История Рулы Джабраил: как палестинская сирота стала влиятельным политическим журналистом и борцом за права женщин

Рула Джабраил — журналистка, политический аналитик и писательница судано-палестинского происхождения. Рула росла в Израиле во времена интифады. Когда девочке было пять лет, ее мать совершила самоубийство. Отец отправил Рулу и ее младшую сестру в интернат для палестинских сирот под руководством легендарной Хинд Хуссейни, известной тем, что она спасла 55 сирот после нападения на Дейр-Ясин и основала для них приют, впоследствии ставший крупным детским домом. Жизнь в зоне военного конфликта, участие в движении палестинского сопротивления, политическая иммиграция в Италию — автобиография Рулы Джабраил легла в основу фильма «Мираль», режиссером которого выступил американский еврей Джулиан Шнабель. Против показа картины в марте 2011 года в ООН протестовал Израиль — в ленте «тенденциозно представлена израильско-палестинская проблема», однако это не помешало фильму получить на Венецианском кинофестивале премию «За гуманизм в кинематографии».

Более 25 лет Джабраил занимается политической журналистикой, борется за права человека и освещает события в горячих точках. С недавних пор она является приглашенным профессором международных отношений и глобальной политической программы в Университете Майами. В 2015 году Рула Джабраил предсказала победу Дональда Трампа на выборах, назвав тогда еще будущего президента США американской версией Сильвио Берлускони.

В своем первом интервью для российского СМИ Рула Джабраил рассказывает о нарастающем влиянии «женского лидерства» в обществе и о том, как изменится мировая политическая повестка после инаугурации Джо Байдена и первой женщины вице-президента США Камалы Харрис.

В день, когда было взято интервью, Рула Джабраил получила Международную журналистскую премию им. Марии Грации Кутули — итальянской журналистки, убитой в Афганистане в 2001 году. Премия учреждена крупнейшей итальянской газетой Corriere della Sera и вручается журналистам за лучшие политические расследования.

— Наши поздравления, Рула.

— Спасибо! Я начала свою карьеру ровно в то же время, что и Мария Кутули. Мы встречались несколько раз в зоне военных конфликтов. Получить награду ее имени, особенно сейчас, когда я целый год освещала проблемы авторитаризма, расизма и диктаторских режимов, — это все равно что замкнуть круг.

— Как вы пришли в профессию журналиста?

— Когда в моей семье случилась трагедия и меня отправили в интернат, единственной возможностью выжить для меня было найти высшую цель. Цель, которая была бы больше, чем я и моя личная драма.

Мне было 14 лет, когда нас отвезли в лагерь беженцев. Именно там я поняла свое предназначение. Я увидела обездоленную семью, которая сидела на руинах своего дома. То, что произошло с этими людьми, произошло со мной несколько лет назад. Я вдруг поняла, что моя миссия — борьба за права человека. Я хочу говорить о том, о чем не говорит никто. Рассказывать истории людей, у которых нет права голоса. Менять медиаповестку, где доминирует нарратив, прописанный победителями. Потому что, если ты выиграл войну, ты рассказываешь свою версию того, как это было. Я же решила освещать реальные истории, какими бы неудобными они ни были для действующей власти. Безусловно, моя карьера могла бы сложиться гораздо успешнее, если бы я не пошла по такому радикальному пути, но это стало бы предательством тех угнетенных, ущемленных в правах людей, рядом с которыми я выросла и чьи страдания разделила.

«Тюрьма — это отражение нашего общества». Интервью с автором первой российской документалки на Netflix

Иногда я слышу, как мои друзья жалуются на жизнь. Я не обесцениваю их чувства, но всегда стараюсь навести на мысль о том, что единственная возможность победить свои личные трудности — это увидеть большую картину мира и попытаться понять, чем ты можешь быть полезен другим.

Поэтому такие люди, как Мария Кутули, по-настоящему вдохновляют меня. Я встречала много храбрых сердец в своей жизни. Джамаль Хашогги, который был убит саудитами в Турции, Мэри Колвин, независимая журналистка из Великобритании (погибла при осаде Хомса в Сирии. — Forbes Woman), — все эти люди отдали свои жизни во имя высших целей и правды. Я не называю их жертвами, я называю их героями. Если ты можешь идти на подобные риски ради правды, ты реально служишь обществу. Потому что общество может принимать правильные решения относительно своего будущего только будучи хорошо информированным. Именно поэтому диктаторы так не любят журналистов: никто не хочет снимать пелену с глаз народа. Я взяла эту миссию на себя. Очень непростой путь, но крайне благодарный.

— Вы когда-нибудь слышали про тест Финкбайнер?

— Нет. Что это?

