Ансельм Кифер на выставке «Многообразие/единство»: директор Третьяковки Зельфира Трегулова о главных проектах сезона
— Какие масштабные проекты открывает музей в новом сезоне?
— Если начать прямо с сентября, первая большая серьезная выставка посвящена Юрию Пименову. Имя очень крупное, но менее известное, чем Дейнека. Тому множество причин. А художник интереснейший, менявшийся на протяжении жизни, переживший три молодости.
Пименов — художник 1920-х, времен ОСТа, затем — художник 1930-х, автор «Новой Москвы», знаковой работы того периода. И, наконец, художник оттепели, конца 1950-х — начала 1960-х. Он всегда во многом определял лицо времени. Но, как ни странно, ни одной большой масштабной ретроспективы Юрия Пименова до сих пор не было. К тому же, в какой-то период своей жизни Пименов уничтожил многие свои масштабные ранние работы. Это произошло в самом начале 1930-х, до выхода постановления о перестройке литературно-художественных организаций, — была какая-то внутренняя неудовлетворенность тем, что он делал, желание создать что-то новое.
Как миллиардеры учат своих рабочих любить современное искусство
Эти уничтоженные работы мы очень условно воспроизводим и включаем в экспозицию. Слава богу, от работ остались черно-белые фотографии — мы можем судить, насколько эти картины были интересны. Мы напечатаем их изображения особым образом на металле, в меньшем размере, чем оригиналы.
Мы работали над архитектурой выставки с Агнией Стерлиговой. Каталог выставки блистательно смакетирован одним из лучших книжных дизайнеров Евгением Корнеевым. Партнером выставки выступил «Металлоинвест», с которым мы сделали несколько выставок в Белгороде и в Курске, в тех городах, где расположены градообразующие предприятия компании. Выставка Пименова — первый большой проект, который компания поддерживает уже в самой Третьяковской галерее.
— У Третьяковки же давняя дружба с Алишером Усмановым и его компаниями. Самый громкий проект — обмен шедеврами с Музеями Ватикана.
— Это был не «Металлоинвест», а фонд Усманова «Искусство, наука и спорт», организации близкородственные, но совершенно разные. С «Металлоинвестом» мы открываем первый масштабный проект на площадке Третьяковки. Начинали сотрудничество с региональных проектов, где сошлись интересы двух сторон, а продолжаем на выставке Пименова, которая открывается 8 сентября.
Через неделю после Пименова планируем открыть выставку, о которой давно думали и говорили. «Отвергнутые шедевры. Вызов Павла Третьякова» — это выставка-маршрут внутри экспозиции. На входе будут выдавать буклет-раскладушку, который позволит, как это было на «Манифесте» в Эрмитаже, ориентироваться, ходить по залам и останавливаться около отдельных работ. Почти все картины, включенные в этот маршрут, были куплены Третьяковым. Сегодня эти работы считаются великими, общепризнанными шедеврами. Но в свое время они были раскритикованы или даже запрещены цензурой. Как, например, библейский цикл Николая Николаевича Ге. Жесткую реакцию вызвала и, казалось бы, самая что ни на есть безобидная «Девушка, освещенная солнцем» Валентина Серова.
Около каждой картины будет размещена экспликация с рассказом о той сложной реакции, которую она в свое время вызывала. Выставка заставит еще раз по-новому оценить прозорливость и смелость Павла Михайловича Третьякова, который, невзирая на резкую критику, покупал эти вещи, даже если иногда ему самому они не особенно нравились. Но Третьяков понимал, что каждая из них — это определенный новый этап развития русской школы.
Петр Авен — Forbes: «Я обязательно открою музей в Москве»
И конечно, самая ожидаемая выставка нового сезона — это ретроспектива Михаила Александровича Врубеля, которую мы открываем для публики 3 ноября. Выставку поддержал наш постоянный партнер банк ВТБ. Казалось бы, имя художника на слуху, в интернете о нем огромное количество информации, все знают «Демона», но большой выставки, которая бы объединяла собрание московских и питерских музеев, в Москве не было с 1956 года.
Последняя выставка Врубеля, на которой были представлены работы и Русского музея, и Третьяковки, и частных собраний Москвы и Петербурга прошла в 1996-м году в Мюнхене и Дюссельдорфе. В последние десятилетия и Русский музей, и Третьяковка, показывая Врубеля, ограничивались своими собственными фондами. Впервые за 65 лет на нашей выставке в Москве объединятся работы Врубеля из собраний Русского музея и Третьяковской галереи. Мы договорились с Русским музеем, что постараемся максимально выдать им произведения Врубеля на выставку в Петербург, а Русский музей — сюда, в Москву.
