«Это не созависимость»: как диванная психология мешает трезво оценивать абьюз
С чем только не сравнивали любовь. В том числе и с чем угодно негативным и пугающим: это и «боль», и «безумие», и «слепота». А еще часто это «наркотик» и «зависимость». Прямое сопоставление использует даже научпоп — например, писатель, исследователь феномена счастья Пол Долан пишет: «Любовь — наркотик, и у нее есть серьезные побочные эффекты». Что же говорить о песнях или стихах: тут и «кокаиновая любовь к тебе», и «от тебя завишу».
Сегодня психологические исследования и данные нейронауки стали общедоступны, а потому в «народное творчество» превращаются околонаучные понятия. Термины «адреналиновая» и «дофаминовая зависимость» или «созависимые отношения» применяются слишком уверенно и, увы, слишком вольно.
Психолог Кризисного центра «ИНГО» Елизавета Великодворская замечает: «Например, о «созависимых мужчинах» мы слышим редко, а вот женщинам «созависимую» любовь приписывают значительно чаще». Именно у женщин сегодня часто «диагностируют» нейромедиаторные зависимости от «цикла насилия»: «она зависима от этих эмоциональных качелей». Так формируется новый опасный стереотип: если кто-то зависит от нездоровых отношений, то именно женщина.
Психиатр-нарколог и психотерапевт Алексей Романов определяет это явление как «околонаучную поэзию», которой не стоит безоговорочно доверять: «Нейрохимический уровень интерпретации поведенческих паттернов кажется бесконечно сложным и недостаточно разработанным для того, чтобы можно было утверждать «это значит то». Чем реалистичнее научные данные, тем более неоднозначны выводы и тем сложнее сформулировать их в рамках короткого «это значит то». Иначе получается «что надо, то докажем».
Директор фонда SILSILA Анастасия Бабичева в колонке для Forbes Woman разбирает самые распространенные клише из языка «диванной психологии» и поясняет, почему использовать их в массмедиа, соцсетях и в личном общении в лучшем случае бессмысленно, в худшем — опасно.
Не все то зависимость, что влечет
В строго клиническом смысле зависимостью является далеко не все, что зависимостью называют. Нейробиолог, к.м.н. Владислав Солдатов определяет зависимость как состояние, при котором субъект испытывает «перманентную мотивацию получать воздействие фактора, вызвавшего эту зависимость».
Зависимость может быть химической — например, от алкоголя или никотина. А может быть поведенческой — многие представляют, что такое шопоголизм или гэмблинг (игровая зависимость), а психологи все чаще говорят о цифровой аддикции.
Чтобы понять биологию аддиктивного поведения и его роль в жизни человека, в первую очередь нужно обратиться к нейробиологическим механизмам работы системы вознаграждения, считает Владислав Солдатов.
Основной «разменной монетой» нашей деятельности являются положительные эмоции. «С этой точки зрения, по большому счету все, что мы делаем в жизни, — это избегаем наказания в виде голода, боли, усталости, стыда, социальной депривации, — говорит Солдатов. — И гонимся за наградой в виде еды, секса, признания или общения».
Даже нравственность — это попытка человека выбрать такое поведение, при котором «индивид будет испытывать меньше негативных эмоций в связи с чувством вины, социальным порицанием или наказанием», добавляет эксперт.
В любви аналогично: если какой-то фактор активировал зоны удовольствия нашего мозга, мы непременно это запомним и сформируем мотивацию искать воздействие этого фактора в дальнейшем.
Психотерапевт Алексей Романов полагает, что в философском и психологическом ключе зависимое поведение, действительно, до определенной степени является склонностью человеческой психики. Но тогда почему нет диагнозов «зависимость от любви к SPA-процедурами» или «зависимость от езды на BMW»?
«С медицинской точки зрения зависимое поведение должно обладать специфическими критериями», — говорит Романов. «Зависимость всегда дезадаптивна, а значит, оказывает негативное влияние на здоровье, социальный статус и развитие человека», — объясняет Солдатов. Дезадаптивность означает, что мы действуем, недостаточно сверяясь с постоянно меняющейся реальностью — как будто на автомате или по накатанной. Именно критерий дезадаптивности помогает, с одной стороны, предположить наличие зависимости, а с другой — разграничить зависимость и привычку.
«Жизнь по привычке»
Привычку нередко называют зависимостью. Когда о близких отношениях говорят: «они вместе по привычке», то это может означать, что от былой любви не осталось следа, а жизнь пресна и безэмоциональна. Но в клиническом смысле здесь нет оснований подозревать зависимость или «больные» отношения.
Привычка — это неплохо, ведь она как минимум помогает экономить энергию для решения определенных задач — например, повторяющихся.
Пока человек остается «хозяином своей жизни», то есть имеет возможность совершать повседневные выборы автономно, руководствуясь целесообразностью, а не только привычкой, поводов для беспокойства нет. Жить с партнером «по привычке», но сохранять за собой возможность закончить отношения, если в них вдруг возникнет опасность, — это адаптивное поведение, в отличие от зависимого.