— Тест Финкбайнер — это чек-лист, который помогает журналистам избежать гендерных предрассудков, когда они пишут о женщинах в науке. Чтобы пройти тест, в статье не должно быть упоминаний, что ученый — женщина, кем работает ее муж, как она заботится о своих детях, что она «первая женщина, которая» и так далее. Как вы думаете, реально ли сегодня женщине создать образ сильного политического лидера без упоминания ее личной жизни?

— Абсолютно. Я стала делиться моей личной историей только спустя десять лет после того, как стала успешным журналистом. Если честно, мне было стыдно говорить, что я росла в интернате, что моя мать подвергалась сексуальному насилию. На протяжении многих лет, будучи успешным журналистом на телевидении, я скрывала правду о себе. Я одевалась как мужчина, потому что хотела, чтобы люди воспринимали меня серьезно. Я ненавидела свое тело, свои эмоции, свою историю. Только когда я стала получать международные награды, когда у меня было свое успешное ТВ-шоу, когда я сделала ряд серьезных интервью с мировыми лидерами, я смогла рассказать свою историю в книге.

Моя автобиография называется «Мираль», не «Рула». Конечно, люди могут догадаться, что она обо мне, но в первую очередь это история о палестинской женщине. Прошло много времени, прежде чем я перестала бояться смотреть в свое прошлое. Когда в 2010 году вышла экранизация «Мираль», я работала в мировой журналистике уже 12 лет. На премьере люди спрашивали меня: «Это ты?» Я отвечала: «Я и многие другие люди». Это коллективная история, и моя в том числе.

На моем теле и в моей памяти глубокие шрамы тяжелого жизненного опыта. Я считываю сигналы об опасности раньше, чем их успевают понять многие другие

Только в 40 лет я наконец почувствовала, что достаточно уверена в себе, чтобы пойти на телевидение в красивом платье, что мне не надо больше прятать свое тело под огромными жакетами, что мне не надо никому ничего доказывать. Я осознала, что мне есть чем гордиться. Я сделала даже больше, чем мои коллеги-мужчины, которые имели наглость поучать меня, даже когда я одно за другим предугадывала развитие мировых политических событий, включая победу Трампа и расцвет экстремизма в Европе. У меня получалось это, потому что на моем теле и в моей памяти глубокие шрамы тяжелого жизненного опыта. Я считываю сигналы об опасности гораздо раньше, чем их успевают понять многие другие.

Я смогла побороть чувство незащищенности, которое может испытывать женщина, и горжусь этим. Это была огромная работа. Только год назад я смогла открыто, без стыда говорить о том, что пережила моя мать. Одна из самых ужасных вещей, которые могут произойти в зоне военного конфликта, — это когда жертвы насилия и их дети берут на себя вину и ответственность за то, что с ними случилось.

Поэтому, когда сейчас люди нагло говорят мне: «О, ты добилась успеха в журналистике потому, что хорошо выглядишь, или потому, что у тебя такая необычная история», я понимаю, что у них нет ни малейшего представления о том, через что мне пришлось пройти, чтобы в мире, где преимущественно доминируют мужчины, мой голос был услышан.

«Произошло историческое событие»: кто такая Камала Харрис, которая станет первой женщиной вице-президентом США

— Вы не только занимаетесь политическими расследованиями, вы еще и активистка. За что вы боретесь сейчас?

— Что такое политика? Активизм. Что такое журналистика? Активизм. Ты борешься за справедливость и за свои ценности. Для меня это одно и то же. Если ты не стенограф у богатых и власть предержащих, ты задействуешь свои принципы и идеалы, чтобы бороться с насилием, жестокостью и коррупцией. Что из себя представляет настоящая журналистика, если не использование своей профессии для служения обществу? Пока авторитарные режимы пытаются вести пропаганду, моя задача как профессионала — оказать противодействие и провести расследования, основанные на реальных фактах.

Массовые убийства никогда не начинаются с оружия и газовых камер. Они начинаются со слов

Я помню, как прочла в книге Ханны Арендт фразу, которая сильно повлияла на ход моих мыслей. Она спросила: кто главный объект тоталитарных режимов? Очень просто: все тоталитарные режимы стоят на людях, которые не в состоянии отличить факт от фикции, ложь от правды. Эти люди потеряны. Посмотрите на холокост. Мы часто задаем себе вопрос: как массовое убийство шести миллионов евреев стало возможным в XX веке в центре Европы? Чтобы ответить на него, нужно понять одно: у людей были промыты мозги. Вот какую роль играет государственная пропаганда. Если бы я жила в нацистской Германии, меня бы называли активистом, хотя я всего лишь выполняла бы свою работу журналиста, пытаясь развенчать теории заговора.

