Кира всегда чуяла, когда превращалась в ту, за кем сейчас наблюдают, — интуитивно сжималась в клубок, замирала в надежде, что это лишь показалось.
Поймала боковым зрением: к ней приближается парень. Уходить тут нельзя, уходить — значит, сделать неприсутствие очевидным. Постарайся не быть заметной. По возможности — просто не быть.
что люди подумают, что потом скажут, слышишь, что о тебе говорят
— Привет, — сказал парень. — Я друг жениха.
Он говорил монотонно, как будто его научили или даже заставили произносить все эти слова. Не было сил, чтоб нормально кивнуть, и Кира медленно смежила веки — ну типа кивнула глазами.
Подошла пожилая тетя. Друга разом куда-то снесло.
Тетя отметила: Кира выглядит хорошо. Пояснила: это ведь потому, что она пока молодая — упирая на это «пока». Поделилась бесплатным советом: надо, мол, ценить жизнь. Кира кивнула.
— Молодые все красивые, — растрогалась тетя.
Друг жениха опять замаячил на горизонте, даже не попытавшись сделать вид, что он тут случайно.
— Но не все ценят жизнь! — не унималась тетя.
Друг жениха, оказавшийся совсем рядом, тут же вставил, что он-то уж ценит.
— Например, наркоманы, — добавила тетушка, посмотрев вдруг очень значительно, даже немного сурово.
— Не, наркоманы не ценят, — поддакнул друг жениха, приближаясь к Кире вплотную. Так близко, что можно взять пробу дыхания на табак и на алкоголь. И в подтверждение этого:
— Я вот не пью, не курю.
Тетушка, казалось, была совершенно счастлива это узнать. Поток мудрости тут же иссяк: поняла, что невозможно чему-то учить столь серьезного человека. Она похвалила друга жениха за все, чего он не делает, и, хитро сощурившись, объявила, что оставляет их вдвоем, молодым хорошо с молодыми.
На сей раз парень разузнал (правда, неверно расслышал) Кирино имя и теперь вставлял его постоянно, точно бы опасаясь забыть. Кто же знает, где он ошивался, но явно времени зря не терял, сочинил уникальный опросник.
Начинаем телевикторину, отвечайте, как мы хотим.
— Ира, — бубнил друг жениха, — а какую музыку ты любишь?
Кира не слушает музыку. Она могла бы сказать, что музыка не для нее, много хуже — вкупе со словами. Что куплеты непрошено лезут в память. Чем проще — тем липче: слова популярных песен остаются с Кирой годами, приходят на ум во время пустых разговоров, навязчиво крутятся перед сном.
Походя Кира отмечает, что перенимает и эту монотонную манеру, и привычку слегка наклоняться всем корпусом, и голос становится чуть не своим, но ближе к нему, к собеседнику.
Так происходило всегда. Кира совсем растворялась.
Она не уверена даже, что в принципе знает, как звучит ее всамделишный голос. Тот диктор, который внутри претворяет мелькнувшие мысли в звук, практически неуловим, очень сложно поймать его тон.
Кирин голос меняется от человека к человеку, и все как один говорят, слыша лишь отголоски себя, — как же приятно тебя нам послушать.
Она возвращает людям их же слова. Получается разговор. Ее дело — верней отражать. Неужели не ясно, на их «кто на свете милее?» (для чего это всем надо знать?) всегда следовало отзываться «я не знаю, ты знаешь, ты в курсе».
Эхо, зеркало, оболочка. Захочешь взглянуть, что внутри, — разорвешь, разобьешь, — если правда захочешь взглянуть на что-нибудь кроме себя.
Кира качает слегка головой, вежливо улыбается — быстрая, извиняющаяся улыбка.
— Не слушаю.
Друг жениха вовсе не обескуражен, у него наготове так много реплик.
— А какие фильмы ты любишь?
— Не смотрю.
— А какие сериалы ты любишь?
— Ну… Извини, сложно поддерживать разговор. Боюсь, тебе со мной будет не слишком уж интересно.
— А каких актеров ты любишь?
Кира наполнила стакан до краев. Выпила залпом, так толком и не разобрав, это было вино или сок. Если спросит теперь: «А какие напитки ты любишь», Кира внутри себя взвоет. Друг жениха вроде что-то еще говорит, но вокруг шумно, Кире не разобрать.
Свадьба шла к середине, и про новобрачных забыли. Посудачив, друзья невестиной родни пришлик выводу, что замужество на редкость удачное — жених городской, свадьба богатая.
— Пи-пи! — повторял какой-то незримый ребенок.
Невеста отошла к окну подышать, и длинная фата задевает концом выпуклый, бисером шитый живот, цепляет острые ногти — кончиком их, как стилетом, будет удобно распотрошить подарочные конверты. Как вернулась, созвали всех незамужних девиц. Кира думала быстро скрутить кольцо из конфетной фольги, но руку подняли за нее — сухие горячие тетины пальцы вздернули запястье вверх. Кира вздрогнула. Собственная рука сразу стала чужой. Захотелось ее отгрызть. Или отбросить, как ящеров хвост, пусть бы дернулась несколько раз, отвлекла на себя внимание, пока остаток от Киры легко затерялся в толпе.
В напряженной, звенящей тишине слышно было, как летит муха. И когда ребенок снова заладил свое «пи-пи!», никто даже не обернулся. Потом, конечно, пришлось обернуться, ведь он на коленях у бабушки все же сидел, и та подняла шум. Решили, что это к счастью. На свадьбах что ни случится, то к счастью: описается ли ребенок, разобьют ли бокалы, вывихнут ли челюсть, откусывая каравай. Только вот замужняя свидетельница — к беде: молодые тогда разведутся.
