Агенты совриска: почему молодые коллекционеры инвестируют в современное искусство

Ксения Чилингарова, основательница российского бренда Arctic Explorer

— Как в вашей жизни появилось искусство?

— Через моду. Хотя я верю в счастливые случаи — и он произошел в моей жизни. У меня была рабочая встреча в старом здании музея «Гараж», где проходила выставка Марка Ротко. У меня было время посмотреть выставку. Я ничего не знала о Ротко, но буквально застыла у одной работы и подумала, что заболела: меня начало трясти, я не могла это себе объяснить. Такие эмоции я не испытывала, наверное, никогда. Картина затягивала меня внутрь. Я купила альбом и начала читать.

— Это первое желание владения искусством, да?

— Да, я подумала, что надо купить альбом, чтобы дома испытывать такие же эмоции. Потом, естественно, я захотела узнать больше, разобраться что происходило в искусстве.

— Есть мнение, что повышается уровень дофамина, когда смотришь на произведение искусства также как при влюбленности. Это близкие чувства.

— Это правда. В одном из интервью меня спросили, как я выбираю предметы в коллекцию. Да я влюбляюсь! Это похоже на чувство влюбленности и, конечно, на желание обладать этим предметом, этим объектом.

— Вы помните свое первое приобретение?

— Конечно, помню. Не могу сказать, какое произведение попало раньше, но, кажется, две работы Сергея Сапожникова и работа Оли Чернышевой. Сергея Сапожникова я увидела на выставке и сразу поняла, что мне необходимы его работы. Для меня это был новый этап в жизни, до этого я никогда не покупала искусство, честно признаюсь. Я поняла: это мои работы. Кстати, когда у меня в гостях был художник Евгений Антуфьев, он сказал: «Да с тобой все просто. Очень четко понятно, что ты собираешь и по какому принципу».

— По какому?

— Цвет. Я, конечно, про цвет.

— Кстати, это может быть связано с тем, увлечение искусством выросло из моды?

— Да, в моде есть понимание формы, пространства, потому что мода связана с искусством. Дизайнер, если он хороший дизайнер, ничего просто так не вписывает в свою коллекцию. Это как айсберг, мы видим только верхушку — платье, а на самом деле за этим платьем стоит идея, если мы говорим о хороших дизайнерах.

— Вы часто посещаете выставки, ярмарки, какие изменения наблюдаются в искусстве в связи с пандемией?

— В искусстве, в отличие от моды, мне кажется, все наполняется позитивом. Ровно год назад я была на Парижской неделе моды, и она уже была очень темной. Несколько показов были про альтернативные миры после апокалипсиса. Если мода — десант быстрого реагирования, то художники — это скорее история про подумать, пересказать и показать. Я помню период, когда никто не верил в современное российское искусство, мне говорили: «Что ты, у нас нет художников, это никогда не будет котироваться, оно закончилось еще в 1960-х. Последний — Кабаков, и на нем все завершилось». И мне хотелось сказать в ответ: если вы не развиваете индустрию, то не будет ничего. Если нет коллекционеров, нет и художников.

— Ваши первые покупки это Чернышева и Сапожников, это как раз лет восемь назад? Я помню выставки того периода, когда был вопрос, хватит ли искусства, чтобы заполнить 20 тысяч квадратных метров Винзавода? 

— Вы первопроходцы в этом смысле, делаете колоссальную работу, которая  помогает развивать индустрию, без которой невозможно развиваться художнику. Это как с дизайнерами. Все говорят: «Почему в России нет модной индустрии?» Потому что нет площадок, нет инфраструктуры. Надо собирать пазл, на это требуется время. Не надо ждать, что завтра у нас появится Dior или Chanel. Хотя вот в искусстве уже чуть-чуть наладилась система.

— Из чего это ощущение складывается?

— Количество и периодичность выставок. Нет такого, что прошла выставка и у тебя длинный перерыв, годами ты ждешь следующую выставку. Мне очень понравилась ярмарка молодого искусства blazar, это было как раз после долгого локдауна. Открытие триеннале, биеннале, выставки в MMOMA до локдауна. Есть ощущение, что современных художников стали покупать институции, появились фонды.

— Сколько сейчас в вашей коллекции работ?

— Не так уж и много. Работ 30 или чуть меньше.

— Это эмоциональные покупки или есть системный подход?

— Я говорила, что должна полюбить работу, чтобы она попала ко мне домой. Но влюбленности случаются неожиданно, не там, где ты их ждешь или планируешь встретить. Я попадаю к друзьям, например, на выставку, как было с Антоном Кушаевым и влюбилась в его работы. Поговорила с ним и поняла, что он мне интересен.

— Антон, кстати, начинал у нас в проекте «Открытые студии» и «Старт». 

— Как раз у вас я купила две небольшие работы. Художник Евгений Гранильщиков пригласил на выставку, мы поговорили и одна из работ мне настолько понравилась, что я сказала: «Ладно, я забираю».

— То есть планов, например, «в этом году куплю 10 произведений или одно», нет? 

—Нет, но когда стены начали заканчиваться, то поняла, что это уже коллекция, начала смотреть более комплексно. Собрала всех своих солдат, как Урфин Джюс, со стороны посмотрела и стала думать, что добавить в свою армию. Я купила Павла Пепперштейна, у меня его не было в коллекции, хотя я его знаю. Это было осознанное решение, что мою армию, условно необходимо укрепить ферзем или королевой.

— Что еще вы бы хотели купить, безотносительно стоимости?

— Мне хочется посмотреть, кто есть из молодых, кого я еще не приметила. Если говорить про относительно старую гвардию, то мне нравится Дмитрий Гутов.

— Вы больше опираетесь на свое мнение или к кому-то прислушиваетесь? Меня сейчас даже не столько фамилии интересуют, сколько где вы покупаете, как принимаете решения? 

