«В классической музыке господствует патриархат»: пианистка Полина Осетинская — о плате за оппозиционность и женщинах в профессии
Полина Осетинская — известная пианистка, лауреат молодежной премии «Триумф». Она успешно выступает с гастролями в России и за рубежом, участвует в престижных европейских музыкальных фестивалях. Осетинская прославилась в очень юном возрасте как музыкальный вундеркинд. Уже в шесть лет она исполняла на концертах сложнейшие музыкальные произведения. В 13 лет пианистка вынуждена была бежать от абьюзивного отца, который был одновременно ее продюсером. О своем непростом детстве и отношениях с отцом Осетинская написала в книге «Прощай, грусть».
— Полина, мы с вами встречаемся в связи с вашим участием в довольно необычном в мире классической музыки концерте «Ликбез по классике», где вы в качестве приглашенного гостя выбрали для исполнения «Патетическую сонату» Бетховена. Расскажите об этом формате: это попытка доказать, что классическая музыка предназначена не только для эстетов?
— Думаю, да. Это попытка привлечь новую аудиторию через познавательный и интересный разговор о том, что такое классическая музыка. Грустно осознавать, что молодое поколение имеет очень среднее представление о музыке, и эта фаза общественной энтропии не может не сказываться на всей жизни общества. Чем оно более развито, чем осмысленнее подходит к понятию «музыка», тем выше его гармонический уровень.
— С первых месяцев карантина нас захлестнула волна онлайн-концертов, постановок, которые сначала зрители потребляли очень активно, а потом волна энтузиазма быстро схлынула, и живое посещение театра стало цениться еще больше. Считаете ли вы, что подобный концерт может заменить живое исполнение? Как эта ситуация отразилась на индустрии в принципе, есть ли интерес к тому, чтобы проводить онлайн-концерты и тогда, когда это перестанет быть вынужденной мерой?
— Пандемия стерла какие-то иерархические границы. Несмотря на то, что для исполнителя играть в пустом зале — это абсолютное нарушение того энергетического сосуда, из которого рождается любое сильное художественное впечатление, то, что люди не могли увидеть или услышать по объективным причинам, вдруг стало доступно, невзирая на расстояние и временные рамки. Например, мой сентябрьский концерт из музея-квартиры Рихтера одновременно смотрели порядка 200 000 человек из разных стран. И с этой точки зрения это хорошо.
С другой стороны, мы стали бояться людей в зале, зрители стали бояться приходить на концерты, стали воспринимать это как угрозу. Думаю, уйдет не менее сезона, чтобы преодолеть эту настороженность.
У классической музыки есть своя экономика, и значительным фактором является наличие в зале людей, которые купили билеты. Как показал опыт, люди неохотно покупают билеты на онлайн-концерты, они считают, что теперь это может быть в свободном доступе.
У нас во главе стоит культура потребления, поэтому люди разучились мыслить категориями потребления духовного, не физического
— Как пандемия повлияла и продолжает влиять на ваши планы?
— У меня отменился дебют в Золотом зале Musikverein в Вене, в Гамбургской филармонии, отменились концерты в Праге, в Италии. Весь график жизни претерпел огромные изменения. Горизонт планирования схлопнулся до одного дня, и если еще два дня назад я думала, что у меня в Москве есть спектакли в Доме музыки с Ксенией Раппопорт, то сегодня я знаю, что их не будет. Вышли новые постановления о мерах предосторожности в Петербурге, и я понимаю, что мои декабрьские проекты должны быть изменены в связи с новыми правилами.
Пандемия нанесла удар по всем отраслям, и я боюсь, что многие не вернутся в бизнес. Что касается музыкальной отрасли, мы уже видим, что большое количество музыкантов, которые работают на фрилансе, вынуждены были переквалифицироваться. Оркестр «Метрополитен-опера» распущен до следующего года, и что будет с музыкантами, которые составляли его костяк, никто не знает. Многие коллективы, солисты, оркестры, очевидно, потерпят такой крах, после которого очень сложно будет оправиться. Количество людей, задействованных в любой отрасли, резко сократится, куда пойдут остальные люди, совершенно неясно.
— Сейчас значительным ограничениям подверглась сфера культуры, по театрам и концертным залам ударили нормы в 25% на рассадку, при этом многие обращают внимание на полные вагоны метро и борты самолетов, где этих ограничений нет. Почему, на ваш взгляд, так происходит?
