которые плохо совместимы с эффективной работой. И, конечно, это повышает самоцензуру. «Давайте не будем проводить публичные мероприятия, потому что потом за них замучаемся отчитываться». В общем, быть иноагентом плохо.

Закончится программа, направленная на распространение культуры чтения среди детей, — по новому закону мы ею больше заниматься не сможем

— Вы понимаете, почему фонд признали иноагентом? 

— Да, мы теперь уже знаем, потому что подали иск в суд, чтобы оспорить наше включение в реестр, и в ответ узнали позицию Минюста. Мы никогда не отрицали, что у нас есть иностранное финансирование, но мы отрицаем, что занимаемся политической деятельностью (статус иностранного агента могут присваивать организациям, СМИ и физическим лицам, которые получают иностранное финансирование и занимаются политической деятельностью внутри России. — Forbes Woman).

В год мы финансируем несколько сотен НКО, из них Минюст выделил восемь, которые являются иноагентами. Минюст рассуждает так: раз НКО получила статус иноагента, значит, она занимается политической деятельностью, а раз мы финансируем эту НКО, то финансируем и их политическую деятельность. В этой логике есть большой изъян, потому что мы совершенно точно знаем, на что именно выделяем деньги. И ничего из того, что мы профинансировали, не подходит под определение политической деятельности. Мы очень подробно это в суде осветили, но, к сожалению, это не заинтересовало ни Минюст, ни суд. В иске нам отказали.

— Когда вы финансировали эти организации, вы понимали, что для вас есть риск?

— Может быть, мы и подозревали. Но мы же точно знаем, куда и на какие цели направляем деньги. У нас даже в договорах написано, что наши средства не могут быть использованы на политическую деятельность. И в нашем в уставе написано, что мы не имеем права заниматься политической деятельностью. И вот мы финансируем, например, помощь одиноким пожилым людям в городе Пензе, для которых там устраивают посиделки с чаем, покупают им пряжу, чтобы они вязали пледы, и общаются с ними по Zoom, чтобы они не чувствовали себя одинокими во время ковидных локдаунов. И этим занимается организация-иноагент. Мы должны были не финансировать такое?

Официально закон об иноагентах не является дискриминационным. Мы не должны отказывать НКО в финансировании определенных видов деятельности только на основании того, что они иноагенты, это было бы дискриминацией. Поэтому я считаю, что наша позиция была правильной. Мы не жалеем об этой позиции. Другое дело, что Минюст по-другому трактует закон, и суд встает на его сторону. Это в итоге становится нашей проблемой. Но не нашей виной.

— Вы будете продолжать бороться за то, чтобы с вас сняли этот статус?

— Конечно, будем.

— Как вы думаете, этот статус может в итоге привести к тому, что Фонд прекратит существование в России?

— Думаю, да.

— Насколько вероятен такой исход?

— Вероятность большая. Это не произойдет в один момент, но вероятность есть. Мы знаем, что многие организации-иноагенты в конечном счете закрываются, потому что их довольно сложно поддерживать в рабочем состоянии.

— Когда мы с вами общались в марте, было понятно, что Россию ждет непростая экономическая и социальная ситуация. Тогда вы сказали, что в таких условиях нам нужно больше благотворительности: «Если ее вдруг станет меньше, плохо будет всем». У нас сейчас есть какие-то данные о том, что ее действительно может стать больше?

— Насчет «больше» сложно сказать. Еще не все факторы сложились для того, чтобы понять следующую конфигурацию сектора. С другой стороны, мы только что сделали исследование о том, что происходит с частными онлайн-пожертвованиями. Поначалу они, конечно, упали,  в том числе из-за технических сложностей — карты переставали работать, уходили платежные системы и так далее. Но сейчас объемы, которые были до начала «спецоперации», потихоньку восстанавливаются. То есть частные пожертвования оказались очень устойчивыми. Они подвержены каким-то обстоятельствам в краткосрочной перспективе, но вообще это уже такой паровоз, который, к счастью, продолжает двигаться. И остановить его полностью практически нереально. Разве что вся банковская система упадет.

Что касается корпоративной поддержки, здесь гораздо более тонкая ситуация. Пока большинство наших партнеров продолжает с нами работать, но что будет дальше, мы не знаем.