Массовые убийства никогда не начинаются с оружия и газовых камер. Они начинаются со слов. Именно слова разделяют людей на группы. Поэтому если активизм — это борьба за правду, то да, я — активист. И я выступаю против авторитарных режимов, которые промывают мозги людям и проявляют жестокость по отношению к меньшинствам, будь то латиноамериканцы, темнокожие, мусульмане или евреи. Я всегда буду стоять на другой стороне, чтобы нарушить их кровавые планы, результаты которых мы можем видеть в истории прошлого века.

Отрицать, что мы живем в мультикультурной реальности, — то же самое, что отрицать гравитацию

Как глобальное комьюнити — неважно, живешь ты в Беларуси, Израиле или Китае, — мир поделился на две группы: гуманистов, которые верят в равные права и выступают против насилия, и тех, кто поддерживает авторитаризм, популизм и коррупцию. Я всегда буду в первом лагере.

— Во время выборов в США вы призывали людей голосовать за Джо Байдена. Что вам нравится в его политической повестке?

— Мне нравится, что он многосторонний. Он борется с климатическими изменениями, выступает против расизма и дискриминации, отстаивает равенство и справедливость. А что происходит в другом лагере? Там отрицают научные факты, Трамп до сих пор считает, что COVID-19 не существует. Он ксенофоб, мизогинист и расист, в то время как команда Байдена собрана по принципам мультикультурной и мультиэтнической демократии, которую Америка представляет собой сегодня. Отрицать, что мы живем в мультикультурной реальности, — это отрицать факты. Это то же самое, что отрицать гравитацию или климатические изменения.

Политическое равенство: как женщины заняли топовые позиции в администрации Джо Байдена

Я, как и Байден, верю, что ответом на мировой экстремизм должно быть устранение первопричин и обращение к базовым принципам дипломатии. Война должна быть самым последним решением, когда никакие другие не работают.

Ну и, наконец, я общалась с Байденом лично. Это человек, который умеет слушать. Есть лидеры, которых спрашиваешь, а они сразу говорят тебе, что думают по поводу твоего вопроса. Байден не такой, он один из немногих, кто слушает и слышит. Потому что ему интересны мнения, отличные от его собственного. Он делал ошибки в своем политическом прошлом, но он признавал их и брал на себя ответственность. Он лидер, которого мне всегда хотелось иметь, который объединяет, а не разделяет. Лидер, который смотрит на климатический кризис как на реальную угрозу. Лидер, который верит в демократию у себя дома и за границей. Лидер, который поддерживает права женщин и меньшинств.

— Как вы считаете, смог бы Байден одержать победу на выборах без Камалы Харрис? Как вы оцениваете их коллаборацию?

— Это такая же коллаборация, как та, что была у Байдена с Обамой. Помните, когда четыре года назад Хиллари Клинтон, первая женщина-кандидат на пост президента США в истории, проиграла выборы, после инаугурации на улицы вышло 3 млн женщин с протестом против Трампа? Они понимали, что он мизогинист, расист и сексист. Именно это женское движение привело Камалу Харрис к посту вице-президента США. Здесь нет места случайности. Это был прагматичный активизм на всех уровнях с целью продвинуть женскую повестку в центр политических дебатов в США.

Женский марш в 2016 году, движение Me too в 2017-м, выбор 127 женщин в Конгресс США в 2018 году — и вот теперь в 2021-м Конгресс в обеих палатах будут представлять 138 женщин. Половина кабинета Байдена — женщины. Впервые в истории мы проголосовали за человека, который действительно представляет наши интересы. Потому что если женщин нет в комнате, где принимаются решения, то их нет нигде. Таков закон. Поэтому так важно оставаться в сильной позиции.

Женщины перестали бояться своих амбиций. Раньше считалось, что если ты амбициозный мужчина, то ты молодец, но если ты амбициозная женщина, то с тобой что-то не так. Хватит этого. Мы должны говорить нашим дочерям, что им нужно быть амбициозными. Я хочу, чтобы в каждой стране женщины имели возможность представлять все структуры власти. Не потому, что они женщины, а потому, что имеют на это равные права.

Вернуть себе амбициозность: как Тори Берч и Мина Харрис борются с неравенством в бизнесе

Посмотрите на ситуацию с COVID-19: кто из лидеров справился с проблемой эффективнее всего? Ангела Меркель и Джасинда Ардерн из Новой Зеландии. Страны, представленные женщинами, показали статистически лучший результат, чем популисты из Индии или Трамп в Америке. Сейчас в Штатах более 267 000 погибших от COVID. Если лидерство мужчины подразумевает провальную политику, я лучше буду голосовать за успешную женщину.

— Вы планируете взаимодействовать с Камалой Харрис?

— Камала получит любую мою поддержку, которая будет необходима. Я очень верю в нее. Я горжусь, что в 2020 году вице-президентом Америки стала не просто женщина, а та, которая активно поддерживает других женщин. В своем обращении Камала Харрис говорит девочкам всего мира: «Да, я — первая женщина-вице президент, но точно не последняя». Это то, благодаря чему миллионы женщин на планете готовы оказать ей поддержку.