— Это вопрос приоритетов — того, что ставится во главу угла в общественном устройстве. У нас культура давно находится в положении Золушки. Видимо, недостаточно больших крупных лоббистов в государственных структурах для того, чтобы культура занимала подобающее ей место. Потому что общество, в котором нет культуры, по знаменитому выражению, обречено на гибель. У нас во главе стоит культура потребления, поэтому люди разучились мыслить категориями потребления духовного, не физического. К сожалению, это ведет к его деградации.
В Германии, например, была максимально оказана поддержка отрасли культуры, которой выделили чуть ли не 500 млн евро. Я уже не говорю о том, что каждый фрилансер безо всяких справок получил по 5000 евро, которые позволили людям прожить несколько месяцев. У нас культуру никто не поддерживает, невозможно считать поддержкой 12 000 рублей, которые получили все ИП. Наше государство не берет на себя ответственность, и после последних ограничений вообще непонятно, кто выживет. Даже такие театры, как Большой, говорят о том, что 25% заполняемости — это губительно для экономики. Это выход в минус, даже не в ноль, учитывая себестоимость проведения представления, оперы или балета. У нас каждый пытается выплыть как может, без поддержки государства.
— А вы для себя как решаете эту проблему?
— Меня спасает педагогика, потому что в ситуации отмены большинства концертов, я преподаю онлайн, даю частные уроки, и это позволяет как-то жить.
— Онлайн-обучение сейчас тоже вызывает большие вопросы среди студентов и преподавателей, поскольку очень сомнительно, что творчеству, мастерству можно научить заочно. Каков ваш взгляд на эту проблему?
— Да, это действительно очень сложно, это отчасти является профанацией, потому что ты не можешь направить руки ученика, его аппарат, корпус, показать ему живое звучание. Это особенно трудно при работе с детьми. В этом смысле каждый решает проблему самостоятельно, потому что при достаточных вложениях в процесс, наличии хорошей камеры, хорошего интернета, хорошей платформы для звукопередачи можно найти приемлемый вариант, но мы все равно рассматриваем эту ситуацию как временную.
Люди не готовы платить за знания, но, к сожалению, знания стоят дорого, особенно, если они достались ценой довольно болезненного личного опыта
— Я хотела бы расспросить вас про «Центр по поддержке профессионального здоровья музыкантов Полины Осетинской». С какими проблемами вы сталкиваетесь в его работе, есть ли среди них специфически женские? Кому помогает центр в первую очередь?
— Я придумала этот центр пять лет назад. В 2016 году мы провели первое мероприятие. Толчком для создания такого центра послужили мои собственные профессиональные проблемы, которые очень сложно решить, потому что специалистов в этой области очень мало. Центр существует сейчас в режиме онлайн-консультаций и онлайн-курсов.
Как показывает практика, здесь есть две самые большие проблемы. Первая — это сценический стресс, что применимо ко всем специалистам, чья профессия связана с выходом в сценическое пространство. Вторая — проблема переигранных рук, трудности с аппаратом. Если не знать специфики, не понимать, насколько связана наша эмоциональная и психологическая сторона с нашей физиологией, то можно совершить много лишних телодвижений и ошибок. Потому что, только отладив взаимосвязь между физикой и психикой, можно добиться какого-то устойчивого улучшения, не прибегая к сильным медикаментозным средствам. Классический врач доказательной медицины лечит прежде всего следствие, но не причину. Мы пытаемся докопаться до причины и, таким образом, убрать следствие. Мы рассказываем, как можно построить физиологический рабочий процесс так, чтобы впоследствии не иметь проблем с аппаратом, и какие техники расслабления и регуляции стресса можно использовать.
— Как это работает?
— Как показал мой опыт, не существует волшебной таблетки, которая решит твои проблемы одним махом. Это большой комплекс мер и труда, который должен приложить сам человек, по классическому принципу «исцели себя сам». При наличии умных и компетентных советников этот процесс просто идет быстрее.
К сожалению, не получается сделать это бизнесом, хотя наши специалисты обладают знаниями и опытом, который очень дорого стоит. Я потратила много денег, несколько десятков тысяч евро, когда сама себя лечила и проходила всех мыслимых врачей. У меня были переиграны руки и очень высокий уровень стресса, и прошел год, прежде чем я разобралась во взаимосвязи всех событий, влияющих на это. Я прошла всех мыслимых и немыслимых врачей доказательной, недоказательной, нетрадиционной медицины, работала с очень многими специалистами и на своем опыте вынесла некую сумму знаний, которую я теперь готова предоставлять людям.
