«Создавать островки безопасности»: Людмила Петрановская о том, как пережить кризис

― Похоже, нас всех ждут серьезные испытания. В новых условиях оказалось очень сложно работать. Как пережить этот стресс?

― Да, все вокруг в шоке, я в том числе. Ощущение такое, что мозг выгорел за время сильнейшего стресса от всех этих эмоций. Скоро все будем потихонечку возвращаться в рабочее функционирование, начнем планировать. Но пока всем тяжело. 

С другой стороны, и я, и все мои коллеги отмечаем, что, когда работаешь, становится легче. Иногда в эти дни перед началом группы или консультации казалось, что нет сил, что нечего людям сказать, что хочется просто забраться под стол. А потом начинаешь — и дело идет. Работа — это кусок нормальной жизни, где ничего не изменилось. Это известное наблюдение: профессиональные компетенции при любых расстройствах психики страдают последними. А стресс — это тоже своего рода расстройство. И как ни странно, когда тебе самому плохо, ты все-таки можешь кому-то помочь. 

― Как с точки зрения психологии описать то, что сейчас происходит? Нас ждет посттравматический синдром, о котором сейчас много говорят? 

― О посттравматическом состоянии мы говорим, когда есть прямая угроза жизни, здоровью, благополучию. Все-таки в России мы сейчас не находимся в состоянии прямой угрозы. Если говорить, например, о россиянах, которые в ужасе от происходящего, то это, скорее, травма свидетеля и страх. Это разные ситуации. 

Что можно делать? Испытывая запредельный стресс, связанный с угрозой жизни, мы включаем психическую защиту ― диссоциацию: «это не со мной», «я не вполне здесь». Люди с таким тяжелым опытом часто описывают, что они как будто наблюдали себя со стороны в это время. Это хороший защитный механизм, позволяющий сохраниться в ситуации ужаса, но в этом состоянии нельзя находиться долго, из него нужно выходить. И важно, как только человек снова оказывается в безопасности, вернуться к себе самому. 

Пока безопасность не наступила, пугающие нас события продолжаются, важно создавать «островки безопасности», насколько это возможно. Если прямо сейчас удалось добраться до безопасного места — хорошо, если прямо сейчас есть возможность просто спокойно посидеть ― значит, я ценю эту возможность, если сейчас тепло, не страшно, близкие со мной — это уже какая-то безопасность. В такие моменты надо стараться быть «здесь и сейчас» всеми чувствами и осознавать это. Даже если это всего полчаса покоя, они должны быть ваши. Возвращайте контакт с телом, обнимайте близких, концентрируйте внимание на чем-то приятном: тепло от печки, солнечный свет, звук дождя, мурчание кошки. Это тот способ, с помощью которого мы сможем снизить издержки. Ведь любые испытания заканчиваются, а следы напоминают о себе десятилетиями, они калечат людей, их детей, всех вокруг. Мне кажется, сейчас очень важно об этом помнить и стараться снизить этот посттравматический след.

— А еще сравнивают реакцию на все события со стадиями проживания горя, потери. 

― Конечно, но тут важно понимать, что описанные стадии проживания потери ― не только про горе. По сути, это стадии проживания адаптации к большим изменениям в жизни. Потеря ― это только один из видов изменений. Нечто подобное происходит и в ситуации счастливого приобретения — например, многие это проходят, когда появляется ребенок. Там есть и отрицание, и гнев, и торг, даже может быть депрессия. 

Как только у нас начинается хоть сколько-нибудь нормальная жизнь, мы обязательно найдем способ все это обнулить

Все эти стадии в реальности не движутся последовательно, это динамический, сложный процесс, который схож с адаптацией к кардинальным изменениям. Но, конечно, к потере адаптироваться гораздо больнее, чем к чему-то радостному. И да, мы все находимся в состоянии потери сейчас. Каждый теряет свое. Мы даже не можем пока провести инвентаризацию всего, что мы теряем, поскольку процесс не закончен. Поэтому пока сложно прийти к адаптации. 

В этом смысле нынешняя ситуация сложнее, чем, например, когда происходит что-то разовое: стихийное бедствие или какая-то катастрофа, после которой люди начинают приходить в себя и восстанавливаться. А в нынешней ситуации пока непонятно, когда это закончится. 

— За новейшую историю страны мы пережили уже столько кризисов, что есть ощущение, что мы закаленные и способны многое преодолеть. Так ли это?

― Да. Только отдельный вопрос: зачем это все? Зачем нам все время преодолевать? Как будто мы в какой-то петле: как только у нас начинается хоть сколько-нибудь нормальная жизнь, обязательно найдем способ все это уничтожить, обнулить и опять перейти в формат выживания. 