Конечно, это будет новый взгляд на Врубеля. Выставку создают интереснейшие кураторы — Ирина Шуманова из Третьяковской галереи и Аркадий Ипполитов из Эрмитажа. Мы создали кураторскую группу, потому что понимали, что это не просто традиционная ретроспектива, а масштабнейший показ работ художника, попытка понять, что значит Врубель для современного поколения зрителей. Сегодня во Врубеле нам важно понимание, которое, кстати, было свойственно его современникам, что этот художник создал многое из того, что предопределило искусство всего XX века. Начиная с темы пророка, одной из его самых любимых. Бесконечная вариативность и варьирование, обращение к одному и тому же образу и к той же композиции, — что так свойственно всему XX веку. Также концепция трансформации реального мира в совершенно иной собственный мир, сконструированный художником, — провозвестие того, как в XX веке все выдающиеся художники не отражали действительность, а конструировали собственные миры.
— Архитектор Даниэль Либескинд, устроивший настоящий лабиринт на выставке «Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии», показал, насколько пространство способно изменить наше восприятие искусства. Значит ли это, что архитектор-экспозиционер в современном музее такой же соавтор художника, как, например, переводчик у писателя?
— Это началось не с Либескинда, последние годы мы много работали над выставочной архитектурой. Но Даниэль Либескинд действительно, архитектор из первой десятки сегодняшних мировых имен. Архитектор, который при этом не так часто работал над выставочными экспозициями. Впервые в России для работы над выставкой был приглашен мастер такого масштаба. Московский проект мы создавали онлайн, в зумах. Либескинд прилетел сразу на открытие, и нам было очень приятно видеть, насколько архитектор доволен результатом. Он не высказал нам ни одного замечания.
Наша работа продолжается и сейчас. Либескинд создает экспозиционное пространство для выставки романтизма в Дрездене, для совершенного иных по конфигурации залов. Отталкиваясь от схожей концепции, двух пересекающихся лабиринтов, он трансформирует выставку совершенно иным образом.
Наше партнерство с музеями Дрездена — это проект с большой буквы, скажу вам как человек с большим опытом работы по международным выставкам. Мы начинали с Дрезденом с очень разных позиций. Но проект сплотил всех. Его поддержали серьезные партнеры. Это и Министерство иностранных дел Германии, и финансовое партнерство со «Сбером», поддержавшим организацию выставки и показ в Москве. Это наш первый большой выставочный проект со «Сбером». Надо отметить, что «Сбер» стал первой компанией, позвонившей мне после вандальского нападения на картину Репина «Иван Грозный и его сын Иван 15 ноября 1581 года», предложившей свое содействие. В Германии наша выставка будет поддержана фондом «Искусство, наука и спорт» Алишера Усманова.
«Одержать победу над лабиринтом»: как не заблудиться на выставке «Мечты о свободе» Новой Третьяковки
Если говорить о новом подходе к экспозиции, то мы уже лет пять постоянно работаем над каждым выставочным проектом с приглашенным архитектором. Это и Сергей Чобан, он будет делать выставку Врубеля. И Евгений Асс — один из моих самых любимых архитекторов. Ему мы обязаны блистательной архитектурой выставки Ильи Кабакова. Он же делал ретроспективу Репина, ретроспективу Айвазовского, Эль Лисицкого. Сейчас идет прекрасная выставка Кудряшова, архитектура которой выполнена Кириллом Ассом и Надеждой Корбут. Мы работали с Агнией Стерлиговой и с Алексеем Подкидышевым. Каждый раз мы стараемся, в соответствии с видением выставки, пригласить именно того архитектора, которому эта тема будет наиболее близка.
Но опыт с Даниэлем Либескиндом был, конечно, совершенно особенный. Я периодически захожу на выставку: каждый раз дух захватывает, возникает чувство восторга, который повторяется вновь и вновь. Это огромное достоинство экспозиции, которая нисколько не похожа на учебник по романтизму. Мы стараемся идти по пути создания таких выставок, где есть серьезная сильная концепция, как с романтизмом или как планируем сделать сейчас с Врубелем. Да и более камерные выставки, такие как выставка Кудряшова, с кураторской точки зрения сделана очень интересно. Это не просто выброс работ разного периода на стены в красивой архитектуре. Это каждый раз новый взгляд на художника или его открытие для публики. Такому открытию очень помогает индивидуальная архитектура.
