«Дети и подростки гораздо лучше взрослых»: РАМТ исполняется 100 лет
К своему столетнему юбилею РАМТ выпустил «СТО» — спектакль «sound-восхождение в 238 ступенях» режиссера Александра Хухлина, где идет рассказ об истории театра от лица разных персонажей, включая гардеробный номерок.
Официальный день рождения Московского театра для детей (так он тогда назывался) — 13 июня 1921 года, когда в помещении бывшего кинотеатра «Арс» на Тверской (сейчас там расположен «Электротеатр Станиславский») молодой режиссер Наталья Сац поставила спектакль «Жемчужина Адальмины». В 1936 году постановлением правительства театр переименовали в Центральный детский и отдали здание МХАТа-II на Театральной площади. В театре проводила свои педагогические опыты Мария Иосифовна Кнебель, ставил «Друг мой, Колька!» Анатолий Эфрос. Сегодняшний РАМТ — это уникальная площадка в центре Москвы, где идут спектакли для самого разного возраста, в том числе вполне себе взрослые «Нюрнберг», «Сын» и «Демократия». В РАМТе нет единовластия и привычной для большинства репертуарных театров тирании. Во многом это заслуга Алексея Бородина, который руководит театром уже больше сорока лет, и Софьи Апфельбаум, ставшей директором РАМТа в 2015 году.
Их союз — редкий пример профессионального равноправия, поддержки и доверия. Возможно, именно удачный союз худрука и директора позволил театру пережить трудные времена (Апфельбаум — одна из обвиняемых по делу «Седьмой студии»), выпустить несколько громких премьер подряд в пандемийном сезоне. Открывший сезон 2020-2021 «Сын» Юрия Бутусова и «Деревня и я» Дмитрия Крестьянкина — безусловные удачи сезона. О том, как, формально будучи детским театром, РАМТ может позволить себе такую разнообразную художественную жизнь, Forbes Life рассказали Алексей Бородин и Софья Апфельбаум.
— Как сочетается политика детского и молодежного театра с актуальными спектаклями? Не теряет ли театр таким образом молодого зрителя?
Алексей Бородин: Не теряем, а приобретаем. По крайней мере, такого молодого зрителя, который о чем-то думает. Я считаю, что дети и подростки гораздо лучше взрослых. Считается, что у взрослых больше опыта и якобы больше знаний. Но степень открытости и восприимчивости у молодой аудитории в сто раз острее. Театр же существует во имя контакта, но не примитивного, сверху или снизу, а равного. И я, и Бутусов, и Перегудов, и молодые режиссеры — мы все живем сегодняшним нервом. У меня есть надежда, что я своим спектаклем буду интересен этим детям. Для меня уважение к зрителю заключается в том, чтобы оставаться на своем собственном уровне и говорить с позиции того, кто я есть.
— По какому принципу сегодня формируется репертуар?
Софья Апфельбаум: Как директору, мне хочется, чтобы человек приходил сюда с родителями, потом стал ходить сам, а потом привел своих детей. Сейчас на утренние спектакли у нас ходят не классами, а семьями, и это очень большое наше достижение. Алексей Владимирович добивался этого долгие годы: когда он пришел в ЦДТ, билеты распределялись по школьным заявкам, и в зале от первого ряда партера до последнего ряда яруса сидели классы. Это, конечно, бич детского театра, поэтому, чтобы ребенок мог прийти с родителями, мы ставим дневные спектакли только по выходным. Еще мы постоянно обновляем линейку детских постановок: так, у нас появились «Денискины рассказы», «Кролик Эдвард», «Манюня», «Черная курица» — спектакли, которые интересны и взрослым. Важно, чтобы родители не уходили в буфет пить кофе, пока ребенок сидит в зале.
У нас в репертуаре порядка 60 названий, и до пандемии мы играли около 600 спектаклей в год. Это было связано не только с директивами Минкульта, который вынуждал театры все время наращивать репертуар и количество зрителей: у нас, как, к сожалению, у всех федеральных театров для детей, не самый большой государственный бюджет, и большое количество спектаклей — просто необходимость. Но детские спектакли мы не можем продавать очень дорого: дело не в том, что мы альтруисты, а в рыночной ситуации и в том, что люди не готовы покупать билеты по 15 000-20 000 рублей, когда они идут в театр с ребенком (а то и двумя). Так что цены на билеты у нас равновесны рынку: есть небольшой сегмент дорогих в нашем понимании билетов по 5000 рублей, но в основном мы стараемся держать демократичные цены. Кстати, несмотря на это, именно детский спектакль, как правило, себя окупает, так как обычно он долго эксплуатируется (у нас, например, есть прекрасный «Том Сойер» 1989 года, который умно, хорошо и слаженно поставила американская команда, и все молодые артисты до сих пор через него проходят). Но если не будет ставиться что-то новое, не будет экспериментов и даже неудач, то, конечно, артисты потеряют форму, а у детей будет травма от «тюзятины».