Эта черта характерна для людей с посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР). Они хорошо функционируют в стрессовой ситуации. И как только стрессовая ситуация рассасывается и жизнь начинает налаживаться, они осознанно или неосознанно создают себе новую стрессовую ситуацию. Потому что умеют жить только в состоянии острого стресса. И затягивают в эту воронку окружающих.

Вот и нам приходится все время выживать, бороться, постоянно что-то преодолевать. Это, конечно, беда, потому что это не позволяет восстановиться после всех травм. Как только начинает что-то восстанавливаться, как только люди размягчаются, как только они становятся эмпатичнее, задумываются о развитии, об обустройстве чего-то ― все сносит очередным кризисом.

― Да, многие говорят, что сейчас рушится то, что некоммерческие организации создавали долгие годы.

― То, что НКО создавали огромным трудом, наращивая уровень доверия, эмпатии, нормальных отношений. Например, на наших программах в регионах мы показываем другой способ относиться к людям, по-другому общаться, видеть в людях партнеров, видеть в них субъектность, ресурс, строить отношения с позиции уважения и того, что человек ― хозяин своей жизни. И сейчас эти специалисты находятся в состоянии эмоционального и психологического насилия, от них требуют поддерживать то, с чем они, может быть, не согласны. Как они будут строить отношения с клиентами? 

За эту ситуацию многие будут расплачиваться прежде всего здоровьем. Вариантов тут несколько: либо продолжать цикл насилия, либо выгорать, либо гасить внутри себя, продолжая работать. За счет собственного здоровья. Альтернатива этому ― серьезная поддержка друг друга и профессионального сообщества. В принципе принадлежность к сообществам с одними ценностями сейчас особенно важна: так можно найти безопасное место, где можно укрепиться и почувствовать опору. 

― Как сейчас работает ваш Институт развития семейного устройства? Понятно ли, как будет меняться работа в новых условиях? 

— ИРСУ продолжает работать, и мы будем стараться делать это как можно дольше: у нас продолжаются все программы. Конечно, у нас будут сложности с деньгами, как у всех, но будем выкручиваться. 

Возможно, ИРСУ отчасти немного легче — мы с коллегами много раз обсуждали, что может наступить такой период, когда мы не сможем дальше работать, не идя на нечто этически неприемлемое. К счастью, у нас нет катастрофически уязвимых клиентов ― мы не работаем с детьми с раком или с другими заболеваниями. Мы обучаем специалистов и помогаем приемным родителям. И если мы не сможем работать — что, конечно, плохо, — никто не умрет в буквальном, физическом смысле. Поэтому мы как НКО в несколько привилегированном положении по сравнению с теми фондами, которые занимаются людьми в крайне уязвимой ситуации: теми, кто находится в местах лишения свободы, лечится от тяжелых заболеваний, кому негде жить и так далее. 

Естественно, работу придется перестраивать, как при любом серьезном кризисе. Пока совершенно непонятно, как будет устроен фандрайзинг, финансирование, но вариантов нет, будем разбираться. 

― Какие у организации сейчас основные программы? 

― У нас всегда было два основных направления: обучение специалистов, прежде всего в регионах, и работа с приемными семьями. Это специалисты из сферы проблемного детства, на которых буквально через несколько месяцев обрушатся валом последствия нынешних событий. Сейчас очень важно, чтобы они не оставались с этим один на один и получали какую-то поддержку, подкрепление, чувствовали коллегиальную солидарность, понимание. 

Конечно, сейчас я и все мои коллеги, которые работают в сфере проблемного детства, с ужасом ждут, чем все происходящее обернется. А обернется это, конечно, ростом нищеты, сиротства, количества семей в кризисе. Те процессы, технологии, что мы начинали выстраивать, принципы работы, которые постепенно внедрялись и укреплялись, сейчас могут быть просто сметены этим девятым валом. И это все уже никак не отменить. Можно только по возможности готовиться, сплачивать ряды, общаться со своими и думать о том, как это все выдерживать.

― А много у нас таких сообществ? Появились ли новые за последние годы? 

― Мы как раз работаем, чтобы они появлялись. Когда мы приходим в какой-то регион, у нас нет задачи просто приехать, обучить и уехать. Нам важно создавать профессиональные сообщества. Но ведь создание комьюнити ― большая и долгая работа. В нашем случае еще и очень эмоциональная. Мы работаем с очень большой человеческой бедой — с разрушающимися жизнями, несчастными детьми и семьями. И иногда это просто невыносимо. Поэтому особенно важно, чтобы человек не оставался с такой бедой один, потому что или она раздавит тебя, или ты очерствеешь. 