«Музей — больше не для избранных»: Зельфира Трегулова об онлайне и жизни после пандемии
Конечно, это дорогое удовольствие для музея — каждый раз застраивать выставочные залы. Но это делает каждую выставку совершенно особенной. Например, в случае с романтизмом или тем же Кудряшовым помогает очень аккуратно выявить основные мысли и концепции художников.
Замечательно, что по лабиринту романтизма можно ходить совершенно по-разному. Это побуждает приходить на выставку снова и снова. Когда ты можешь пройти ее по-другому, у тебя возникнут какие-то новые впечатления, новые эмоции, новые ракурсы.
— В рамках перекрестного года культур России в Германии и Германии в России был заявлен еще один масштабный международный проект «Многообразие/ единство». Что с ним?
— Выставка должна открыться 23 ноября этого года в Западном крыле Новой Третьяковки. Она с июня открыта в Берлине, в конце сентября закрывается и переезжает в Москву. Я выставку не видела, но мой коллега, научный сотрудник отдела новейших течений Сергей Фофанов, был на открытии в Берлине, участвовал в дискуссии. Судя по отзывам прессы, по тому, что говорят западные кураторы выставки, получился очень впечатляющий проект. Там есть ряд уникальных работ величайших современных художников. Например, огромная инсталляция - семь метров в длину, пять в ширину — «Зимний путь» Ансельма Кифера, которая, будет идеально перекликаться с выставкой русского и немецкого романтизма. Это одно из самых выдающихся произведений Кифера, которое никогда прежде не показывалось.
Музеи прекрасно понимают, насколько сейчас важно не оборвать культурный обмен, не дать слабину, не заморозить наши связи
В проекте участвуют и молодые художники, и среднее поколение, и великие общепризнанные мастера, такие как Герхард Рихтер, Ансельм Кифер, Аннет Мессаже. Кураторы пытались соблюсти баланс, чтобы были представлены многие европейские страны и разные поколения художников. 22 ноября ждем открытия выставки в Москве. Это подтверждено и на уровне МИДа Германии. Дату застолбили, дай бог, чтобы из-за пандемии не случилось ничего непредвиденного, чтобы музеи не были опять закрыты на многомесячные карантины.
— Есть ощущение, что из-за пандемийной изоляции, сокращения рейсов в Европу, сложностей с визами, музей как 30-40 лет назад вновь становится нашим главным окном в мир, согласны ли вы с этим?
— Да, это так. Действительно, возможности путешествовать сейчас крайне ограничены, боюсь, что будут еще более ограничены. Я имею в виду в первую очередь путешествия за рубеж. Мы сейчас прекрасно осведомлены обо всех требованиях и правилах, поскольку у нас в течение ближайшего месяца должны открыться несколько выставок за рубежом. Например, выставка русского импрессионизм в Потсдаме, куда должны поехать сопровождающие. Или выставка собрания Морозовых в фонде Louis Vuitton в Париже. Работы на выставку дают Эрмитаж, Пушкинский музей и мы, поскольку Морозовы масштабно собирали русское искусство. Например, наш Врубель будет там представлен. Так что мы прекрасно знаем, каковы ограничения по поездкам даже для сотрудников, сопровождающих музейные предметы. Хотя сегодня многие музеи, в случае не таких масштабных проектов, договариваются о том, что вещи путешествуют без сопровождающих. Ситуация такова, что легче отправить произведения авиатранспортом или фургоном, чем человеку пересечь границы. Так, на нашу выставку Кудряшова, где работы из Центра Помпиду, из Нукусского художественного музея в Узбекистане, из коллекции Костаки в Салониках, парижский музей отправил вещи в Москву без сопровождающих. То есть музеи прекрасно понимают, насколько сейчас важно не оборвать культурный обмен, не дать слабину, не заморозить наши связи. Если сейчас свернем, потом восстановить будет очень трудно, если вообще возможно. Международная музейная жизнь должна продолжаться, невзирая на пандемию.