— Почему в Америке к Камале Харрис такое двоякое отношение? Некоторые ее любят и находят ее взгляды прогрессивными, другие считают коррумпированным представителем действующей власти.

— Никогда не слышала про коррупцию. Многие обвиняют ее в сексизме и мизогинии, но коррупция — это что-то новое. Я думаю, что оппозиция в отношении Камалы такая же, какая была в отношении Хиллари и будет в отношении любой другой женщины. Лагерь мизогинистов никогда не смирится с женщиной у власти. Камала — умный политик, умелый. Она — темнокожая женщина, которая вышла замуж за еврея и своим примером показывает, что страна и весь мир давно приняли не только межрасовые браки, но и мультикультурную и мультиэтническую демократию.

Когда осознаешь, что такой человек, как Барак Обама, чей отец был иммигрантом из Африки, сумел подняться на американский политический олимп, понимаешь, что и для женщины с индийско-ямайскими корнями нет ничего невозможного. Идея о том, что только белый мужчина средних лет из хорошей семьи может представлять власть, — старый предрассудок. Политики старого образца линчуют любую женщину, которая претендует на такой уровень влияния. Против Камалы пытаются сфабриковать разные обвинения, но ничего не доказано, в отличие от тех обвинений, которые предъявляются Трампу.

— Вы выросли в Израиле во времена интифады. Каково это — быть афро-палестинкой в Израиле того времени?

— Я родилась в Хайфе, но росла в Иерусалиме, который на тот момент считался оккупированной палестинской территорией. Я испытала на себе сразу две волны расизма. Расизм из-за моей палестинской этничности и расизм из-за темного цвета кожи. Двойной эффект и двойные последствия. Я помню лица солдат, которые останавливали моего отца, толкали его и запугивали, но я также помню, как расизм сказывался на самих евреях, даже несмотря на то, что для них Израиль является демократическим государством.

Люди будут по-настоящему свободны, только если свобода будет у каждого

Была большая история, когда Моссад вывез общину эфиопских евреев из Судана и Эфиопии (в 1984–1985 годах Израиль эвакуировал еврейских беженцев, пострадавших от последствий гражданской войны и голода в Эфиопии. — Forbes Woman). Все гордились страной, были спасены сотни невинных жизней. И что случилось после того, как самолеты с беженцами приземлились? Из-за темного цвета кожи отношение к ним было отвратительным. Чистая дискриминация. Как это возможно? Вы спасаете людей, потому что они евреи, но при этом сегрегируете (принудительное разделение людей на расовые, этнические или другие группы в повседневной жизни. — Forbes Woman) их, потому что они черные?

Я чувствовала себя примерно как эфиопские евреи, только тогда у меня не было израильского гражданства. Моя этническая принадлежность и мой цвет кожи мешали мне стать полноправным гражданином. У меня никогда не сложилась бы такая карьера, как сейчас, если бы я осталась в Израиле. Я решила уехать, потому что знала: в Израиле для меня закрыты все дороги. Мне больно оттого, что и сейчас к эфиопским евреям в Израиле относятся так, как относились к афро-американцам в Америке в 1960-е годы. И это после того, как мир пережил холокост!

«Лживая взрослая жизнь»: Элена Ферранте о новом романе, эмансипации, Неаполе и болезненном прошлом

Когда мы перестанем оценивать людей из-за их цвета кожи, сексуальной ориентации или религии? Люди не понимают, что будут по-настоящему свободны, только если свобода будет у каждого. Вот тогда наступит реальная демократия. Расизм — это тюрьма, твои страхи и предубеждения — это твоя золотая клетка. Люди, живущие в зонах военных действий, голодающие, испытывающие насилие каждый день, будут тебя ненавидеть. И мы будем в этом конфликте до тех пор, пока не поймем, что все люди имеют равные права.

Только после переезда в Америку я обрела надежду на равноправие. Если это может произойти в стране, где процветало рабство и расовая дискриминация, значит, может произойти где угодно. Будущее будет другим, но над этим придется много и тяжело работать.

— Вы не понаслышке знакомы с темой сексуального насилия: ваша мать подвергалась ему со стороны своего отчима, а в одном из интервью вы упоминали сексуальные домогательства к вашей тете на почве предубеждений относительно сексуальности темнокожих женщин. Вы занимаетесь проблемой сексуального насилия?

— Конечно. Это борьба определила мою жизнь и мою карьеру журналиста. Когда я впервые освещала зону военного конфликта в Боснии, я попала в «лагеря изнасилования». 50 000 мусульманских женщин прошли через этот ад при режиме Милошевича. Они были светскими, многие из них имели мужей или с кем-то встречались. Но они стали врагами из-за своей религии. Сексуальное насилие — оружие войны. Только много лет спустя это признали военным преступлением.