— Разговариваю с теми, кто делает выставки. Иногда мне в разы интереснее говорить с куратором, чем с художником. Да простят меня художники. Любое современное искусство без текста не существует, мы продолжаем быть концептуалистами. Я не знаю, будет ли коммерческий успех когда-нибудь у моей коллекции.

— А важно ли это?

— Конечно, важно знать, что она не обесценится. Но у меня есть принципиальная позиция. Я в первую очередь покупаю именно молодых художников и это приносит мне удовольствие.

— Насколько важна для вас стоимость произведения? Есть ли внутренний лимит, который вы себе задаете?

—Да, конечно, есть лимит, в пределах которого я лавирую. Но как говорил мой приятель: «Надо просто больше зарабатывать».

— А какая самая недорогая работа в вашей коллекции?

— Да у меня много недорогих работ. Я купила несколько акварелек на ярмарке blazar. Они мне понравились, и я хотела поддержать ребят. Одна стоила 15 000 рублей, а вторая — 25 000 рублей.

— Вы покупаете искусство онлайн? Насколько для вас важно именно видеть работу живьем?

— Я покупала некоторые объекты онлайн. Но это скорее дизайн. Кстати, интересный факт: многие фешен-дизайнеры уходят в дизайн объектов. Например, Вирджил Абло сделал коллаборацию с IKEA и галереей в Париже. Он даже представлен в рамках Венецианской биеннале. Джонатан Андерсон, креативный директор бренда Loewe, работает с дизайном.

— Что вы думаете о коллаборациях моды и искусства, которые стали популярны?

— Я остыла к коллаборациям, они стали очень коммерческими. Когда задача продавать и продавать, то теряется смысл. Мне нравится проникновение сфер друг в друга, когда это более тонко сделано, когда дизайнер погружается в искусство. Например, я встретила Джонатана Андерсона на архитектурной биеннале. Он ходил, смотрел. Потом эти архитектурные явления я видела и в коллекциях.

На что вы готовы потратить последние средства: на моду или искусство?

— В последнее время я поняла, что на искусство.

«Это абсолютно бессовестное, эгоистическое «потребительство». Как меценат Владимир Смирнов по любви собрал коллекцию для Третьяковки

Константин Макаревич, партнер юридической компании Squire Patton Boggs

— Можете вспомнить первую встречу с современным искусством?

— В целом, интерес к искусству был всегда, со времен учебы в художественной школе и до нее. А в части современного искусства знакомство происходило через выставки. Первая на память приходит во время учебы в юридической академии. Мы будущей супругой учились на одном курсе, увлекались искусством, ходили по выставкам и были на большой выставке в ЦДХ в 2005 году, кажется Арт-Москва. Помню, например, коробки с видео Александра Шабурова и Вячеслава Мизина, работы Виноградова и Дубосарского, Мамышева-Монро.

— Как вы вообще узнали про эту выставку?

—  В те веселые времена выходила, среди прочих, печатная «Афиша», мы знали и следили за основными мероприятиями. Про Арт-Москву все было просто: я снимал комнату на Смоленской, часто гулял пешком до Парка Горького и видел огромные баннер на ЦДХ, их нельзя было не заметить. Параллельно появлялся интерес к приобретению первых работ. Но наша история увлечения начиналась не с современного искусства. В тот период мы часто ездили по Золотому кольцу, красивым старорусским городкам, и однажды мне попался в руки еще советский альбом художников старой владимирской школы живописи. Вы Бритова, например, знаете?

— Вроде нет. 

— Видите! А Ким Бритов — известный советский художник, главный представитель так называемой владимирской школы живописи. Он и сегодня часто встречается на аукционах советского искусства. Помимо Бритова во Владимире в те времена работали и другие ставшие достаточно известными художники — Кокурин, Юкин. Это такая несколько лубочная, наивная живопись — русские пейзажи, храмы, но очень характерная. Первым приобретением и было небольшое масло Бритова. Ее считаю первой осознанной покупкой, она все-таки стоила по студенческим понятиям значимых денег.

— Пока все, что вы говорите, далеко от современного искусства, то есть та выставка в ЦДХ не стала поворотной?

— Конечно, что-то понравилось, однако покупать не было желания. Но частые посещения выставок в итоге определили основной интерес. В конце 2008 года у соседа в гостях увидел холст Владимира Немухина, и почти одновременно жена находит книгу с женскими портретами Анатолия Зверева, и буквально за один год мы открыли для себя советское неофициальное искусство. Это стало основным. Сначала исследовательски – выставки, литература, интернет, а со временем и первыми возможностями – покупки. К современному же искусству собирательский интерес проснулся относительно недавно, три-четыре года назад.

— Константин, пытаюсь разобраться, как вы покупаете? Все покупки проходят процесс согласования в семье?

Покупаю, скорее, эмоционально, что нравится из того, что могу себе позволить. С современным искусством в целом также. Супруга, кстати, здесь очень помогает, с холодной головой часто расставляет правильные приоритеты (не всегда заканчивается отказом от покупки). С современным искусством есть нюансы — нет четких критериев и общего понимания, как выбирать. Вот, вы, Софья, занимаетесь искусством профессионально, вам понятно, почему и как формируется стоимость, как устроен внутри весь процесс. Мне сложнее ориентироваться и быстро реагировать. В моей небольшой коллекции, современного искусства, наверное, процентов десять всего. Условно с Кабаковым или Булатовым для молодых коллекционеров проблем нет: можешь – не можешь, по сути, единственный вопрос. Принципиальных споров о величинах здесь нет. На уровне чувств влюбиться в современное искусство сложнее. Нет оформившихся паттернов, памяти прошлого и понятного культурного опыта. Помню, как увидел впервые работы Тимура Новикова. И невозможно не влюбиться, помимо чистого искусства на тебя идет атака большого количества мощных ассоциаций – ленинградский богемный андеграунд, группа «Кино» с рок-клубом, Курехиным и другими, вся эта эстетика в понятном контексте, которым давно увлекался. В современном искусстве самое приятное – текущий момент, актуальность, и прогресс, личность художника. Кроме того, и особенно с рождением детей, приходит понимание, что если искусство не поддерживать, то и развития не будет. Страна большая, арт-скаутов и рынка пока немного, надо по мере сил помогать.