То, что в РАМТе так много всего происходит и артисты все время заняты, поддерживает их в тонусе, так что наши утренние спектакли тоже проходят со стопроцентной отдачей. Экономически невыгодные малые формы важны для нас как движение вперед, как разнообразие репертуара, а для артистов они важны потому, что их зарплата состоит из баллов за каждый сыгранный спектакль, и малые формы занимают весьма значительную часть в этой структуре.
Что касается большой сцены, у нас есть довольно сложные по структуре спектакли, и похвастаться стопроцентной заполняемостью зала на всех спектаклях мы не можем. «Берег утопии», который шел у нас десять лет, не был стопроцентно аншлаговым хитом, но те четыреста зрителей, которые на него приходили, были на вес золота, хотя с точки зрения экономики спектакль и был убыточным. Если бы у нас был более облегченный вечерний репертуар, мы могли бы зарабатывать больше, но у нас идут «Нюрнберг» и «Демократия» Бородина, «Ромео и Джульетта» Перегудова, которые не предназначены для массового зрителя, но важны с точки зрения миссии, потому что мы позиционируем себя как театр для молодого, готового говорить на серьезные темы, думающего зрителя.
— Алексей Владимирович, когда вы в 2018 году назначили режиссера Егора Перегудова, ученика Сергея Женовача, главным режиссером РАМТа, это было воспринято как выбор преемника. Ведь в традициях худруков российских театров не принято действующему худруку делить власть с кем-то еще. Но вы продолжили активно работать в театре. Поэтому назначение Перегудова до сих пор выглядит очень нетрадиционным решением.
Алексей Бородин: Мне нужен не сменщик, а собеседник. Я не держусь за это место. У меня нет амбиций по отношению к самому себе. Но есть по отношению к театру. Поэтому я приглашал ставить Карбаускиса и Еремина, придумал проект «Молодые режиссеры — детям», который был моим бунтом по отношению к детским спектаклям. Кстати, этим летом молодые выпускники Женовача снова будут делать у нас эскизы. Сейчас Кирилл Вытоптов ставит «Барышню-крестьянку». Студентам я всегда говорю, что надо быть готовыми работать с разными режиссерами, а школу понимаю как базу, как опору, чтоб летать дальше. Но главное, что все эти спектакли наши! Бутусов поставил «Сына» как что-то наше, не чужое. Спектакль вызывает восторг не только у поклонников Юрия Николаевича, но и у нашего зрителя, и у артистов, которые сразу включились в эту историю.
— С подачи фонда Потанина РАМТ первым из отечественных театров открыл фонд целевого капитала, эндаумент. Какие задачи вы собираетесь решить за счет эндаумента?
Софья Апфельбаум: Мы участвовали в конкурсе фонда Потанина, выиграли грант на создание целевого капитала, собрали минимальную сумму 3 млн рублей и в 2018 году первыми из российских театров зарегистрировали фонд целевого капитала. Не могу сказать, что эндаумент у нас сильно растет: тут нужны крупные вложения, а у нас нет одного большого донора, как в Эрмитаже или Еврейском музее, где большой вклад ежегодно приносит большие проценты и служит источником дополнительного дохода. К тому же обслуживание фонда требует средств, так что пока у нас доходы совсем небольшие. Но вот, например, один из гонораров для спектакля «СТО» мы оплатили из доходов от эндаумента, а в прошлом году сделали дайджест нашей интернет-газеты. Мы решили совместить историю сбора средств с традиционной для театров формой «клуба друзей». Сейчас мы начинаем фандрайзинговую кампанию к столетию, а так как целевой капитал — это история про наследие и сохранение традиций, то, надеюсь, мы существенно его пополним и сможем проводить больше программ. Странно, что мы так и остаемся единственным театром, который на это решился. Хотя у других театров больше спонсоров, все полученные ими средства уходят на текущие нужды, а не на формирование фонда целевого капитала, который обеспечит финансовые возможности в будущем. Разумеется, это сложный механизм, который требует большой отчетности, но дорогу осилит идущий.