Как показывает практика, люди не готовы за эти знания платить, но, к сожалению, знания тоже стоят дорого, особенно, если они достались ценой довольно болезненного личного опыта. Желающих получить знания очень много, а тех, кто готов платить, — мало. В целом это педагоги музыкальных школ, которые работают с учениками, и студенты, которые учатся. И та, и другая категория не является платежеспособной. И с этой точки зрения наш центр мог бы существовать, если бы у него были спонсорские дотации. Но спонсорских предложений мы пока не получили, поэтому существуем в том формате, который есть.
— Вы человек с активной жизненной позицией, у вас есть своя точка зрения на дело «Нового величия», «Московское дело», вы являетесь попечителем фонда «Кислород». Как ваши оппозиционные взгляды сказываются на работе? Приходится ли сталкиваться с проблемами?
— Да, приходилось и приходится. Например, я не являюсь солисткой никакого государственного музыкального учреждения. Думаю, все понимают, что за свободу высказывать свое мнение всегда существует определенная цена.
Что касается фонда «Кислород», я являюсь его попечителем уже семь лет. Наш фонд — маленький, в нем работает небольшое количество сотрудников, приходится несладко. Мы очень ищем постоянных спонсоров и партнеров. Довольно много программ пришлось сократить в последние годы, потому что не на все направления хватает средств. В основном фонд занимается помощью больным муковисцидозом, это адресный сбор на препараты, с которыми очень сложно, потому что с тех пор, как перестали регистрировать и завозить импортные препараты, заменив их на российские дженерики, наблюдается очень большой процент ухудшений среди наших больных.
У фонда много направлений деятельности: это и адресная помощь на лекарства, на кислородные концентраторы, на антибиотики, которые нужны больным. Это адресная помощь на оплату съемного жилья тем, кто ждет пересадку легких, которую проводят только в Москве (а наши больные вынуждены месяцами ждать, потому что при трансплантации нужно быть на расстоянии не дальше, чем пара часов от больницы, иначе можно упустить свой шанс). Мы хотели бы иметь постоянную жилплощадь, в которую можно было бы селить таких больных, но пока этот вопрос решить не удалось. Плюс программы обучения и информирования врачей, особенно в регионах, потому что у больных муковисцидозом есть своя специфика, и далеко не все врачи в регионах способны даже диагноз поставить правильно, не говоря уже о том, чтобы вести больных по современным западным протоколам.
Проблема многих людей в том, что они занимаются нелюбимым делом и ждут, когда начнут жить, а жизнь, к сожалению, очень непредсказуемая вещь, и каждый день может оказаться последним
— Вы — музыкальный вундеркинд, история показывает, что очень часто прославившиеся в юном возрасте люди очень быстро сгорают и сходят с дистанции. Много ли сложностей вам пришлось преодолеть из-за вашей ранней славы?
— Подробно о моем пути через тернии к звездам я написала в книге «Прощай, грусть», которая вышла в 2008 году. Там об этом можно прочитать более подробно. Но, конечно, когда каждый день общество ждет от тебя некоего результата и бесконечно сравнивает тебя с тобой бывшей, — это довольно сильный психологический прессинг, который удается преодолеть далеко не всем, если говорить о людях, которых в свое время называли вундеркиндами.
— А что вам помогло?
Мне помогли мои педагоги, в первую очередь Марина Вениаминовна Вольф и Вера Васильевна Горностаева. Они очень много сделали для того, чтобы процесс превратился в удовольствие, а не в ожидание конечного результата. В принципе это применимо ко всем сферам жизни, потому что большая проблема многих людей в том, что они занимаются нелюбимым делом и ждут, когда начнут жить, а жизнь, к сожалению, очень непредсказуемая вещь, и каждый день может оказаться последним. Надо постараться так устроить свою жизнь, чтобы получать удовольствие от каждого дня — и от своей работы в первую очередь, потому что невозможно тратить жизнь на то, что не любишь.
— В книге вы пишете о физическом и психологическом насилии со стороны вашего отца, вспоминаете, как он едва не изнасиловал девочку. Можно только представить, насколько тяжело было вспоминать и писать об этом. Как вы нашли в себе смелость обнародовать эту историю? В нашей стране люди, которые публично говорят о пережитом насилии, к сожалению, часто сталкиваются с травлей, агрессией и осуждением.