Изнасилование — это не про секс. Это про доминирование и силу

Я хорошо понимаю, как изнасилование ломает судьбу женщины, ее семьи, ее окружения, ее общины, полностью ломает ее саму. До момента, пока я не попала в Боснию, эта тема дрейфовала на периферии моего сознания, но никогда не была центром моих профессиональных интересов. Массовые изнасилования в Боснии стали поворотным моментом. Тогда я поняла, что изнасилование — это не про секс. Это про доминирование и силу.

В какую бы военную зону я ни поехала после этого — в Ливию, Сирию, Ирак, — я всегда искала следы этих преступлений. Когда начинаешь понимать закодированный язык войны, становится ясно, что происходит на самом деле. Как только закон перестает работать, сексуальное насилие становится возможностью самоутверждения для многих людей. Начинается охота на женщин. Я видела, как это происходило с езидскими женщинами на территориях, оккупированными ИГИЛ. Это повторяется постоянно. В Руанде, Боснии, сейчас в Китае.

Эта зараза живет с нами гораздо дольше пандемии. И у нее очень много лиц. Мир объединился в борьбе с COVID-19, но почему-то не торопится объединяться, чтобы изобрести вакцину против сексуального насилия, которое совершается на планете Земля каждые три секунды. Эта проблема игнорируется и нивелируется. Более того, женщин часто делают виновными в том, что с ними произошло. Жертва приходит в полицию, а ее спрашивают: «Во что ты была одета прошлой ночью? Ты соблазнила его?» Это то, что произошло с моей мамой, когда она обратилась в полицию из-за того, что подвергалась сексуальному насилию со стороны своего отчима. О чем можно говорить в этом случае? Нам всем надо очень серьезно заняться этой проблемой, потому что пока мы обвиняем в случившемся жертв, сексуальное насилие продолжает отравлять жизнь каждого члена общества. Прямо или косвенно.

— Ваша мать в итоге покончила с собой. Из фильма «Мираль» мы узнаем, что она утонула в море. Вам тогда было пять лет, вас с сестрой определили в интернат для палестинских детей, возглавляемый Хинд Хуссейни — палестинской женщиной, которая верила, что только через образование мы можем найти дорогу к миру. Как, на ваш взгляд, мы должны переосмыслить систему образования на глобальном уровне, чтобы этот мир наконец случился?

— Моя мать пыталась совершить самоубийство несколько раз. В том числе пытаясь утонуть в море. Человек так устроен, что всякий раз, когда жизнь начинает покидать тебя, в последний момент ты хватаешься за нее. К сожалению, в последний раз она сделала нечто гораздо более ужасное — сожгла себя заживо. Сожгла тело, которое всю жизнь напоминало ей о том, что ей пришлось пережить. Я долгое время не знала этих подробностей, так как моя тетя, ее родная сестра, тщательно скрывала их от нас.

Думаю, мама приняла это тяжелое решение, когда узнала, что ее отчим насиловал не только ее, но и ее младшую сестру. Это стало для нее последней каплей.

Хинд Хуссейни не заменила мне мать, но сыграла важную роль в моем воспитании. Она проложила мне дорогу к свободе. Эта дорога проходила через образование. Она действительно верила, что образование поможет положить конец расизму, безразличию и насилию. Почему Камала Харрис так пугает многих людей? Потому что она высокообразованная женщина.

Образование — лучшее оружие в борьбе за будущее, в борьбе против разных форм экстремизма

Когда же мы говорим про изменение глобальной системы образования, я верю, что в первую очередь мы должны инвестировать в образование стран третьего мира, как это делает Шейха Моза из Катара. Я восхищаюсь этой мудрой женщиной. Она один из самых крупных мировых доноров образования в странах третьего мира. Почему она делает это? Потому что понимает, как через образование можно поднять уровень сознания.

«У нас не так много времени, давайте не будем ныть»: координатор «Врачей без границ» о том, как сделать мир чуть более здоровым

Обама никогда не стал бы президентом, если бы у него не было возможности получить высшее образование. Если бы он был дальнобойщиком, при всем уважении к этой профессии, у него не было бы возможности прийти к власти. Поэтому образование — лучшее оружие в борьбе за будущее, в борьбе против фашизма и разных форм экстремизма. Как только человечество начнет серьезно инвестировать в образование, мы будем жить в другом мире.

— Вы были бунтующим подростком. Как Хинд Хуссейни удалось направить вас на правильный путь?

— Я была бунтаркой, и мне не кажется, что я завязала с этим. Я и сейчас время от времени нарушаю правила. Я была озлобленным подростком по многим причинам. Из-за несправедливости вокруг меня и от страха потерять все. Когда ты подросток, ты противостоишь всему миру. Хинд же заставляла меня смотреть на вещи под другим углом, обдумывать, узнавать и интересоваться. Она научила меня видеть большую картину. Это бесценный подарок. Хинд заставила меня поверить, что я имею право голоса. Я думаю, она верила в меня гораздо больше, чем я сама.