Мы не отменили своего участия ни в одной выставке. И каждый раз посольства разных стран шли нам навстречу, обеспечивая проезд сопровождающих, или уже в ситуации карантина в прошлом году, соответственно, мы электронным образом, по зуму, сдавали работы с выставок. Я знаю, что крупнейшие зарубежные музеи, такие как Центр Помпиду, открывали выставки, не зная когда музеи откроются для публики. Они монтировали экспозицию, пускали только специалистов. Потому что все прекрасно понимали: отменять — значит, поставить крест на проекте. А каждая крупная выставка, в том числе и выставка в Третьяковской галерее, в любом важнейшем мировом музее — не просто событие, это важный шаг исследования того или иного художественного феномена.
Если в 1972 году Жанна Самари «побила» «Девочку с персиками», то на нашей последней выставке «Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии» русская школа продемонстрировала свое невероятное качество
Сейчас мы пишем своими выставками новую историю отечественного искусства. И со всей очевидностью выставка русского и немецкого романтизма – это совершенно новый этап, переломный период в осмыслении романтизма России и Германии. Это важнейшее исследование, анализ и реализация современного понимания того, чем же был романтизм. На выставке романтизм предстает как глобальное явление, и современное искусство показывает, что эти концепции, эти идеи продолжают быть актуальными, составляют нашу повестку до сих пор. Идея свободы творческой индивидуальности зародилась именно в эпоху романтизма. Внутреннее побуждение, как толчок к созданию художественного произведения, а не внешний заказ церковной или светской власти, — это кардинальное изменение ситуации. И одновременно с этим индивидуализмом, это вновь возвращение к поиску того, что Ханс Зедльмайр назвал «утратой середины» в поиске высшего внутри себя как отражения некоего божественного просветления.
— XXI век возвращает нас к идеям конца XVIII- начала XIX века?
— Мы — конечно, наследники этого времени. Крупнейшие современные художники, на выставке их девять, такие как Билл Виола, например, мыслят масштабно теми же категориями, которыми мыслили художники эпохи романтизма. Не даром море Вольфганга Тильманса так органично смотрится рядом с «Черным морем» Айвазовского, ценить бесконечность которого меня научил Аниш Капур. Мы не случайно включили в экспозицию «Черное море» Айвазовского. 1871 год — это уже поздний романтизм, хронологически за рамками романтизма. Но Айвазовский — поздний романтик. Наша ретроспектива мастера показала, что его суть — не салон, не академизм, а поздний романтизм. Неслучайно Айвазовского сопоставляли с Тернером. Существует апокриф, что они были знакомы, встречались. У Айвазовского — первозданная стихия, которая превалирует над человеком. Конечно, это романтическая концепция, которая корнями уходит в 1810 — 1820 годы.
— Русское искусство очень интересно смотреть в европейском контексте. Будете ли вы продолжать сопоставления?
— Изначальная концепция Третьяковской галереи отнюдь этому не противоречит. Когда Павел Михайлович Третьяков в 1892 году передал городу Москве свое собрание, он передал так же собрание своего брата Сергея Михайловича Третьякова, которое включало французскую живопись, по преимуществу пейзажную, 1860-70-80-х годов. Это художники барбизонской школы: Коро, знаменитая «Деревенская любовь» Бастьяна-Лепажа, на которую ходил смотреть Валентин Серов. В 1910 году, уже после смерти Павла Михайловича Третьякова, в состав Третьяковской галереи по воле Маргариты Морозовой вошло довольно значительное собрание современной западноевропейской живописи, принадлежавшее Михаилу Абрамовичу Морозову.
Например, портрет Жанны Самари Ренуара, который сейчас находится в Эрмитаже. И «Девушки на мосту» Эдварда Мунка — сейчас в Пушкинском музее. Западно-европейский контекст изначально присутствует в дуализме собирательской политики двух братьев, очень близких друг к другу, и в деятельности Третьяковской галереи при Павле Михайловиче Третьякове, и уже после него. Этот контекст был важен всегда. Не даром одной из самых прорывных выставок начала 1970-х годов стала выставка портрета в ГМИИ им. Пушкина, где этюд портрета Жанны Самари висел рядом с «Девочкой с персиками» Серова. Тогда это выглядело как очень радикальное новое предложение Ирины Александровны Антоновой. Которая до конца своих дней к «Декабрьским вечерам» делала выставки, где сопрягала русское и западноевропейское искусство очень интересным образом.
С годами у нас поменялась оптика. Если в 1972-м году Жанна Самари «побила» «Девочку с персиками», то на нашей последней выставке, я имею в виду, конечно, «Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии» русская школа продемонстрировала свое невероятное качество. Увидев мир, мы смотрим уже другими глазами на собственное искусство. Это очень интересное изменение фокуса зрения.