Но если «бразды правления» оказываются в руках кого-то или чего-то другого, к чему человек имеет существенную склонность или привязанность, возможно, речь уже идет об аддикции.
Привязанность — от слова «привязана»?
Зависимость, говорит Солдатов, можно распознать по наличию «синдрома отмены», когда без повторяющегося выполнения определенного поведенческого акта человек испытывает страдания. Еще одно свойство зависимостей, на которое указывает эксперт, — специфичность, когда нарушенный баланс между положительными и отрицательными эмоциями может быть восстановлен только при воздействии фактора, вызвавшего зависимость. Страдания («без тебя мне невыносимо») и специфичность («мне хорошо только с тобой») в близких отношениях — признак эмоциональной привязанности к партнеру. Но привязанность сама по себе — не проблема.
Формировать и поддерживать здоровую привязанность — нормально и необходимо для человека. Психолог Кризисного центра «ИНГО» Елизавета Великодворская объясняет: «В отношениях, действительно, могут присутствовать и эмоциональная привязанность, и, например, насилие. В этом случае противоречивые эмоции могут затруднять принятие решения, например, о расставании». Но это по-прежнему не является основанием утверждать, что любые дисфункциональные отношения — зависимость.
А вот нарушения привязанности могут приводить к разнообразным негативным последствиям, в том числе связанным с зависимостями. Один из основателей современной аддиктологии Цезарь Короленко считал, что склонность к зависимому поведению закладывается в детском возрасте и определяется нарушением способности устанавливать эмоциональные контакты с окружающими. «В семьях, где родители эмоционально дистанцируются от детей, посылают им неоднозначные сигналы или демонстрируют примеры «сложных» взаимоотношений, вырастают люди, не способные строить социальные связи и удовлетворять эмоциональные потребности через отношения с окружающими. Они не могут найти точку опоры ни в близких людях, ни в себе, а потому вынуждены искать ее в объектах аддикции», — рассказывает Владислав Солдатов.
Среди таких объектов, уточняет эксперт, могут быть и патологические любовные отношения или беспорядочные половые связи. На отказ со стороны объекта привязанности может последовать реакция гиперкомпенсации в виде эротической аддикции. Утрата привязанности может быть настолько неприятной и тревожащей, что заставляет отвергнутого навязчиво искать романтические и интимные переживания.
Травматическая привязанность и «стокгольмский синдром»: не одно и то же
Сценарий, когда эмоциональная привязанность действительно может становиться опасной, исследователи связывают с ПТСР (посттравматическим стрессовым расстройством). Опрос, в котором приняли участие около 1000 респонденток, выявил закономерность: женщины, переживающие насилие в близких отношениях и имеющие симптомы ПТСР, могут проявлять повышенную чувствительность и привязанность к своим жестоким партнерам.
В контексте теории травматической привязанности одно из современных исследований также проследило взаимосвязь психологического насилия, самооценки и эмоциональной зависимости у женщин, в том числе во время пандемии COVID-19. Выборка включала 222 респондентки. Результаты показали, что чем сильнее психологическое насилие в отношениях, тем ниже самооценка женщины и тем сильнее ее зависимость от супруга. А чем сильнее зависимость, тем больше склонность к поддержанию абьюзивных отношений. Низкая самооценка замыкает этот порочный круг. А женщины, которые постоянно находились с партнером во время социальной изоляции, демонстрировали исключительную степень зависимости от отношений.
Однако недопустимо сводить понятие травматической привязанности к любовной зависимости. Также абсолютно невозможно предполагать причинно-следственную связь, считая, что женщина «любит» автора насилия именно потому, что он применяет насилие. Особенно наглядно это демонстрирует так называемый стокгольмский синдром.
Часто его изображают парадоксальной привязанностью или даже влюбленностью в человека, от которого исходит угроза и опасность. Современная критика «стокгольмского синдрома» строится на том, что это не любовная зависимость или привязанность, а стратегия выживания.
Биопсихологическая модель интерпретирует это так: жертвы насилия могут казаться эмоционально связанными с агрессором, чтобы эффективно адаптироваться к угрожающим жизни ситуациям, «успокаивая» преступника. Решающую роль здесь играет не вопрос «почему ты не ушла», а вопрос «как ты выжила».
Стремление чувствовать себя в безопасности — основная цель нервной системы. При столкновении с прямой опасностью естественная реакция — борьба, бегство или полное отключение эмоциональных реакций. Но когда необходимо находиться в непосредственной близости от угрожающего человека или события, не отключаясь, не убегая и не сражаясь, организм может включать иные нейрофизиологические процессы. Это адаптивная стратегия, чтобы отчасти регулировать и «успокоить» источник опасности, снизить потенциальную жестокость агрессора. А зависимость, как мы помним, по определению дезадаптивна. Поэтому то, что сегодня слишком часто называют зависимостью в контексте небезопасных отношений, по сути является способом выживания.
«Они созависимые»: оба виноваты?
Понятие «созависимые отношения» не имеет четкого определения, поэтому трактуется очень вольно и это проблема, считает Елизавета Великодворская из ИНГО. А приставка «со-» делит поровну ответственность партнеров и их заинтересованность продолжать нездоровые отношения.