Сообщество — это пространство, где можно получить поддержку, понимание этих чувств, это шанс с ними справиться. У нас, к сожалению, нет такой привычки — объединяться и вместе переживать сложности. Обычно «каждый сам по себе, каждый сам за себя». Каждый думает: «я один» — хотя рядом много таких же людей. Но они не встречаются взглядами, чтобы почувствовать, что можно быть вместе. Одному очень тяжело. 

― Наверное, есть хорошие примеры формирования такого сообщества, которое способно поддержать людей в сложной ситуации?

― Конечно. Например, Удмуртия ― один из первых регионов, где стал работать ИРСУ. Уже прошло несколько лет с начала нашей работы — в регионе есть интервизорские группы: люди поддерживают друг друга, договариваются, участвуют в общих кейсах, обсуждают их вместе. 

Это очень медленный процесс — сообщество может только вырасти, его невозможно создать искусственно. И мне особенно больно думать, что сейчас стрессовые события и связанное с ними разделение бьют по этим пробивающимся слабым травиночкам будущих сообществ. 

― Еще сейчас в соцсетях много обвинений других людей или самих себя в этой ситуации. Это тоже многих ранит. 

― Да, стадия «все обвиняют всех» опять-таки естественна: мы помним, что по своей сути обвинение всего и всех, себя, других ― это такой гибрид гнева и торга. Когда я обвиняю других, мне становится легче, чем когда я в контакте с трагической реальностью. Когда я обвиняю себя, я будто бы торгуюсь. По сути, это некая разновидность отрицания, когда вместо того чтобы быть в контакте с реальностью, мы, что называется, пилим опилки. Но то, что слышны взаимные обвинения, провалы в вину ― это пока одна из стадий потери. Пока мы не в состоянии размышлять об этом всерьез, анализировать, что именно, кем и когда было сделано не так, — для этого придет время. Это огромная работа, несовместимая с состоянием стресса. 

― Как можно поддержать себя, близких в этом состоянии неопределенности? 

― В таких ситуациях всегда есть что-то, что мы теряем. И, как я уже сказала, этот список потерь еще не известен. Есть что-то, что, как мы надеемся, вернется. И есть то, что не зависит от внешних обстоятельств. Это, собственно, экзистенциальный стержень, наши базовые ценности. 

Никакие внешние обстоятельства не могут заставить нас считать добро злом, зло — добром. Никакие внешние обстоятельства не могут заставить нас перестать любить своих близких, своих детей. Никакие внешние обстоятельства не могут заставить нас перестать сочувствовать, помогать. Это то, что у нас внутри, ― и вот оно никуда не девается. 

Да, есть полная неизвестность в ситуации, когда ты летишь и непонятно, когда упадешь. Но держаться можно — за отношения, за ценности, за осмысленную деятельность ― вот все наши опоры. А чтобы это все было возможно, нужно создавать для себя островки безопасности, ценить их и те периоды, когда мы в них. Потому что это способ, который позволяет нам быть более устойчивыми, более длительно функционировать, не рассыпаться, не развалиться. 

И важно помнить, что мы все уязвимы, железных нет, не нужно относиться к себе как к средству решения всех проблем. Потому что это тупик. В какие-то короткие периоды, когда аврал, можно делать что-то, не обращая внимания на переживания, усталость, через «не могу». Но такие периоды не должны длиться бесконечно долго. Обязательно должна быть возможность для отдыха, передышки и восстановления. Да, можно выдерживать очень большую нагрузку, но при том условии, что наши стадии мобилизации и гиперфункционирования будут сменяться периодами релаксации и паузы. В таком режиме мы можем функционировать очень долго и можем выдерживать многое. 

― Наверное, сотрудникам НКО в чем-то проще выдерживать, поскольку у них есть ощущение миссии, ценности работы?

― Да, когда происходят такие серьезные экзистенциальные кризисы, очень важно не терять смысл. То есть НКО в этом плане действительно легче, им в каком-то смысле не надо искать смысл. Дети все равно дети, сироты все равно сироты, старики все равно старики. И что бы ни происходило в мире, им нужна помощь. 

Сейчас очень многие люди испытывают кризис потери смысла. А ведь взрослому человеку очень важно заниматься осмысленной деятельностью. И сейчас важная задача для каждого — найти смысл в своей деятельности. Может, получится иначе посмотреть на свою работу или иначе ее сформулировать. Можно ставить перед собой задачу накормить семью, детей. Или зарабатывать деньги, чтобы продолжать кому-то помогать. Без этих смыслов депрессия как закономерная часть проживания потери может перейти уже в экзистенциальную депрессию, затяжное пике. 