— Я это писала тогда, когда еще вообще не было традиции что-либо высказывать и говорить вслух, потому что мы живем в системе victim blaming (практика обвинения жертвы насилия в совершенном над ней насилии. — Forbes Woman). При этом у нас в стране зашкаливающий уровень насилия. Конечно, пришлось столкнуться с негативом, но я получила столько поддержки от людей, которые пережили похожую проблему в детстве и в семье, что это убедило меня, что книга была небесполезна. К тому же во время написания этой книги я во многом проживала свою личную драму и пыталась предостеречь многих родителей талантливых детей от чрезмерного давления, потому что мой опыт показал, что очень сложно сохранить добрые отношения со своими детьми, если применять методы насилия.
Как показывает мой опыт, без терапии невозможно построить взрослые жизнеспособные отношения. Или сделать правильный выбор, что одно и то же
— Вы для себя смогли преодолеть эти проблемы? Влияют ли события, которые в детстве произошли с отцом, на ваши взаимоотношения с мужчинами и с людьми в целом? Возможно, осталось недоверие или подозрительность по отношению к окружающим?
— Да, во многом про это и написана книга. Имея травматичное детство, без серьезной терапии ты не будешь готов к тому, чтобы изживать это все во взрослом возрасте. Какие-то травмы, к сожалению, остаются на всю жизнь. Конечно же, детство оставляет отпечаток на всем твоем взрослом существовании, и те паттерны, по которым ты шел тогда, скорее всего, будут оказывать влияние на твои поступки сегодня. Всем, у кого было травматичное детство и кто не смог с этим справиться, я советую перед какими-либо попытками строить серьезные отношения идти в серьезную терапию, потому что, как показывает мой опыт, без терапии невозможно построить взрослые жизнеспособные отношения. Или сделать правильный выбор, что одно и то же.
— Это очень важный совет, но, к сожалению, в нашей стране процент людей, которые идут в терапию решать свои проблемы, очень низок. До сих пор это не рассматривается как способ решения личностных проблем.
— Во-первых, потому что очень многие люди считают психотерапевтов шарлатанами, низко ценят квалифицированную помощь, предпочитая выговариваться подругам, что, на мой взгляд, неверно. Мой опыт показал, что одна-две консультации с профессионалом высокого уровня способны на многие годы избавить тебя от сложностей в дальнейшей жизни. Но здесь нужно понимать, что для этого надо обладать определенным уровнем развития личности, чтобы признавать наличие у себя проблем, быть способным отдать решение этих проблем в профессиональные руки. Отличие психотерапевта от подружки, с которой вы по вечерам будете обсуждать свою судьбу, состоит в том, что у профессионала есть в арсенале инструменты, которые позволят сделать какие-то решительные выводы достаточно быстро и, может быть, болезненно, но эффективно.
Я бы ориентировалась на то, какой конечный результат вы хотите получить, потому что если вы вовремя не уйдете в терапию, то это может стать для вас и для ваших будущих детей фактором риска, потому что доказано, что люди, испытавшие в детстве насилие любого вида, физическое или психологическое, с вероятностью 85-90% изберут себе такой же вариант и во взрослой жизни.
— С вами это тоже произошло?
— Я не могу сказать, что я выбрала для себя модель здоровых отношений.
— Получилось ли исправить какие-то вещи после терапии?
— Нет, у меня сейчас нет на это времени. У меня дети, которые требуют ежедневной заботы и внимания, и очень много работы, поэтому вопрос личного счастья я пока отложила на потом.
— В вашей книге есть абсолютно шокирующий фрагмент о том, как на вас публично напал ваш отец и никто из присутствующих не защитил и не вступился за вас, что как раз и говорит о том, что насилие в обществе осуществляется, как правило, с молчаливой поддержки окружающих:
«Вскоре пришел отец — он водил некую даму в ресторан, после чего она покинула его общество, что привело его в крайнее раздражение. Мрачно плюхнувшись за стол, он потребовал, чтобы я немедленно сыграла Восемнадцатый, терцовый этюд Шопена.
Сыграла. Начал ходить по комнате — «Быстрее! Еще быстрее! Еще раз, быстрее!». На четвертый раз у меня заболела рука, и я имела неосторожность об этом сообщить. Он подошел, одним движением сверху донизу разодрал на мне платье. Несколько раз ударив, швырнул головой о батарею, протащил по полу и усадил голой за рояль, проорав: «Играй быстрее, сволочь!»