— Что именно из современного вы покупаете?

— Это история в развитии. Изначально нравились работы, связанные с актуальными высказываниями, каким-то активистским подтекстом, например, художники, работающие с уличным искусством: Миша Мост, Слава ПТРК, Артем Лоскутов. Постоянно открываются новые интересные ребята. В прошлом году были по приглашению галеристов Сергея и Ольги Поповых в Нижнем Новгороде на выставке недавно ушедшего Николая Касаткина. И они познакомили нас с местными художниками. Супруге, например, понравились очень работы Артема Филатова, а мне не меньше Владимира Чернышева. Я из последнего купил в начале года замечательную работу классного Вовы Перкина, дерево Нестора Энгельке. При этом, конечно, очень остро стоит проблема хранения. Все работы хранятся на даче, места уже нет, как и удобных сервисов по хранению.

— А как все-таки начали покупать и как потом научились?

— На самом деле учимся до сих пор. Чем больше ты уделяешь этому время, тем понятнее становится, как покупать, кто эти художники, где найти информацию.

— Вы говорите с позиции опытного коллекционера, а что может помочь начинающим?

— Я сам начинающий, ни о какой коллекции пока речи не идет. Друзья меня часто спрашивают, что стоит повесить хорошего на стену из современного, чтобы не ерунда. Вопрос абсолютно справедливый –нет репутационно сильных справочников, рейтингов, очень узкая ниша. Забей в Яндексе – «купить современное искусство» и вылезет «ужасное ничего» на много страниц. Пока ты не подготовлен и не насмотрен, то, понять разницу между перспективным современным искусством и просто рисованием трудно. Это как с зеркальными фотокамерами: купил и как бы фотограф. Вот, нравится мне очень тонкий Виктор Алимпиев, но предположу, что в жизни может случится, что какие-нибудь художники, продающие классические пейзажи в подуличных переходах могут один раз сделать что-то похожее. Чисто случайно: чихнул, кисть дрогнула, дочь включила вентилятор. Поэтому насмотренность, знание матчасти (контекста) – первый помощник, особенно когда нет поддержки больших СМИ и тусовки.

— А что такое нормальная тусовка? Место общего сбора?

Константин: У начинающего коллекционера немного шансов пересечься с миром современного искусства, нет понимания, как собирать, почему, как и что собирают другие, с кем посоветоваться. В регионах есть сложности, куда пойти посмотреть. Большие государственные галереи современное показывают плохо, приобретают почти ничего. Хорошо, есть работы не требующие погружения – большинству, кому показать серию про детство из 1990-х Славы ПТРК, это понятно и нравится. Но если взять молодого  художника Ивана Новикова, то с ним сложнее, потому что уже абстрактно, нет ассоциаций, требуется поддержка профессионального и честного советника. Многие вешают то, что им порекомендуют дизайнеры интерьеров при покупке квартиры, которые иногда гораздо лучше разбираются в мебели, сантехнике.

— Вообще, что думаете про российский арт-рынок?

— Он небольшой, но он есть, и есть даже конкуренция. Но количество галерей, художников, информации, событий — их сравнительно немного. К тому же, сейчас экономически и в целом не самая благоприятная общая ситуация для искусства. В прежние десятилетия рынок рос вместе с предпринимательским сообществом, ростом его благосостояния, надеждами деятельного и свободного человека.

— Константин, если вернуться к вашей профессии, вы юрист, знаете право, какие на ваш взгляд существуют барьеры с точки зрения правового регулирования? Например, ввоз-вывоз и так далее.

— Регулятивные проблемы здесь не главные, но имеются. Например, по моей специализации (государственно-частное партнерство, ГЧП) я знаю заинтересованных инвесторов на местах, они готовы вкладывать инвестиции в создание (реконструкцию, ремонт, даже новое строительство) и последующую эксплуатацию объектов культуры. Для этого структурно подходят модели ГЧП. Но, поскольку это отношения с государством, то возникают проблемы. Отсутствие компетенций в сфере ГЧП у публичной стороны. Слабая готовность принимать, что проекты в данной сфере, особенно относительно капиталоемкие, не могут окупаться без государственной поддержки в том или иное виде. Неготовность разделять с инвестором риски проектов. Все социально значимые сферы тяжелы для инвесторов, но для объектов культуры требуется отдельная специальная настройка, все проблемы известны.

— Вопрос, который я задаю всем собеседникам: какие первые шаги? С чего начинать?

— Главное желание и, конечно, возможности. Первое — ходить на выставки, изучать, общаться. Второе — не бояться ошибиться и, если и когда есть возможность, — покупать. Третье — формировать свой круг, единомышленников, которые станут партнерами и даже друзьями в этой сфере. Важно доверять себе, но также знакомиться и общаться с другими коллекционерами, у них уже есть опыт, для меня это всегда интересные люди. Четвертое, очень важное для меня — чувствовать и даже знать художника. Мне, например, важна личность, наличие идеи, какого-то стержневого содержания. Не в смысле IQ, а какая-то принципиальность, собственная позиция. Даже неважно какая идея, пусть он верит в инопланетян или в то, что в его работах не должно быть зеленого цвета, главное, чтобы он был готов чем-то важным жертвовать.