Еще важно не оставаться в одиночестве. С кем я? Кто со мной? Ради кого я? Кто думает так же, как я, чувствует так же, как я? Кто валидирует мои переживания (в психологии валидация переживаний — признание их как того, что можно понять. — Forbes Woman)? С кем я могу быть на волне взаимопонимания? Кто меня не оставит, кто мне поможет? Кому я помогу? Все социальные связи сейчас очень важны: близкие, родственники, друзья, коллеги. Я даже по себе заметила: в этот месяц я написала огромному количеству людей — подруг, коллег, с которыми я не виделась несколько лет. Сейчас хочется спросить: «Как вы?», «Где вы?», «Что вы?» Это такое естественное подтягивание связей, чтобы упрочить свою жизнь в этом мире. 

Ну и, конечно, происходит пересмотр нынешней и будущей деятельности, решений. Сейчас нам важно, чтобы качество принимаемых решений было как можно выше. Это то, на что сейчас надо работать. В том числе и НКО. 

― Вы сказали о близких, друзьях и родственниках. Но сейчас как раз в семьях, в группах людей много споров и непонимания. Что делать семьям, в которых разные политические взгляды и где сложно говорить на волнующие темы?

― Тут важно понять, что за любой позицией есть потребность. Позиции ― это поверхностный уровень. Сегодня одно, завтра другое, на уровне позиции никогда никому ничего невозможно доказать. Чем больше приводится аргументов ― тем хуже. 

Мы много проводили групп для родителей подростков, где говорили о конфликтах в семье. И в какой-то момент предлагали двум сторонам, которые яростно защищали свои позиции, поменяться местами: чтобы родители оказались в роли детей, а дети ― в роли родителей. И тогда люди с изумлением обнаруживали, что, когда они входили в роль оппонента, им казались убедительными его аргументы. Те самые, которые только что возмущали. Потому что это же все-таки не случайный набор аргументов, а стройная и логичная картина мира. 

Так что можно бесконечно обмениваться аргументами ― никто никого не убедит. Будут только ухудшаться отношения, будут накрывать эмоции и так далее. Выход в чем? В том, чтобы увидеть за позициями потребности, интересы, чувства. Позиции могут быть разные, а потребности, интересы в итоге оказываются примерно одними и теми же. Мы все хотим примерно одного и того же: не бояться за свои базовые потребности и своих близких, принимать решения по поводу себя и своей жизни самостоятельно. Но для того, чтобы попасть на базовый уровень и искать эти точки соприкосновения, нужен очень большой запас понимания, терпения, устойчивости, которых сейчас мало. Мы будем постепенно возвращать себе устойчивость. 

― Какая помощь нужна людям, которые оказались в такой ситуации? 

― Помощь беженцам ― это работа с человеком в состоянии острого стресса. Тут не так важен навык психотерапии, терапии травмы, как навыки, которыми должен обладать любой человек, участвующий в помогающей деятельности и имеющий дело с людьми в состоянии острого стресса. 

Работа с кризисом предусматривает прежде всего базовую заботу и снижение рисков развития ПТСР. Иногда достаточно как можно быстрее договориться с человеком о базовых вещах: где он будет жить, куда его дети будут ходить в школу, как он будет получать медицинскую помощь. Люди бывают в таком состоянии, что сами не способны принимать решения, что-то оформлять, они дезориентированы, напуганы, растеряны. И помощь нужна им, чтобы они как можно скорее вышли из состояния шока и обрели какую-то устойчивость. 

Очень важно не допускать разлучения детей с их семьями, даже если это кому-то кажется хорошей идеей — например, отвезти их в санаторий. В остром кризисе разлучать семьи категорически не показано.

― Вот если представить, что завтра все заканчивается, какие новые задачи встанут перед НКО? 

― Сейчас главное — и этого, надеюсь, хотят все, — чтобы перестали погибать люди. Но на этом ничего не закончится, у этой ситуации будут долгосрочные последствия, сложные экономические обстоятельства ударят по семьям. Прежде всего по самым уязвимым ― по тем, у кого нет работы, финансовой подушки безопасности, кто закредитован, у кого в детском или взрослом опыте есть паттерны неэффективной реакции на стресс, например уход в зависимости. И конечно, дальше это все докатится до детей, которые не получат надлежащей заботы. Эта история затянется на годы, масштаб будет очень большой. Остальное зависит от того, что будет с нашей страной дальше. 

Если будут снова созданы условия для продолжения развития, то, конечно, все связи, все технологии, тот фундамент, что мы строили в течение долгих лет, восстановятся быстрее. Накопленных за эти годы мощностей должно хватить. Но НКО ― часть общества, мы не можем выжить отдельно. Поэтому мы зависим от того, что будет происходить со страной в целом. И от себя хочу всем коллегам пожелать сил и контакта друг с другом и с собой в этом пока еще продолжающемся падении.