Я играла, заливая клавиатуру и себя кровью. В комнате было пять мужчин. Но ни один из них не пошевелился, и двадцать лет это не перестает меня удивлять».
— К сожалению, это типичная для нашей страны ситуация. Зайдите в любой торговый центр, где есть семьи с детьми. Вы услышите со стороны родителей, у которых есть маленький ребенок, бесконечные угрозы, шантаж и понукание: «Я тебе сейчас надаю! Я тебя здесь оставлю. Ты как себя ведешь? Я тебя сейчас оставлю дяде!» и так далее. Это все начинается с семьи и формирует очень нездоровых людей, которые создают потом костяк нашего общества, в котором 85% считают, что насилие по отношению к детям — это нормально. Если бы таких людей сразу подвергали остракизму, лишали родительских прав, то, может быть, ситуация бы изменилась. Но все говорят: «Нас били, и мы выросли», — а какими вы выросли, насколько искалеченными и лишенными возможности строить здоровые отношения, в том числе быть ресурсными родителями, — этого уже никто не учитывает.
Поэтому очень важно поддерживать все инициативы, связанные с борьбой с домашним насилием, их несколько в нашей стране. Есть Алена Попова, правозащитница, которая очень много про это говорит и пишет, проект «Насилию.нет», которым заведует Анна Ривина. Оказывайте им поддержку, финансовую, информационную и социальную, и, может быть, наконец-то будет принят закон, о необходимости которого уже кричат и жертвы, и правозащитники, — закон о домашнем насилии, который должен быть принят. Потому что каждый день в нашей стране погибают сотни женщин, детей, которых никто не защищает.
— Насилие в обществе, к сожалению, плавно перетекает из семьи в публичное пространство и интернет. Я часто общаюсь с людьми из мира кино, они страдают от своей популярности, потому что много людей пишут про них гадости, выуживают личную информацию. А что такое слава в классической музыке, это более интеллигентные отношения с поклонниками?
— Я стараюсь не ходить в те места, где есть хейтеры, хотя они у меня тоже есть. С возрастом начинаешь беречь свою нервную систему, потому что невозможно реагировать на все, это действительно способно выбить почву из под ног и привести к болезням и какому-то сбою функционирования организма, поэтому я просто стараюсь закрывать на это глаза, но, конечно, если не считать период, когда вышла книга и когда я ушла от отца, на мою долю никогда не приходилось столько хейта, сколько пришлось пережить, скажем, Чулпан Хаматовой, Нюте Федермессер, Лизе Глинке и другим достойным людям, которые сделали много хорошего и получили в ответ безумное количество злобы.
Если мне и стыдно за что-то, то за то, как я сыграла, а не за то, как я выгляжу на сцене
— Не могу не спросить вас про финансовую составляющую работы классического музыканта. В одном из интервью вы сказали, что не принадлежите к «лиге» исполнителей, которые получают 100 000 или 250 000 долларов за концерт, поскольку не готовы откровенно одеваться на сцене, надевать платья с глубокими вырезами, что автоматически снижает вашу «рыночную стоимость». Как такая ситуация вообще возможна? И почему к пианистам-мужчинам нет таких требований?
— Поскольку в классической музыке уже давно действуют законы шоу-бизнеса. Огромное количество девушек-пианисток, артисток, скрипачек, которые хотят быстро стать популярными, соревнуются не только с точки зрения профессиональных достоинств, но и с точки зрения внешнего вида: кто наденет короче платье, выше каблуки или нарастит длиннее ресницы. Каждый решает для себя сам.
Я считаю довольно унизительным продавать себя как товар с повышенной сексуальной привлекательностью. Я выхожу на сцену не для того, чтобы демонстрировать свою сексапильность, а для того, чтобы рассказывать какие-то важные вещи через музыку. У меня свой путь, я никого не хотела бы осуждать, я понимаю, что есть люди, которые хотят быстрых результатов, навязанных обществом потребления. Меня вполне устраивает то, что я имею, потому что, если мне и стыдно за что-то, то за то, как я сыграла, а не за то, как я выгляжу на сцене, или за интенцию, которая лежит в основе моего выхода на сцену.
— Здесь мы сталкиваемся с проблемой объективизации женщин в классической музыке…
— В классической музыке, как и в других сферах нашей жизни, господствует патриархат, и для того, чтобы выйти в первую строчку рейтинга и на ней удержаться, женщине нужно прикладывать значительно больше усилий, чем мужчине.