Ольга Мансир, основательница благотворительного интеллектуального клуба «Во благо»

— Ольга, что все-таки для вас первично, благотворительность или искусство?

—  Я начинала с благотворительности, так получилось, что формат, который устроил меня и показался достойным, правильным, напрямую был связан с искусством. Сейчас я бы не ставила в один ряд благотворительность и искусство, можно сказать, что благотворительность —миссия, а искусство — это страсть.

— Помните ли вы в какой момент страсть началась? С чего?

—  Наверное, это история сапожника без сапог, который в какой-то момент вдруг понял, что все, я теперь люблю сапоги. Первый аукцион прошел в 2016 году. Один коллекционер, узнав как мы с помощью искусства хотим помочь ветеранам паралимпийского спорта, поделился работами из своей личной коллекции. Это были шестидесятники. Кто разбирается в современном искусстве поймут, это необыкновенной щедрости жест, около 20 работ попали к нам в каталог. Мне понравился Владимир Немухин, я подумала, что за 50 000 рублей купила бы эту работу, но его коллаж взлетел до 350 000 рублей и на этом больше не екало сердце. Я начала погружаться в историю искусства, общаться с художниками. Как Алиса в Зазеркалье, я провалилась.

— Мне кажется, я догадываюсь, где вы приобрели свою первую работу.

— Мы шутим, что у меня история сильной независимой женщины, сама работу попросила, сама на аукцион выставила, сама купила, сама деньги в фонд перевела. Первой покупкой была работа Николая Кошелева, его абстрактная акварельная работа. Он поставил невероятно низкую цену для своих работ и я купила его работу. Она до сих пор висит у меня на видном месте, привлекает внимание гостей, которые к нам приходят. Это история подтверждение того, что на благотворительных аукционах дешевле покупать искусство, а деньги идут на добрые дела.

— Сколько работ в вашей коллекции сейчас?

— Около 50. Я беру то, без чего точно не смогу жить.

— Появилась ли общая тема в коллекции?

—  Коллекция от собрания отличается. Коллекция, как единое целое стоит больше, нежели все картины по раздельности, они объединены темой, есть логика. В моем случае логика не прослеживается. Это как крошки у мальчика с пальчика в сказке, он шел по этим крошкам к цели. Я иду к своей цели — коллекции, которая будет закрывающей тему или эпоху. Часто говорят об инвестиционной привлекательности живописи, но это не Tesla и не Google, ты не можешь с уверенностью предсказать поведение или инвестиционную привлекательность того или иного художника через десять лет.

— В коллекции все-таки живопись в основном?

— В этом году я приобрела три арт-объекта: две скульптуры Маяны Насыбулловой, она посвятила их карантину, такой советский олимпийский мишка и на нем медицинская маска. Я купила к нему Мадонну, мне кажется, в паре им веселее.

— Как вам владение новыми формами? Где они находятся? Дома?

— Я сейчас вернусь к слову владения. Как выпускница МГУ, на предмете «ораторское искусство» мы должны были защитить тему по канонам Аристотеля, и я выступала с манифестом, почему коллекционировать искусство — хорошо. Как только сказала, что «владеть искусством…», меня оборвал преподаватель и обратил внимание на то, что ты «не владеешь искусством, ты хранишь его». Искусство —  это часть культурно-исторического процесса, ты должен передать его дальше, в конечном счете в идеальном мире это окажется в музее, где наши потомки будут судить о времени, в котором мы живем.

Ведущая аукциона, я  в Москве, она в Лондоне, говорит: «Так, Россия, Москва, делаете ли вы ставку?». Я думаю: «Обалдеть, она прямо ко мне обращается».

— Где все-таки находятся эти произведения? 

— Произведения находятся дома, они живут со мной. Какое-то время была шпалерная развеска на большой стене, но я все сняла и повесила одну работу Валеры Чтака. Мне необходимо прожить какую-то часть жизни, размышляя об этой работе. Там используется символ У-вэй из восточной философии, речь о том, чтобы наслаждаться моментом, жить здесь и сейчас. Так я настраиваю свою жизнь в том числе с помощью искусства в своем доме.

— Есть ли какая-то граница, выше которой вы не готовы покупать работу или, допустим, ниже? 

— Ниже точно нет. Но вот моя мечта, например, Жан-Мишель Баския на стене, но одного миллиона долларов пока еще нет в моем кошельке.

— Но вы потратите такие деньги, если такая возможность представится? 

—  Сто процентов. Я регулярно слежу за торгами на аукционном доме Phillips, изучаю современное искусство, радуюсь, когда мне удается предугадать появление художника на следующем аукционе и увеличение его цены. Пока это все тренировка для меня, но конечно, я задумываюсь о том, чтобы эти работы, попав в руки моих детей и внуков, принесли им замечательные дивиденды.

— Что вы мечтаете купить помимо Баскиа?

— Мне жизненно необходимы скульптуры собак Джефа Кунса. Я уже знаю, сколько они стоят и знаю, что на Phillips они продаются по три, прощупываю почву среди своих друзей, кому еще они необходимы. Евгений Антуфьев и его просто сумасшедшие мозаики. У меня мурашки, когда я их вижу. Мне нравится направление нео-фолк, никто о нем как таковом не заявляет, но есть ряд художников, например, Артем Филатов, Алиус Хуалис, Ульяна Подкорытова, Устина Яковлева, они актуализируют часть нашего национального культурного кода, достают из музея плетение, работают с деревом.

— Оля, я вас слушала и такой закрался вопрос. Аукционы. Такое впечатление, что вы сделали свой проект, чтобы хорошее искусство покупать. 