— То есть мы пока не можем оценить объем сокращения программ КСО?

— Да, думаю, пока его никто не оценил, это сложно сделать. Масса международных компаний, которые в больших объемах оказывали поддержку НКО, благотворительным, культурным и экологическим проектам, уходят с рынка. Возможно, те пожертвования, которые они выдали в начале года (например, если был заключен договор и определен объем поддержки на год вперед), еще используются НКО. Но это пока. Вряд ли компании, которые уходят из России, будут продолжать поддерживать здесь некоммерческую деятельность. А что касается чисто российского бизнеса, все очень сильно зависит от нынешней экономической ситуации, от индустрии и от того, что происходит с конкретным бизнесом. У кого-то, может быть, все растет — такая компания будет больше помогать. А у кого-то, наоборот, все было заточено на экспорт, и теперь на помощь просто нет денег.

— Вы высказывали предположение, что могут появиться новые крупные доноры — частные лица или компании, которые раньше не занимались благотворительностью, но сейчас придут в сектор или их туда приведут сами НКО. Вы видите, что сейчас это происходит?

— Пока ничего такого я не увидела.

Нет настроения завернуться в белую простыню и ползти на кладбище, хочется сделать еще что-то важное

— Расскажите про вашу работу, что происходит с фондом сейчас? Пришлось ли закрыть или сократить какие-то программы? Как выстраивается ваша работа в последние месяцы?

— Пока больших потрясений нет. Мы закрываем пару программ просто в силу того, что в статусе иноагента их продолжать нельзя. Например, закончится программа, направленная на распространение культуры чтения среди детей, — по новому закону мы ею, к сожалению, больше заниматься не сможем.  Еще одна программа закрылась, потому что у донора возникли большие сложности в связи с санкциями (официально о закрытии на момент публикации материала не объявляли. — Forbes Woman).

Другие программы продолжаются, потому что на них было выделено финансирование еще в начале года. Что дальше будет с компаниями, которые их финансируют, пока не до конца понятно, поэтому и судьба программ неясна. Кроме того, какие-то наши крупные проекты теперь будут существовать отдельно от нас — это платформа «Благо.ру» и акция #ЩедрыйВторник (международный день благотворительности, проходит в последний вторник ноября или в первый вторник декабря, в России проводится с 2016 года. — Forbes Woman).

— Мы писали про итоги #ЩедрогоВторника в 2021 году, это была очень успешная акция. В прошлом году она стала действительно массовой — пожертвования в этот день в среднем выросли в три раза (а на planeta.ru — в 12 раз). Как думаете, удастся повторить успех в этом году?

— Думаю, в этом году акция пройдет не хуже. Но уже с другим координатором. 

— Вы уже знаете, кто им станет?

— Да, но его пока не объявляли. 

— Что вас поддерживает? Что помогает продолжать работать, несмотря на сложности?

— Во-первых, мы получаем очень трогательную обратную связь и поддержку от многих наших партнеров. И она не иссякает — в ответ на каждую нашу новость нам рассказывают, какие мы важные и нужные. Это очень стимулирует продолжать максимально вкладываться в развитие сектора и в поддержку некоммерческих организаций, с которыми мы работаем много лет. Потому что видно, что эффект есть, что наша помощь нужна и работает. Во-вторых, у нас очень здоровая атмосфера в коллективе. Нет настроения завернуться в белую простыню и ползти на кладбище, хочется сделать еще что-то важное. И в-третьих, мы видим, как усложняется жизнь очень многих людей, групп, организаций, на поддержку которых направлена наша работа. И хочется иметь возможность как можно дольше им помогать. Вот эти три вещи — солидарность внутри сектора, рабочая атмосфера в команде, желание помогать — и поддерживают. 

— В последние годы мы очень много говорили о системной благотворительности, о том, как важно оказывать именно регулярную помощь, вкладываться в долгоиграющие проекты, создавать устойчивые системы поддержки. В нынешних условиях имеет смысл продолжать делать на этом акцент? Или сейчас лучше оставить в стороне сложные конструкции и просто призывать помогать хоть как-то?