— Сталкивались ли вы с дискриминацией? На какие жертвы приходилось идти ради карьеры?
— Если говорить о том, на какие жертвы мне приходилось идти ради того, чтобы занять какое-то место, то нужно сказать, что, возможно, потому, что я на них не шла, моя карьера сложилась так, как сложилась. К счастью, я никогда не была в ситуации, когда передо мной стоял бы один единственный путь: грубо говоря, отдаться Харви Вайнштейну и за это получить что-то. Я всегда имела выбор сказать «нет». Мне очень жаль женщин, у которых такого выбора не было, и, безусловно, такие женщины есть — женщины, находящиеся в зависимом положении от работодателя или являющиеся единственными кормилицами в семье. Я прекрасно знаю, что такие случаи есть, и ими очень любят пользоваться вышестоящие начальники-мужчины.
— Мне показалось, что вы с грустью сказали о том, как сложилась ваша карьера…
— Да нет, просто все равно мою карьеру не назовешь мировой или в высшей степени состоявшейся. Все равно мы говорим о каком-то выборе, который в конечном итоге был выбором свободы и выбором принадлежать себе, потому что мировые карьеры уже не предполагают, что человек принадлежит себе. Мы говорим о том, что если человек имеет возможность выбирать играть 60-80 концертов в год или 250-300, то это разные карьеры и разный уровень выбора.
Конечно, я в большей степени принадлежу себе, чем люди, которые дают 250-300 концертов в год, но, с точки зрения обывателя, их карьера более успешна, чем моя. Ну и, наверное, с любой точки зрения так и есть.
У меня есть дети, и я себе сказала, что я не буду той матерью, которая будет вечно отсутствовать дома, с тем, чтобы через двадцать лет выслушивать, что я их бросила. Я в этом смысле сделала абсолютно осознанный выбор в сторону «Being a mother» (быть матерью. — Forbes Woman), как говорят англичане, и считаю, что этот выбор займет какое-то количество лет, а потом посмотрим.
— Музыка каких композиторов помогает вам в самые сложные моменты вашей жизни?
— Бах. У Баха это все «Страсти», «Кантаты», «Годьдберг-вариации», вообще любой Бах в принципе. То же самое касается Генделя, здесь я не делаю различий. Также Шуман, Равель, и, конечно, Прокофьев.
Дальше уже сложнее, зависит от конкретной вещи, композитора, произведения, от времени, когда ты это слушаешь.
— Какова она, музыка XXI века? Это постмодерн, минимализм, или сейчас возникают новые тенденции, за которыми стоит следить?
— Это и постмодерн, метамодерн, минимализм, постминимализм, эти все направления сейчас актуальны, равно как авангардизм и импрессионизм. Все это по-прежнему присутствует, по-прежнему авангардисты борются с минималистами, считая, что их музыка настоящая, а минимализм — это просто ерунда и детские игрушки. Такие междусобойчики происходят постоянно, и часто доходит до виртуального мордобития и оскорблений. Но я являюсь апологетом музыки с человеческим лицом, я считаю, что хорошо бы иметь возможность доносить не только очень сложную музыку, которая имеет ценность для того, кто ее создал, но и ту музыку, которая ориентирована на слушателя в большей степени, чем на самого композитора, и на его представления о сложности.
— А вообще в XXI веке есть такая музыка с человеческим лицом?
— Ее очень много, просто высоколобые академисты считают ее недостойной. Мне бы не хотелось называть имен, но я могу сказать, что мой круг авторов XXI века — это, конечно, Сильвестров, Арво Пярт, Леонид Десятников. А также мои друзья и коллеги, и композиторы, которыми я восхищаюсь: Георг Пелецис, Антон Батагов, Павел Карманов и еще много достойных людей.
— Какие проекты вам предстоят в ближайшее время?
— Мне предстоит проект со Светланой Николаевной Крючковой, который называется «Жена гения», где она будет исполнять роль Софьи Андреевны Толстой. Это будет такой музыкальный спектакль про жизнь Толстых — в большей степени с точки зрения Софьи Андреевны. Он пройдет в Петербурге в декабре.
Также я готовлю спектакль совместно с фестивалем «Дягилев. P. S.», где я буду играть Мисю Серт, которая являлась подругой Сергея Дягилева, дружила с ним, финансировала его проекты. Ее называли «пожирательницей гениев», она была очень известной пианисткой и светской львицей в Париже XX века. Это очень интересный проект, в котором я буду играть и как актриса, и как пианистка.