— Кроме как на своих аукционах я пыталась торговаться в аукционном доме Phillips, я очень хотела тиражную работу Раушенберга, но она улетела и дело не в том, что она перешла мой лимит, меня отвлек телефонный звонок. Магия процесса, невероятно крутой опыт и я всем советую его пережить, поучаствовать в аукционе. Ведущая аукциона, я  в Москве, она в Лондоне, говорит: «Так, Россия, Москва, делаете ли вы ставку?». Я думаю: «Обалдеть, она прямо ко мне обращается».

— Вы  почувствовали ответственность за всю страну?

— Да, между прочим, за плечами страна. В этот момент раздается дурацкий звонок, и вот мой Раушенберг прямо из под носа испарился. Конечно, есть галереи современного искусства. Некоторые из них прекрасным образом представлены в пространстве Винзавод. Есть друзья коллекционеры, которые меньшие жадины, чем я, в плане искусства, готовы расставаться со своими работами. Моя следующая цель — отправиться самостоятельно в Европу, на аукционы искусства, это приключение для меня.

— В современном мире на нас сыпется огромное количество информации, зачастую я, человек, который много работает с искусством, не всегда знаю, могу ли доверять этому ресурсу или нет, если речь идет о новой информации. С какими трудностями встречается начинающий коллекционер?

— Заблуждение, в которое умышленно или неумышленно неопытного коллекционера приводят современные художники и их дилеры. Поскольку коллекционер — не профессия, а скорее хобби, то сначала они могут не понимать, кто крутые имена. Своим друзьям, которые хотят покупать искусство от $10 000, я советую обратиться к арт-профессионалу, в аукционные дома, к тем людям, кому они доверяют. Только если коллекция — это не только, скажем так, сундук воспоминаний, например, «мы с семьей поехали в Италию и на площади во Флоренции купили такую работу», да пожалуйста, конечно, это ваши личные воспоминания, но это не коллекция.

— Вы сказали про поездки на международные ярмарки, но при этом не упомянули, был ли опыт приобретения на ярмарках?

— Нет, на ярмарках я искусство не покупала, но, например, Cosmoscow — это место знакомства с современным искусства. Ты знакомишься в первом приближении, ходишь по Cosmoscow, три дня на прошедшей ярмарке я посвятила хождению вдоль стендов, но поскольку это мои друзья, художники и галеристы, то уходить мне удавалось не очень далеко и я посмотрела, наверное, четверть всей ярмарки. Ты знакомишься с искусством, приходишь в эту галерею, знакомишься еще больше с ним и покупаешь какую-то работу.

— Как изменилась ваша жизнь с того момента, когда вы начали коллекционировать и вообще увлекаться современным искусством?

— Это может прозвучать пафосно, несоразмерно тому смыслу, который я вкладываю в эти слова, но в моей жизни появилась цель, связанная с последовательностью шагов и активностью, которую я готова предпринять, чтобы развивать свой интерес к современному искусству. Это как готовиться к Iron Man, со стороны кажется, как это — положить целый год на подготовку к какому-то событию, но год твоя жизнь наполнена дополнительным смыслом, ты общаешься с членами сообщества, изучаешь огромный массив информации, ты крутишь педали каждый день, бежишь, плывешь, оглядываешься назад и думаешь: «Вау, моя жизнь приобрела дополнительный смысл на этот отрезок времени».

Игорь Цуканов — о своем участии и роли фонда Потанина в организации выставки в Париже

Юрий Истомин, частный инвестор

— Знаю, что вы очень внимательно выбираете произведения, но не знаю, с чего все начиналось?

— Мы переезжали в новую квартиру, появилась буквально свободная стена и купили первое, что встретили в галерее в Париже. Напротив отеля «Бристоль» в галерее увидели работу Виктора Вазарели. Это было лет восемь назад. Сегодня у меня около пятидесяти работ, я не пересчитывал, примерно.

— Помните все свои покупки?

— Работы да. А вот обстоятельства — как и где покупал – помню не все.

— Какие имена в вашей коллекции? 

—  Адриан Гени, Марлен Дюма, Рудольф Стингел, Яёи Кусама, Гюнтер Форг, Георг Базелиц, Тони Крэгг.

— Что вас сподвигло сделать второй шаг? Вы считаете себя коллекционером?

— На самом деле я не считаю себя коллекционером, хотя в галереях и на биеннале уже привык к определению «collector». Что-то все мои работы конечно объединяет, например, что авторы почти все — это современные живущие художники, это актуальные художники, которыми интересуется весь мир, с большим количеством выставок, растущим интересом СМИ, они растут в цене, ну разве что кроме Вазарели. Он не растет в цене, но уж очень красивый.

— Расскажите о критериях, которыми вы руководствуетесь при выборе.

—  У меня этот критерий распространяется на всю жизнь. Я очень люблю экселевские таблички. Делаю их при выборе практически всего. Когда я планирую дорогие покупки, или как в случае с искусством, серию покупок, то прошу заполнить помощников и экспертов такие максимального размера и информативности таблицы.

— И что в табличках про современное искусство?

— Примерно 70 критериев: какие галереи представляют художника, в какие годы у него были выставки, количество музеев, в которых он представлен, сколько раз его имя упоминалось в СМИ, темпы роста среднего и максимального чека на аукционах и так далее. Далее тестируя веса для каждого из параметров, удается с высокой вероятностью прогнозировать кто из художников в ближайшие годы будет более востребован. Но для меня важна не только такая актуальность, но все-таки атмосфера, которую картина создает, и как она резонирует с атмосферой комнаты. В спальню ты вешаешь одну работу, а гостиную другую.

— То есть вы оцениваете инвестиционный потенциал произведения по семидесяти критериям. А есть ли лимит цены, выше которого вы не поднимаетесь?