С одной стороны, любовная зависимость не выбирает. Например, одно из наиболее известных российских исследований любовной аддикции разработало структурную модель зависимости в близких отношениях между мужчиной и женщиной. Результаты исследования показали, что мужчины и женщины описывают одинаковые симптомы зависимости — потерю свободы, сужение горизонта ценностей, безличное отношение, дефицит ощущения опоры или самоценности.
Однако если термином «созависимые отношения» описывается партнерское насилие, приставка «со-» неприменима, напоминает Великодворская. Такая формулировка нормализует партнерское насилие, сводя его к «конфликту, где все хороши». Ответственность же за совершение насилия не может распределяться, ее всегда несет автор насилия. Даже если у него тоже предполагается зависимость.
«Вторая половинка» зависимости
Еще одно расхожее утверждение — у агрессоров формируется «зависимость от применения насилия».
Психолог Дональд Даттон обращается к этой стороне насильственных партнерских отношений: например, к «скрытой» эмоциональной зависимости мужчин, применяющих насилие, от своих жен и партнерш. Зачастую, утверждает Даттон, «абьюз позволяет мужчине поддерживать иллюзию независимости» и «продолжать закрывать глаза на собственные вытесненные потребности».
На некую зависимость агрессоров от применения насилия обращает внимание и психолог, специалист по коррекции агрессивного и насильственного поведения Станислав Хоцкий: «Действительно, можно увидеть аналогию с употреблением наркотиков. Человек выбирает насилие, чтобы чувствовать себя лучше, чем без него».
Но постепенно на смену очень сильным приятным переживаниям приходит ощущение обремененности. «От клиентов я порой слышу об усталости от прохождения цикла насилия снова и снова, — комментирует Хоцкий. — Как бы странно это ни звучало, применять насилие становится трудно, а удовольствия гораздо меньше. Но отказаться от полученной власти и, возможно, оказаться уязвимым страшно, особенно если человек живет в парадигме «либо ты, либо тебя». Отказаться от насилия — это примерно то, что мы называем ломкой у наркопотребителя: нет привычного инструмента обеспечить собственную безопасность».
Однако при всей схожести механизмов Хоцкий уверен, что невозможно ставить знак равенства между применением насилия и зависимостью. Прежде всего потому, что зависимость — это заболевание, а применение насилия — нет. «С одной стороны, идея, что автор насилия становится зависимым от злоупотребления властью, не должна становиться оправданием. Утверждение, что склонность к применению насилия есть болезнь, — это миф, — подчеркивает эксперт. — С другой стороны, прямая параллель не только фактически неверна, но и неполезна. Даже люди с химическими зависимостями, то есть болезнями, стигматизированы. Это значит, что общество не оставляет для них достаточно возможности выздоровления. Если интерпретировать применение насилия как зависимость, то есть болезнь, это становится и новым источником закрепления и нормализации».
Выбираем слова и отношения
Ни Международная классификация болезней (МКБ-10), ни Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам (DSM-5) не выделяют любовную зависимость в отдельную единицу, хотя рассматривают ее в составе других нехимических зависимостей.
Современные исследования доказывают, что с точки зрения нейромедиаторного ответа романтическая любовь, или влюбленность, действительно создает эффект, аналогичный реакциям, связанным с употреблением наркотиков. Однако само по себе это не доказывает, что «любовь — наркотик». Владислав Солдатов говорит о поведенческих аддикциях как об очень «человеческих». Прежде всего потому, что они требуют хорошей памяти и почти всегда завязаны на речи и абстрактном мышлении.
А член правления центра реабилитации от алкоголизма «Дом надежды на Горé» Марианна Ильина напоминает: труднейшая часть процесса выздоровления зависимого человека — преодоление чувства вины и стыда. Поэтому так важно, как именно мы говорим о любовной зависимости: если описывать отношения как «больные», как «источник кайфа», который «привязывает человека пожизненно», это провоцирует вину и стыд и запирает в зависимых отношениях.
«Понимать механизм и использовать упрощенные объяснения для оправдания — это два разных процесса», — уверена Елизавета Великодворская. Так и в разговоре о близких отношениях: понимать, как любовь может становиться зависимостью, и вольно ставить «диагноз», который нормализует партнерское насилие, — совсем не одно и то же. «Мозг всегда взвешивает пользу и риски прежде, чем принять решение, — говорит Владислав Солдатов. — Принцип «предупрежден значит вооружен» по-прежнему актуален: если человек знает о своих рисках, это может помочь ему сделать правильный выбор».
Именно выбор остается у нас всегда. Мы можем выбирать, продолжать или закончить отношения завтра. Мы можем выбирать, как говорить о них, чтобы они оставались источником поддержки, а не наоборот.
Автор благодарит за помощь в подготовке этого материала волонтера фонда SILSILA Нармин Исаеву, Кризисный центр «ИНГО», а также участников проекта «Независимые люди» Московской школы профессиональной филантропии Татьяну Колосову, Марианну Ильину и Юрия Авдеева.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции