«Может быть, у нас будет «единорог»: зачем Ройтберг открыл Институт ядерной медицины

Доктор медицинских наук, профессор и заслуженный врач России Григорий Ройтберг создал в 1990 году кооператив скорой помощи «Пульс». Из него через год выросло ОАО «Медицина». Многопрофильная клиника росла в одном квартале от станции метро «Маяковская». В 2013 году Ройтберг открыл там же онкологический центр Sofia, а осенью 2021 года создал в Химках крупнейший в России Институт ядерной медицины (ИЯМ). Сегодня основатель «Медицины» — контролирующий акционер компании. 

«В России цивилизованного рынка изотопов нет»

— На открытии вашего Института ядерной медицины в октябре было заявлено, что это крупнейший центр ядерной медицины полного цикла в России. Можете ли объяснить, по каким показателям он крупнейший? Есть Московский НИИ онкологии имени Герцена, Национальный медицинский исследовательский центр имени Блохина и Московский радиологический научный центр Минздрава России (входит центр имени Цыба), центры в Санкт-Петербурге, в регионах, наконец, есть частные клиники. Можно ли сравнивать ИЯМ с ними?  

— Дело в том, что впервые вы видите в одном месте все виды радионуклидной диагностики и радиоактивной терапии. И такого нет ни у кого. У кого-то есть отделения радионуклидной терапии, есть где-то ПЭТ-центр (ПЭТ — позитронно-эмиссионная томография), есть где-то лучевая терапия, а чтобы это было в одном месте, пока нет. Я знаю, что кто-то сейчас планирует повторить такое года через два. Повторят — будет хорошо.

— Некоторые из конкурентов ставят под сомнение ваше заявление, что вы крупнейшие. И как довод приводят статистические данные. К примеру, данные московского Департамента здравоохранения со статистикой за первое полугодие 2021-го о том, сколько квот государство выделяет на некоторые услуги по ядерной медицине. Так, если смотреть ПЭТ/КТ (метод диагностики, позволяющий определять опухоль в любой части тела), то у Европейского медицинского центра — это 50 000 процедур за первое полугодие, а у «Медицины» — 20 000. По лучевой 3-4D терапии (позволяющей «видеть» границы опухоли и воздействовать только на нее, даже если пациент не неподвижен) у ЕМЦ 4100, а, у «Медицины» — 1382…

— Это же статистика по Москве, то есть по нашему онкологическому центру Sofia, который находится в здании «Медицины», а ИЯМ — в Химках, то есть в области. Цифры, которые вы называете, показывают только то, что нам за счет бюджета квот дали меньше, чем другим. При этом у компании, которую вы называете, в первом полугодии общие площади были в два раза больше, чем у нас, а сегодня у нас вместе с ИЯМ, где мы построили 21 000 кв. м, всего около 60 000 кв. м. Площадь здания АО «Медицина» на «Маяковской» самая большая среди московских частных клиник. А из московских несетевых частных клиник площадей больше 60 000 кв. м нет ни у кого.

— «Мать и дитя» Марка Курцера вы считаете? Ведь их главный корпус в Лапино, это не Москва. 

— Я считаю как Москву. Ведь и Химки не Москва. Если представить, что завтра, например, кто-то построит еще 25 000 кв. м, да на здоровье! И они будут намного больше. Но это не наша цель. У нас цель одна — мы должны быть лучшими по качеству, больше всех востребованы пациентами. Если для этого нужно расти в размерах, мы будем расти.

Посмотрите: то одна компания, то другая объявляет, что построили или купили поликлинику площадью 2000 кв. м, а мы построили ИЯМ на 21 000 кв. м. Они, я не буду тыкать пальцем, покупают поликлиники по 1500-2000 кв. м, но это другой бизнес, не хороший и не плохой — другой. А мы циклотрон только заложили в Химках для производства в промышленных объемах медицинского изотопа стронция-82, который нужен для ПЭТ-диагностики кардиологических заболеваний. Это еще 3000 кв. м.

— Таких циклотронов больше ни у кого из медиков в России нет?

— У нас будет циклотрон производства General Electric. Такие машины в России есть, но нам будет поставлена одна из самых мощных модификаций, их в России всего две-три единицы.

— Интересно, во сколько он вам обошелся?

— Более 800 млн рублей. Но у нас есть уже следующая идея. Не буду называть, какая, это чисто клиническое решение. Если я решусь, то через три месяца начнем проектирование. Это будет большой центр совершенно другого медицинского направления.

— То есть сейчас вы организовываете еще и производство?

— Нам сейчас нужен радиоактивный изотоп лютеция-177 для диагностики рака простаты, галлий-68 для ПЭТ. В России цивилизованного рынка, в моем понимании, нет. Если, например, фтордезоксиглюкозу (биологический аналог глюкозы, который используется в том числе для диагностики метастазов. — Forbes) для ПЭТ/КТ еще можно купить, то остальное — нет. А мы запустили отделение радионуклидной терапии, где все время требуются эти изотопы. Сегодня известно, что для диагностики рака простаты требуется лютеций, для рака молочной железы он не плох, но есть изотопы лучше, а для рака желудка нужен третий. Если ждать, когда я смогу это купить, то я не дождусь. Поэтому будем сами делать. И, возможно, это будет еще один наш бизнес.

«Для наших больных Юрьева дня нет»

— А консолидируются ли у вас экономические показатели ИЯМ с АО «Медицина»? Операционные и экономические показатели готовятся и анализируются раздельно, но в отчетности и по РСБУ, и по МСФО они консолидируются. На какие средства вы строили ИЯМ и когда планируете выйти на его окупаемость?

— Общий бюджет проекта — около 8 млрд рублей. Сдана первая очередь, в которую инвестировали 5,5 млрд рублей, 35% составили собственные средства, 65% — это кредит и лизинг. Во вторую очередь, которую мы должны закончить в конце 2022 года — апреле 2023-го, будет вложено еще примерно 2,5 млрд рублей, плюс циклотрон — более 800 млн рублей. И за 2021–2022 годы мы вложим около миллиарда, по большей части это собственные средства. Поэтому в итоге получится 60% — собственные средства, 40% — кредит и лизинг. Мы планируем выйти на окупаемость проекта за семь-восемь лет.

— Сколько выручки вы планируете заработать в ИЯМ до конца года?

— Около 400 млн рублей.

— Оборудование ИЯМ брал в лизинг. Кто ваш лизингодатель и на какой срок вы заключали соглашения?

— Мы работаем с «ВТБ-лизингом». Соглашение на разное оборудование заключено на три года.

— Какая у вас кредитная нагрузка?

— Кредит на 3,2 млрд рублей взят на девять лет. Нагрузка у нас невысокая, меньше двух EBITDA. Погашение кредита начнется с 2022 года и должно закончиться в 2029 году.

— Сколько ИЯМ уже принял пациентов в нынешнем году и сколько будет принимать в год?

— До конца 2021 года ИЯМ примет 2500 пациентов. А рассчитан на прием 26 000 пациентов в год.

— Мы проверяли экономику крупнейших частных компаний. У них рост выручки почти в два раза выше по сравнению с прошлым годом. У АО «Медицина» примерно столько же?

— В этом году мы ожидаем рост примерно на 45%. Где-то на 60% — EBITDA и так же — чистая прибыль.

— Остальным довольно сильно помогла пандемия. Они организовали ковидные госпитали, а у вас было только небольшое отделение в Химках в самый разгар заболеваемости…

— Нам ковид принес много плохого, и мы были счастливы, что хотя бы удержали выручку на прежнем уровне. У нас стоматология была закрыта, были запрещены диспансеризации, плановые операции… Больные говорили: «Мы сейчас хотим сделать»! А мы: «Невозможно, потому что придет Роспотребнадзор и нас вообще закроет». А врачи получали зарплату, сестрам в первые месяцы дали отпуска, но платить-то надо было. В общем, плохой был год.

— Насколько благополучие АО «Медицина» зависит от ОМС и госзаказа? Вы оказываете высокотехнологичную помощь, а онкология, во всяком случае так декларируется, практически вся подпадает под нее и покрывается конкурентными ценами. Значит, вы можете конкурировать за бюджет с государственными клиниками?

— Конкуренции, считайте, нет, а с 2022 года ее похоронили окончательно.
Появился новый закон о маршрутизации онкологических пациентов. Теперь, если я заболел, то я, как крепостной, должен идти в поликлинику № 6, где я прописан, и только туда. При крепостном праве был хотя бы Юрьев день, когда можно было перейти от помещика к помещику, но для наших больных Юрьева дня нет. В частные клиники маршрутизации практически нет, кроме тех специализаций, по которым существует острая нехватка государственных мощностей. Например, ПЭТ, лучевая терапия.

«Ложь-лукавство государства»

— То есть декларации государства — это лукавство?

— Это такая ложь-лукавство. Нам говорят: «Закон же позволяет»! Да, закон позволяет, а инструкция не позволяет. Что сделали? Ввели такую форму, № 057, по которой, чтобы я, как любая частная клиника, принял больного, у него должна быть форма 057. Но, если вы приедете в любой район и спросите, почему не даете форму 057, вам не ответят. А потому что им было сказано, что если они будут выводить деньги ОМС из государственной системы в частную, то их самих лишат квот.

— Кто ввел форму 057? Она работает только в Москве или по всей стране? И как в таком случае некоторым районам удается обходить этот запрет и направлять к вам пациентов?