Все эти свадебные приметы Кира узнала, пока ревом ревущего малыша поспешно уносили мыться, а она шла в центр зала, потирая предательское запястье.
Дохловатенькие цветы описали дугу, взмахнули прощально лентами.
Букет поймала кузина, которая — Кире сразу же донесли — профи лишь в ловле букетов, а замуж-то так и не вышла, могла бы и дать шанс другим.
Посмотрели на Киру. Кира изобразила досаду — будто это не она стояла столбом, пока летали цветы, и даже сделала осторожный шажок вбок, чтоб уж точно не зацепило.
После жених взял да полез невесте под самую юбку. Кира засомневалась было, что такое подходит для детских глаз, но никто больше не волновался. Традиции — это всегда хорошо, особенно для детей. Жених что-то там покопался, нашел узкую, в оборках, полоску ткани. Стянуть ее полагалось зубами. У жениха зацепился то ли зуб, то ли брекеты, невеста захохотала, вскинув голову, и от того дело пошло веселей. Плюнул тканью, победно встряхнул ей над головой, кинул в толпу неженатых друзей. Те почему-то стояли — все как один, — прикрывшись ракушкой из сомкнутых пальцев: может быть, опасались, что прилетит чем тяжелым, не тряпкой.
Друг жениха был на высоте. И теперь все вокруг, гоготнув, стукали кулаком по спине, повторяли: «Ты следующий, вот это ты влип». Женатые говорили: «Ну мы тебе быстро невесту найдем».
Другие предметы невестиного наряда разыграны не были. Но это еще не конец, может, будут.
Улыбайся. Что люди подумают? Спину прямо. Подумай уже о других, каково им смотреть на кислую рожу.
Невозможно душно.
Туфля спадает со стертой ноги. Кира смотрит на кровь отстраненно, совсем не как на свою. Надо же, сколько ее натекло — темной, стылой, разоблачавшей мягкую тонкую замшу. Так долго глядит на рану, что кровь прекращает свой бег. Мутило от музыки. Голова шла кругом от мелькания тамады. Под нос Кире, прямиком над тарелкой, сунули детский горшок. Надо сказать, очень вовремя. На синем дне лежали банкноты — собирали туда деньги на мальчика. Кира помотала головой. Дождалась розового горшка.
— Поровну! — огласили свидетели, покопавшись в их содержимом.
— На мальчика! — перекричала всех мать жениха, кинувшись к сборщикам с пачкой мелких купюр.
— Мальчик! — тут же согласились свидетели.
Друзья жениха взревели. Наследник, пацан, будущий футболист. На рыбалку вместе поедут.
Невеста огладила бисер на животе. Тот или та, кто сидел там внутри, не стал бы меняться в угоду голосовавшим.
Продираясь сквозь духоту — падает, давит, — Кира глянула на молодых за отдельным столом, свадебные король с королевой под монограммой изсвившихся, слипшихся, поглощавших друг друга букв, под когда-то живыми цветами, понатыканными тут и там, сопревшими в нагретом зале. Жених очень осторожно поправил невестино платье, сбившееся в танцах, а она накрыла его руку своей и улыбнулась так хорошо.
И Кира подумала: «Что за дела? Как мне вас теперь презирать?»
Тамада, воинственно размахивая теркой и вроде морковью, взвизгнула: мол, новый конкурс, только для смелых гостей.
Как же невыносимо душно.
— Не, ну видно, прям видно, что с области — столько вбухать бабла и такой вот колхоз закатить, — доносилось тягуче и важно, сквозь салаты во рту.
Музыка вдарила так, что вибрации чуялись кожей.
Быстро ли, медленно — все одно — Кира идет как будто крадется, бесшумно лавирует между людьми, не заденет ни края чужой одежды, незамеченной хочет пройти, только это не удается.
— Кирочка! — заходится кто-то, кто это, это женщина, это родственница, с кем она говорит, а, понятно, что же ей надо, может быть, можно пройти. — Кира, какое платье! Сказала как раз твоей матери, что вот, вот как надо, что и празднично, и не пошло. Хотя вот ты-то как раз можешь одеться как хочешь!
Ей вторит еще одна, и, может быть, третья, пока все ровесницы Киры кучкуются в стороне. Кира рассеянно кивает в ответ, глаза блестят чуть сильнее обычного, испарина глиттером праздничным переливается что на лбу, что над верхней губой — можно подумать, особенность макияжа.
— С твоей фигурой — хоть без ничего ходить!
Спасибо, ну что вы, это звучит, конечно, ни капли не странно. Возьму на заметку ваш дельный совет, где моя записная книжка.
— Не то что тут некоторые вырядились, знаешь, аж неприятно смотреть. Все отовсюду торчит. Напоказ! Должна быть тайна.
Расскажите Кире про тайны, она же тут вся как забитый доверху тайник. Между ребрами дернулось и зашлось, захотелось приоткрыть рот.
— Так не смотрите, — вдруг говорит Кира не своим каким-то тоном, резким, глубоким, как в микрофон говорит.
Сквозь плотную ткань это совсем и не видно, но платье сейчас разойдется по швам — сразу станет понятно: под тканью лишь темень. Темнота подтекала из глаз, притворяясь расплывшейся тушью, красила изнутри итальянские туфли.
Кира заметила: друг жениха зажал в кулаке подвязку и шарит глазами в толпе.
Ты же помнишь, куда бежать?