—  Я не думал об этом, возможно, это как-то могло бы коррелироваться с уровнем моего дохода в этот период и пониманием, какую его часть могу позволить себе потратить на искусство, которое мне нравится.

— То есть искусство — важная и постоянная статья ваших трат?

— Да.

— Есть ли базовый набор мест, где вы приоритетно покупаете искусство?

—  Это три основных аукциона и топовые галереи: David Zwirner, Gagosian, Pace, Marian Goodman, и так далее. Галереи для меня важны еще и как места для созерцания искусства. Я их посещаю во время всех поездок, от Лондона до Майами. Например, в Нью-Йорке в одной из галерей впервые увидел работу Эдди Мартинеса, запланировал покупку, но сразу не купил. Буквально через несколько дней на аукционе он взлетел. Когда я позвонил в галерею, то той работы на продаже уже не было, ведь на последнем аукционе его максимальная цена выросла почти в четыре раза. Тем не менее на одном из последующих аукционов я купил другую его работу — но она была уже в его новом ценовом диапазоне.

— Покупаете ли вы российское искусство?

— У меня есть российское искусство. Кошляков, Дубосарский. Или, например, случайно купленные работы Ильи Кабакова. Мы были на его выставке и под впечатлением приобрели работы. Эти покупки все случайные, в экселевских табличках их не было.

— Как российским художникам оказаться в мировом топ-листе?

— Мой первый собственный бизнес в середине 1990-х—  компания «Русский хит». Мы покупали авторские права на отдельные песни, из которых скомпоновали и выпустили более 500 различных сборников на аудиокассетах и дисках. Я ездил на различные зарубежные музыкальные выставки и покупал лицензии на дистрибуцию прав в России. На мой взгляд, между арт и музыкальным бизнесом можно провести параллели. Для международного успеха певец проходит несколько этапов: по умолчанию он должен быть мега-талантлив, но далее он должен быть культурологически интегрируемым в глобальный рынок, с чистейшим английским и наиактуальнейшим саунд-дизайном, затем ему помогает сильный локальный продюсер и в конце он попадает к мейджерам, таким как Universal, Sony или Warner. По аналогии и локальный художник может попасть на арт-олимп. Нужно сделать табличку — шучу — из биографий топ-художников и там найти похожие закономерные вехи. Где в конце вместо музыкальных мейджеров там будут крупные мировые галереи, такие, как Gagosian.

—Эти критерии, которые вы назвали, есть у многих художников и в России. Но у многих нет возможности, чтобы познакомиться, например, с крупными международными галереями.

— Значит, необходим для начала российский «продюсер», который здесь поддержит.

—  Почему все-таки вы не считаете себя коллекционером?

— Для меня это, наверное, какая-то разновидность фэн-шуя. Нам в детстве говорили, что необходимо посадить дерево возле дома. С искусством также: когда у тебя на всех стенах висят радующие глаз работы, которые при этом еще и растут в цене, это просто приятно. Я всегда в шутку говорил это, а потом прочитал, что Бэнкси сказал то же самое.

— Вашему увлечению искусством уже больше восьми лет, с какими сложностями вы сталкивались в процессе коллекционирования?

— Например, консультанты. Друзья рекомендуют дилера, он взахлеб советует «перспективные и значимые» имена за какие-то непонятно большие деньги. А чуть позже выясняется, что у него основная комиссия была от продавца и в полный рост конфликт интересов.

— Во что бы вы посоветовали вложиться начинающим коллекционерам сейчас?

— С точки зрения целостности концепции коллекции это может быть коллекция только художников-женщин,  или только африканского искусства,— тот, кто правильно войдет в эти стратегии с одной стороны, получит цельную концепцию, с другой — инвестиционно интересную коллекцию, ведь обе темы экспоненциально растут в цене.

в 2018 году Сингер вышла на аукционы со старта аж в $400 000. Когда я попросил связаться с галереей, чтобы купить ее работы, то мне ответили, что все расписано для музеев на пять лет вперед, ничего купить нельзя.

— Почему так интересно африканское искусство? Западные коллекционеры покупают африканское искусство и не покупают российское, несмотря на локальный контекст и того и другого?

— Это какие-то те самые более интегрируемые коды и вечная мода на ориентализм. И романтика. Кстати, наравне с африканским искусством я бы назвал тренд на Японию. Например, помимо «африканского» Стенли Уитни у меня в коллекции есть Тому Гокита и Аяко Роккаку, работы которых так же растут в цене. Япония в каком-то смысле тоже локальный рынок, с которым можно сравнить Россию, но он более популярный. Сравните, как часто в поездках в других странах вы видите российские или японские рестораны и интерьеры.

Что касается интереса к африканскому искусству, то может быть это еще связано с тем, что тяжело отделить африканское искусство от искусства выходцев из Африки, которые переезжают в США и в Европу, как например звезды последних аукционов Джой Лабинджо или Кудзанай-Вайолет Хвами. На самом деле не так много африканских художников, которые испытали успех, но продолжают жить и работать у себя на родине, в Африке.

Плюс тренд на мультикультурализм.

—  Вот эту самобытность, которая так привлекает в японском искусстве, я вижу и в современном российском и считаю, что оно не уступает ни японскому, ни африканскому и даже более международно-интегрируемо. Художники, которые выходят из «Открытых студий» на Винзаводе, сразу получают контракты в галереях, на выставках, начинают работать с музеями. С точки зрения высказывания у российских художников колоссальный потенциал, но согласна, что нет интегрированности в международный контекст.