— Сейчас у нас есть какая-никакая, но система поддержки для самых уязвимых групп. И она есть прежде всего благодаря тому, что в течение многих лет делались вклады в развитие именно системной помощи. Если бы этого не было, если бы мы все эти годы работали только на уровне гуманитарной помощи, сейчас нам было бы намного сложнее переживать трудные времена, которые начались не прямо сейчас. Поэтому я считаю, что только за счет инвестиций в системные изменения есть надежда проходить такие сложные периоды с относительно меньшими потерями. Понятно, что сейчас многим людям требуется простая помощь — продовольствие, лекарства, ночлег. И, конечно, нельзя говорить, что раз мы занимаемся системными делами, то этим заниматься не будем. Наша ситуация как раз усложняется тем, что надо делать и то и другое. И находить на все ресурсы.

В конечном счете, свою жизнь сделать лучше могут только сами люди. Наша задача — дать им для этого ресурсы и возможности

Но, повторюсь, без постоянных вкладов в улучшение системы нельзя. Потому что ситуация меняется, и система должна приспосабливаться, иначе она станет нерелевантной. Более того, оказание прямой гуманитарной помощи тоже требует системных изменений. Взять, например, обеспечение едой — чтобы все это начало работать эффективно, чтобы компании могли передавать свои продукты в банки продовольствия, тоже требовались законодательные и другие системные изменения, и работа до сих пор не закончена, там еще есть что «подкрутить». 

— Что сейчас могут делать компании, бизнесы, которые хотят помогать? Как сейчас они могут делать это максимально эффективно, даже при ограниченных ресурсах? 

— Во-первых, выбирая направление и способ помощи, надо руководствоваться реалиями, а не представлениями о прекрасном, которые возникли в голове кого-то из акционеров. Чтобы понять эти реалии, нужно не бояться собирать и анализировать данные, проводить исследования, прежде чем запускать собственно благотворительную программу. Многим кажется, что это лишние затраты. Но именно эти относительно небольшие вложения помогают сделать основные затраты максимально эффективными.

Во-вторых, хочется, чтобы компании помнили, что их важными партнерами и союзниками могут быть некоммерческие организации. Не надо компаниям делать все самостоятельно, потому что они учились на другое — они хорошо занимаются своим бизнесом, и дай бог, чтобы их бизнес процветал. А некоммерческие организации профессионально занимаются благотворительностью, они очень плотно держат руку на пульсе ситуации людей, ради которых работают. 

Наконец, важно за своей помощью видеть реальных людей В какой бы тяжелой ситуации они ни оказались, важно, чтобы у них был шанс найти ресурсы для помощи себе самим. Помогая, нельзя оставлять людей в позиции «Дайте нам хоть что-то, потому что у нас  ничего нет». С такой позиции никакие механизмы восстановления и прихода к нормальной жизни не запустить. В конечном счете, сделать свою жизнь лучше могут только сами люди. Наша задача — дать им для этого ресурсы и возможности, поверить в них.

Мы много лет работаем с местными сообществами и видим, что даже на самых отдаленных территориях, в деревнях, где нет нормальных дорог, а единственная школа развалилась еще в прошлом десятилетии, — даже там, когда у людей появляются какие-то минимальные ресурсы и инструменты, когда с ними начинают разговаривать и верить в них, они сами начинают улучшать свою жизнь. Улучшать планомерно и именно в ту сторону, в которую надо им, а не так, что благотворители для них что-то нафантазировали, а они теперь реализовывают. Мне кажется, особенно сейчас важно помнить, что в благотворительности мы работаем для того, кто заказывает музыку. И заказывать ее должен не тот, у кого деньги, а тот, кому нужна поддержка. 

* Согласно требованию Роскомнадзора, при подготовке материалов о специальной операции на востоке Украины все российские СМИ обязаны пользоваться информацией только из официальных источников РФ. Мы не можем публиковать материалы, в которых проводимая операция называется «нападением», «вторжением» либо «объявлением войны», если это не прямая цитата (статья 57 ФЗ о СМИ). В случае нарушения требования со СМИ может быть взыскан штраф в размере 5 млн рублей, также может последовать блокировка издания.