Мир огромен, и он всегда дает тебе возможности. Порой неудачи — это лучшее, что может случиться с человеком

У меня тогда были очень простые мечты — закончить университет, стать адвокатом, остаться в Израиле и бороться за справедливость. Но когда мне отказали в поступлении в университет и я осознала, что единственной причиной отказа был тот факт, что я палестинка, я подумала: «Пожалуй, это лучшее, что могло со мной произойти. Спасибо. До свидания». Я подала документы на стипендию в Италии, ссылаясь на расовую дискриминацию, и переехала туда жить и учиться.

Некоторые мои старые друзья из Израиля говорили мне: «Ты могла бы стать такой же успешной и в нашей стране». Нет! Израиль закрыл передо мной двери. Мне было очень обидно и больно. Как возможно, чтобы человеку закрыли доступ к высшему образованию из-за его национальности? А потом я поняла, что не должна была оставаться там. Мир огромен, и он всегда дает тебе возможности. Порой неудачи — это лучшее, что может случиться с человеком. Поэтому сейчас я благодарю всех тех, кто отказал мне. Сами того не понимая, они дали мне возможность обрести настоящую силу и сделать что-то большее.

— Джасинда Ардерн стала самым популярным премьер-министром Новой Зеландии современности, Майя Санду победила на президентских выборах в Молдавии, Камала Харрис станет первой женщиной вице-президентом США, а ФИФА собирается вложить более миллиарда долларов в развитие женского футбола. Как, на ваш взгляд, изменится мир через пять лет в связи с растущим женским лидерством?

— Пять лет? Это слишком много. Два года. Недавно я смотрела документальный фильм про Маргарет Тэтчер, где королева спросила ее, собирается ли Маргарет приглашать других женщин в свою команду. На что Тэтчер ответила: «Нет, женщины слишком эмоциональны, они не подходят для лидерства». Я была сильно удивлена. Ведь если у тебя есть немного свободы, ты должен освободить других. Если у тебя есть немного силы, тебе нужно усилить позиции других. Я верю, что Камала и все вышеперечисленные лидеры-женщины собираются сделать именно это! Ради будущих поколений.

Одним из моих героев на этих президентских выборах стала Стейси Абрамс. Она пыталась занять место губернатора штата Джорджия в 2018 году, но проиграла. Однако это не остановило ее. Она провела огромную работу по мобилизации избирателей — 800 000 новых лиц за два года. Штат Джорджия голосовал за республиканцев более 30 лет, и вот в 2020-м мы видим победу демократов. Это произошло благодаря неутомимой активности одной женщины.

А посмотрите на женщин в Польше! Глобальное женское движение отстаивает право женщин самим распоряжаться своим телом. Я верю, что будущее за женщинами, которые не готовы сидеть дома и мириться с предлагаемыми обстоятельствами, за теми, кто идет и делает.

— Как вы думаете, есть ли разница между мужским и женским управлением?

— Я вижу мир как борьбу между фашизмом и гуманизмом. Почему Джасинда Ардерн стала самым популярным премьер-министром века? Потому что она женщина? Нет, потому что ее пример борьбы с COVID-19 — лучший пример. Она сократила свою зарплату до 20%, чтобы помочь стране стабилизироваться. Она работает день и ночь, борется с социальными неравенством и расизмом. Когда в Новой Зеландии произошла террористическая атака, ее ответ был самым достойным из всех: Джасинда Ардерн немедленно запретила продажу и использование оружия.

Второй срок социализма: как Джасинда Ардерн удержала пост премьера Новой Зеландии в разгар глобального кризиса

Если я не ошибаюсь, она посадила более 3 млн деревьев за два года. Это ответ на климатический кризис, основанный на реальности и фактах. Так почему бы ей не стать самым популярным политиком? Люди хорошо понимают, работает их лидер на себя и свои личные цели или на благо общества. И совершенно неважно, мужчина это или женщина.

— Какая самая большая угроза для женского лидерства?

— Люди, которые хотят, чтобы женщины сидели дома. Люди, которые покушаются на право женщин делать аборт. Люди, которые пытаются ограничить женщинам доступ к образованию. Как Дональд Трамп, который сказал, что ему нравятся женщины образца «степфордских домохозяек», как это было в 1950-е.

Люди, которые видят в женщинах помеху своей власти, — вот наши враги. И самое ужасное, что иногда они привлекают на свою сторону других женщин. Таких, как Марин Ле Пен во Франции или Джорджа Мелони в Италии (министр по делам молодежи в четвертом правительстве Сильвио Берлускони. — Forbes Woman). Авторитарные фашистские режимы используют одних женщин, чтобы запутать и уязвить других. Это самая опасная стратегия. Особенно когда мы говорим про права женщин, ведь люди не понимают, как женщина может выступать против другой женщины.