—  В школьные годы я учился в художественной школе и на летних каникулах подрабатывал художником в городском кинотеатре, рисовал те самые советские афиши. Так вот я тебе уверенно говорю, если взять любого творческого человека и заставить месяц-два насильно насматривать качественный топ японского, африканского или американского искусства, он просечет фишку и из десяти или ста работ точно сделает несколько не только «просто красивых», но и реально актуальных и востребованных. В 2019 году на Венецианской биеннале (кстати ее слоган был пророческим May you Live in Interesting Times, «Чтоб вам жить в интересные времена») я встретил цветные работы Эйвери Сингер. Но без подписей. Я остановился и спросил, чьи это работы, мне никто не мог ответить. Я говорю: «Слушайте, это что-то очень круто», они нашли экспликации и приклеили обратно. Оказалось, что в 2018 году Сингер вышла на аукционы со старта аж в $400 000. Когда я попросил связаться с галереей, чтобы купить ее работы, то мне ответили, что все расписано для музеев на пять лет вперед, ничего купить нельзя.

— Это профессиональное продюсирование, в том числе.

— Конечно, но я думаю это еще и насмотренность художницы на то, что сегодня актуально. Чтобы русский музыкант начал писать музыку, которая будет востребована в США, он должен слушать музыку, популярную в США, сделать похожее, он не может продавать туда наш шансон, например. У нейрофизиологов есть понятие субмодальности, то есть сочетания незаметных полутонов, эти субмодальности присутствуют в том самом востребованном мировом искусстве и те, которые ты видишь в русском искусстве, как ни странно, за небольшим исключением с первым не будут совпадать.

Про Эйвери Сингер было еще интересное продолжение. Буквально после Венеции  в интернете я наткнулся на рекомендации некоего арт-эксперта Карлоса Риверы в 2016 году, о том что Сингер это хорошая инвестиция. Через месяц я случайно оказался в Лос- Анжелесе, пригласил его на обед и расспросил, как он смог это понять, ведь тогда ее даже не было еще на аукционах.  И он рассказал мне свой секрет – CV, то есть резюме, биография художника, к которому он подходил как в фундаментальном анализе подходят к стоимостным акциям — по мультипликаторам. Он сравнивал CV художников растущих на аукционах, с теми, кого на них не было – но с похожими же CV – в части образования, выставок, музеев и прочего. После встречи с ним моя табличка добавила еще десяток столбцов.

—  Хорошо, тогда вернемся к коллекционированию, какой совет вы даете начинающему коллекционеру?

—  Выбрать концепцию, тема которой бы «цепляла». Это может быть и поддержка, например художников его региона, или российских художников. Женщин или как я уже говорил, просто направления, страны, категории объектов, или что-то еще.

Но до этого важно провести подготовительную работу: изучать и читать исследования, например Art Price, читать обзоры топ-экспертов, например, Алана Шварцмана. Эксперты из Sotheby’s  в какой-то момент предложили мне познакомиться с ним. Его с партнером в 2016 году Sotheby’s купили как компанию за $85 млн. Когда мы встретились с ним в Soheby’s в Нью-Йорке я был просто потрясен широтой арт-эрудиции этого человека.

Активно посещать музеи современного искусства и галереи. И максимум арт-сайтов в интернете. Постепенно сформируется насмотренность. Это может занять три года, больше, меньше, но чем больше смотреть, тем быстрее пойдет процесс.

Эльвира Тарноградская, основательница галереи Syntax и компании Artika Project

— В вашей семье несколько поколений коллекционеров, дедушка, папа?

— Верно, и дедушка, и папа. У меня есть теория, что истинное коллекционирование — это род обсессивного невроза. Скорее кейс для психиатрии, но, безусловно, и для истории искусства, и для понимания культуры. Это страсть.

— Был ли у вас шанс не заниматься искусством, состояться в другой профессии? Или все-таки контекст воспитания влияет и определяет? 

— Я бы сказала, что у меня не было шанса не связать свою жизнь с культурой. Я увлекалась и модернизмом, и авангардом, и современным искусством, я увлекалась философией и литературным авангардом, и в принципе экспериментами с языком. Я воспитана на идеалах классического искусства и мой интерес к современному искусству, философии второй половины XX века не одобрялись в семье. Это был некий род подросткового бунта. Мне хотелось пойти на историю искусств и философию, родители сказали: «Времени лихие, давай-ка лучше ты получишь денежную специальность, иди на юрфак». Я как неуверенный в себе человек пошла на юрфак, у меня не хватило ресурса отстоять свои интересы. Поэтому искусствоведческого образования у меня нет. Дедушка мой был известным в узких кругах библиофилом, сыном украинского поэта Серебряного века. В 1937 году отец дедушки был отправлен в лагеря за стихотворение, которое косвенно намекало на геноцид украинского народа советскими властями. Когда дедушка вернулся из армии (он тогда служил в армии), дома не было ни единой бумажки, и он стал разыскивать дореволюционные издания. Собственно, так и началась его коллекция. Он стал приобретать первые издания Пушкина, Чехова, потом присоединились классики русской живописи. Это была страсть, которая поглощала его полностью. Я родилась на Украине, мы много переезжали из одного города в другой, у меня не так было много друзей, а книги были под рукой. Моя галерея называется «Синтаксис», потому что она про сложные взаимосвязи языка, про смысловые взаимодействия.

Уличное искусство я бы сформулировала как некую новую искренность.

— Интересно, что в вас преобладает, галерист или коллекционер? И кто ваши коллекционеры? 

— Моя галерея работает два года, я уже более 10 лет работаю арт-дилером, и могу сказать, что есть тенденция от такого «сувенирного» коллекционирования: «пришел — увидел — победил», то есть «понравилось — купил», к осознанному потреблению, формированию концепции, повысился интеллектуальный уровень тех, кто покупает. Это всегда единомышленники, соратники, с которыми интересно и у которых есть, чему поучиться.

— Что их объединяет? 

— Интересует уличная культура и то, как молодежная субкультура интегрируется в художественный язык и в художественные практики. От классической и станковой живописи люди переходят к сложным форматам: инсталляции, скульптуре, объекту.