— Говорить правду, затрагивающую интересы медиамагнатов и политиков, не самая простая задача. Проблема свободной прессы — одна из самых актуальных на сегодняшний день. При этом мало кто из политиков борется за свободу слова или включает этот вопрос в свою политическую повестку. Почему так?

— В Америке есть потрясающая журналистка Лесли Шталь. Она брала интервью у Трампа на протяжении многих лет. Все это время он неуклонно повторял, что медиа отвратительны, это враги. Когда в очередной раз она задала ему вопрос: «Почему вы продолжаете говорить это, если знаете, что это неправда?», он ответил: «Я делаю это специально, потому что если я вас дискредитирую, то никто не будет верить вашим расследованиям про коррупцию и всему остальному».

Самая большая проблема на сегодня — это дезинформация. Она массово убивает людей

Это типичная стратегия любого авторитарного режима. Муссолини, Гитлер, Сталин, Мао: они все атаковали прессу. Это серьезнейшее промывание мозгов. Один из сторонников Трампа, Цезарь Сайок, послал в СNN бомбы в 2018 году. Когда его спросили, зачем, он ответил: «Потому что президент сказал, что они враги». Вот результат взаимодействия политика и прессы.

— То есть вы считаете, что это проблема авторитарных политиков и сейчас в Америке есть свободная пресса?

— Да. Но у нас также есть большая пропагандистская машина. Некоторые люди не хотят верить в факты, они верят в теории заговоров. Например, что COVID-19 не существует. Эти люди умирают в больницах и жалуются медсестрам, что, наверное, у них рак, а не COVID-19, потому что «COVID-19 не существует». Самая большая проблема на сегодня — это дезинформация. Она массово убивает людей.

— Вы позиционируете себя как «светскую мусульманку». Что это значит?

— Мой отец был суфий. Я испытываю огромное уважение к его вере. Когда я приезжаю в некоторые страны и вижу людей, ищущих надежду в исламе (а суфизм — самая мирная версия этой религии), меня охватывают сильные эмоции. «Светская» означает, что я не практикую. Я не молюсь, не соблюдаю пост в Рамадан. Я живу в мультиэтничном и мультикультурном обществе, я была замужем за евреем.

Я чту религию по-своему — в память об отце. Я посвятила свою жизнь тому, что он считал самым важным. Например, свобода религии для всех. Папа работал садовником при мечети в Иерусалиме, забота об окружающей среде была для него крайне важна. Сейчас, когда я занимаюсь вопросами климатического кризиса, я знаю, он бы оценил это.

Что еще? Благотворительность. Он поддерживал финансово своих братьев, которым в жизни повезло не так, как ему. Я помню, как после его смерти ко мне пришла молодая женщина и протянула конверт, где лежали $5000, со словами: «Твой отец заплатил за мое обучение в университете, и сейчас, после его смерти, я хочу вернуть тебе часть этих денег».

Относиться к каждому с уважением и достоинством — вот что было важно для моего отца. Я думаю, ему было очень больно оттого, что религию стали использовать как оружие. Особенно когда дело коснулось саудовского режима. Я могу не молиться в традиционном понимании, но я молюсь в душе — за гуманистическое общество, где люди относятся друг к другу как братья и сестры, а не как враги.

— Как совместить традиции, которые в большинстве своем презентуют патриархальное устройство общества, с идеей прогресса и феминизма?

— Я всегда буду против патриархальной доктрины, которая говорит, что женщина подчинена мужчине. Я преподаю в университете потому, что действительно верю, что образование, особенно с ранних лет, должно быть направлено на то, чтобы усиливать позицию женщин в обществе. А также объяснять мужчинам, что мы живем в мире, где независимо от их желания им придется видеть женщин равными и активными представителями общества. И все, что меньше этого, — старые установки и идеологии, которые доказали свою несостоятельность.

«Мир стал более жесток к женщинам». Главная писательница Израиля о том, почему быть хорошей матерью уже недостаточно

Догматическое патриархальное общество не может существовать в XXI веке. Когда я смотрю на представителей государственной власти или иные институции, я вспоминаю, как пять лет назад, когда я предсказала победу Трампа, меня пригласили на панельную дискуссию в Гарварде. Там были одни мужчины. Я сказала, что, если они хотят, чтобы я выступила, им придется пригласить других женщин. Я не собираюсь быть единственной женщиной среди пяти мужчин, как минимум двое участников должны быть женщинами. Либо вы относитесь к нам как к равным, либо меня здесь нет.