— Согласна, что уличное искусство набирает обороты, появились художники, которые из естественной для них среды стали переходить в музеи и галереи. С чем, на ваш взгляд, связан интерес к уличному искусству?

— Это отскок маятника от искусства концептуального, немного зацикленного на себе и герметичного. Уличное искусство я бы сформулировала как некую новую искренность. Сама концепция уличного искусства, то, что произведение говорит со зрителем из неожиданного места, имеет совершенно неожиданный эффект. Мы же не ходим куда-то смотреть уличное искусство раз в месяц, как мы ходим в галереи. Этот эффект искренности и такой новой честности – это то, чего не хватало.

— Что важно знать тому, кто планирует делать первые шаги в коллекционировании? 

— Мне кажется, важно найти то, что резонирует лично с тобой и начать изучать этот вопрос. Можно приобрести работу одного художника, можно двух и найти то звено, за которое можно вытянуть всю цепь. Безусловно, читать. Помимо чтения есть такое понятие как насмотренность, тренировка глаза, посещение хороших выставок, причем интересно погружаться глубоко и в российский контекст, и в западный контекст.

— Для коллекционера места покупки имеют значение? Сейчас активно работают ярмарки, галереи. Насколько важно, где ты покупаешь?

— Я советую покупать искусство в галереях. Галереи поддерживают карьеру художника, поддерживают музейные выставки. Такая работа галерей — это гарантия в будущем монетизации коллекции. Если связаться с художником напрямую и он согласится продать работу, то, конечно, будет экономия, но часть денег, которые ты сэкономил, не пойдут на дальнейшее развитие карьеры этого художника. Галерея возит художника на западные ярмарки, галерея вкладывается в его музейные коллекции, в печатные каталоги.

— С какой суммы можно начинать коллекционирование современного искусства? 

— Как показал опыт группы в Facebook «Шар и Крест» в пандемию, с очень небольшой суммой можно приобрести работу значимого автора. За 20 000 — 30 000 рублей, например, уже можно рассчитывать на графику. Она в России, кстати, недооценена. Нам хочется масштаба, а графика — это кабинетный, интимный жанр. Графика во многом дает большее представление о художественной кухне, чем монументальное произведение.

— Как быть уверенным, что цена, по которой вам предлагают искусство, не завышена? Как адекватно оценить стоимость произведения?

— За последние десять лет прозрачность рынка современного искусства сильно выросла. Хотя он всегда и во всем мире прозрачным не был.

— Расскажите, пожалуйста, про идею своей коллекции. 

— Моя концепция коллекционирования ничем не отличается от концепции осознанного потребления. С этой точки зрения нет никакого конфликта между моей галерейной деятельностью и тем искусством, которое я покупаю лично для себя. Эта идея поддержать те явления в национальной культуре, которые мне близки, которые со мной резонируют и которые мне хочется, чтобы развивались дальше, как раз реализуется в коллекционировании и в моей галерейной деятельности. Другое дело, что не все объекты, которые я приобретаю, находят место у меня дома или в офисе у моего мужа, у нас не так много места. То, что у меня дома, немного шире. Это своеобразный род сентиментального сувенира. У Пруста в первом томе «В поисках утраченного времени» есть момент, где главный герой спит и за секунду до пробуждения он представляет, в какой он находится комнате, и у него смешиваются все комнаты, в которых он когда-либо ночевал: дома, в Париже, у бабушки. Такая мешанина вещей находится и у меня дома: произведения русской классической живописи XIX века, например, Михаил Клодт, а рядом Ира Корина.

— Сколько у вас произведений в коллекции?

— Где-то более 200 произведений.

— У меня есть набор часто возникающих вопросов, один из них технический: где хранить работы? Понятно, что когда покупаешь первую, вторую работу, ты повесил в спальне или на кухне, в офисе и так далее. Но когда уже переходит границы личных пространств, как решают коллекционеры сегодня эти вопросы? 

— Для этого нужен небольшой экономичный склад и, конечно, инвентаризация, то опись всех предметов коллекции. Даже если коллекция не висит дома на стенах, она должна жить, работы должны где-то показываться, необходимы фотографии и данные, чтобы можно было показать.

— Менялся ли вкус или круг предпочтений на протяжении всего периода коллекционирования?

— Мне важна именно художественная линия, которой я придерживаюсь в своей галерейной деятельности. Конечно, у меня есть произведения всех авторов, с которыми я работаю. Это Гоша Острецов, Валерий Чтак, Кирилл КТО, Люда Константинова, Сергей Пахомов, с которым мы когда-то взаимодействовали, Александр Косолапов. Из тех, с кем я не работаю, меня очень радует работа Дмитрия Гутова, которая висит у нас дома, Кирилла Макарова (Красил Макар — прим.Forbes Life). Наверное, мне не хватает в личной коллекции работы Паши Пепперштейна. С Пашей мы дружили, очень хорошо к друг другу относимся. Плюс в подростковом возрасте именно с «Медицинской герменевтики» Паши и Сергея Ануфриева началось мое увлечение российским современным искусством.

— Если говорить о коллекции: 200 работ — это только современное искусство или туда пробрались также работы из вашей прошлой жизни, связанной с антиквариатом?
— Из прошлой жизни осталось довольно много работ. Есть несколько скульптур Сальвадора Дали, есть старые голландцы, фламандцы, есть русские художники, Дмитрий Пригов, Свешников, есть даже Дэмиен Херст. Это моя первая большая галерейная покупка, когда галерея «Триумф» делала выставку Дэмиена Херста в 2006 году. Работа Дэмиена Херста определенным образом коррелировала с моей личной историей. Коллекция — это все-таки про личную историю.