С тех пор, куда бы я ни пошла — в банк, институт, любую другую организацию, если там нет инклюзии по отношении к женщинам, я не имею с ними дела. Я всегда пишу официальное письмо, почему я отказалась. И в большинстве своем они возвращаются ко мне, извиняются и исправляют ошибку. Очень интересно смотреть, как быстро меняется ситуация, когда ты небезразличен к ней.

— Много ли журналистов-женщин было с вами в Ираке?

— Очень много, примерно половина. По правде сказать, я была там не очень долго. Я приезжала и уезжала, потому что в то время работала ведущей новостей в Италии. Я неделю читала новости, потом на неделю улетала в Ирак. Удивительно, но в 2003 году в Италии 80% военных корреспондентов были женщинами.

— Когда началась война в Ираке, у вас уже была дочь. Вы спрашивали себя: «Зачем я делаю это? Вдруг я не вернусь, что тогда будет с моим ребенком?»

— Я организовала график таким образом, чтобы успевать быть и матерью, и военным корреспондентом. Все было правильно. Более того, я чувствовала, что именно ради дочери я должна быть в Ираке. Я возвращалась и рассказывала ей истории, говорила, что, что бы я ни делала, я делаю это ради будущих поколений, ради маленьких детей, таких как она. Какой мир мы собираемся оставить нашим детям? Что они будут делать с этим миром? Я чувствовала, что обязана думать об этом и действовать.

— Вы помните момент в своей жизни, когда вам действительно стало страшно?

— Да. В Ираке похитили и убили нескольких журналистов. Я помню, как меня и моего продюсера остановили на пропускном пункте. Было много вооруженных солдат, ужасное напряжение. Я повернулась к своему продюсеру и спросила, что происходит. Она в полном ужасе молилась и плакала. Тогда я подумала: «Это конец».

Второй раз подобная ситуация произошла со мной в 2017 году. Я пересекла границу Турции и Сирии, чтобы встретиться с Фатимой Шакин, главой освобожденных от ИГИЛ сирийских земель. Мы приехали в Джараблус, город, который она освободила три дня назад. С нами были еще 5-6 ее солдат. Все вооружены. Мы въехали в город, осмотрели разрушенные госпиталь и школу и пошли в сторону базара. Я посмотрела вверх и увидела на крышах вооруженных людей с автоматами. Я разговаривала с местными жителями, когда телохранитель сказал: «Нам нужно срочно уйти отсюда». Я вдруг поняла, что мы в очень уязвимом положении. Я попросила две минуты, но он схватил меня за руку и запихнул в машину. Я помню, как начала протестовать. В этот момент люди на крышах начали стрельбу. Мы были в капкане. Нам повезло, что машина была пуленепробиваемой. Я спросила Фатиму, было ли это покушением на нее. Она сказала, что ее жизнь теперь всегда будет в опасности, потому что она освободила эти земли от ИГИЛ, но конкретно эта стрельба — празднование победы. В Сирии люди так отмечают радостные события. Но мы-то этого не знали. Я словно пережила террористическую атаку, а оказалось, что это было празднование освобождения.

Моя работа — не суицидальная миссия. Это миссия по информированию общественности

В такие моменты у тебя есть всего несколько секунд, чтобы понять, что происходит. И если ты допустишь хотя бы одну ошибку, это будет стоить тебе жизни. В 2017 году я в последний раз была в зоне военного конфликта. Я вернулась домой и помню, как моя дочь сказала: «Мама, хватит. Ты слишком стара для этого. Тебе больше не нужно туда ездить».

— Вы действительно так чувствуете?

— Конечно нет! Но ведь это не про возраст. Я никогда не была безрассудной. Я хочу поступать грамотно и прагматично, чтобы вернуться и рассказать людям правду о том, что происходит в зоне военного конфликта. Моя работа — не суицидальная миссия. Это миссия по информированию общественности. И мне надо быть очень осторожной. Когда говоришь неудобную для власти правду, смерть может поджидать тебя где угодно, каким бы предусмотрительным ты ни был.

— Что помогает вам преодолевать страх?

— Я прекрасно понимаю, что моя деятельность раздражает сильных мира сего. Поэтому, что бы я ни сказала, это должно быть подтверждено железными фактами. Против фактов сложно идти. Меня могут уничтожить физически, но никто не может уничтожить мой профессиональный авторитет. Моя работа для людей навсегда останется с ними.

Конечно, я стараюсь не подвергать себя опасности лишний раз, веду очень закрытый образ жизни. Практически никто не знает, где я живу или нахожусь в данный момент. Это то, что касается физической безопасности. Но моя злость против несправедливости гораздо больше любого моего страха. Мы на войне. И я никогда не позволю своим страхам победить. Я четко следую выбранному пути.

«Здесь у меня никогда не было ограничений из-за того, что я женщина или русская»: как россиянки строят бизнес в Нью-Йорке