— Форму 057 ввело Министерство здравоохранения России. Эта форма является всероссийской нормой, и в принципе нет официального запрета на то, чтобы нельзя было выписывать 057 форму на проведение исследований, например, в АО «Медицина». Но инструкции, которые периодически издаются, блокируют возможность выдавать эту форму для обращения пациента в частную клинику. Можно выдавать направления только в федеральные центры. Но у нас, кроме ОМС, есть и платные пациенты.

— Сколько вам в этих условиях достается? Какая доля выручки будет у вас за счет госзаказа от Москвы, от Московской области, от других регионов и какая коммерческая?

— Мы теперь гораздо больше разворачиваемся на коммерческую оплату, чем на ОМС. С ОМС, знаете как: что Бог послал, то и спасибо.

— Какое соотношение?

— В ИЯМ 70%  это —коммерческая часть, на 30% — ОМС, а в «Медицине» 80–85% платных на 20% по ОМС.

— Есть ли платежеспособный спрос на эти 70–80%?

— Радионуклидная терапия по большей части будет платная, поскольку использование лютеция, галлия не включены в ОМС. Смотрите: один из курсов лечения в Финляндии, в Хельсинки, стоит €20 000. Пациенту нужно туда ехать, а он не очень хорошо себя чувствует. Там ему нужна гостиница, сопровождающий, переводчик. Это уже не €20 000, а все €30 000. У нас это стоит $10 000, и это уже куда более доступно.

— Московский департамент здравоохранения и министерство здравоохранения Подмосковья готовы вам выделять квоты на ОМС, на которые вы рассчитываете?

— Если бы я точно знал… Это как в анекдоте, когда двое знакомых встретились в приемной у психиатра. Один спрашивает: «Вы только пришли или уже уходите»? Второй: «Если бы я знал, то не сидел бы здесь сейчас»! Точно мы не знаем, но предполагаем, что без нас им сложно будет обслужить имеющихся пациентов. В желании пациентов мы не сомневаемся. Другое дело, дадут ли нам достаточные квоты. Думаю, что нет. Поэтому мы работаем и с другими регионами. Мы заключили интересный договор с Камчаткой на дорогостоящее лечение, есть еще 16 регионов, с которыми мы подписали контракты на то, чего у них нет совсем: нет «лучевки», не хватает ПЭТ, «радионуклидки» нет вообще. Поэтому я довольно спокойно смотрю на ближайшие несколько лет.

«Менять ментальность очень тяжело»

— Все, кто идет в одном с вами направлении, называют лечебные заведения по-простому — «онкологический центр». Вы назвали Институт ядерной медицины. Почему?

— Потому что задачи другие.

— А в чем разница?

— В том, что это первый случай, когда частная клиника бесплатно отдает помещение для преподавания ядерной медицины. С 3 января начнутся занятия. К этому бесплатно подключается производитель самого современного оборудования Varian. Другой курс, по КТ- и МРТ-диагностике, позволяющей ставить диагноз более надежный, чем биопсия, делаем с General Electric. Я нашел способ, как заинтересовать производителей. Объяснил, что для них это не благотворительность, а подготовка их будущих покупателей. За повышение квалификации врачи не платят. Платят их больницы, а студентам выдается диплом государственного образца Второго медицинского института им. Н.И. Пирогова, который предоставляет своих профессоров. Признаюсь, поначалу меня интересовала только научно-исследовательская работа, а мысль о преподавании возникла потом. На базе ИЯМ начала работать кафедра ядерной медицины, а это и научная, и преподавательская работа.

— Почему, отработав технологии, вы не строите сеть филиалов, как многие другие? 

— Знаете, мне мой любимый совет директоров говорит иногда: «Давайте купим какие-то поликлиники, давайте купим то, или это»… Я против. Потому что это просто не интересно.

— Не интересно потому, что упадет качество в этих филиалах? 

— Качество упадет точно. Я считаю, что заниматься высокой медициной и пытаться снизить ее стоимость, не удавалось никому и никогда. Для того чтобы было быстро, четко и дешево, не надо быть врачом. Тут нужен аналитик. Быстренько построить алгоритм работы. И деньги можно зарабатывать очень большие. Сеть — это хороший бизнес, но я в него не пойду. Посмотрите на самую большую у нас сеть. Ее создало государство, и великий [организатор системы здравоохранения в СССР Николай] Семашко «нам путь проложил», и это все работает и сегодня. Вопрос только как. Я могу руководить только тем, чем могу и хочу, чтобы это качество осталось.

Один раз у меня было поползновение. Тогда [бывший министр экономики Грузии] Каха Автандилович Бендукидзе меня пригласил. Я приехал, мне дали участок в самом центре Тбилиси. Дружелюбные люди, вкусная еда, солнце светит — все хорошо, но потом я понял, что выполнить такую задачу невозможно. Если здесь, в «Медицине», я должен находиться по 12 часов в день, то там надо 24 часа не отходить. Менять ментальность очень тяжело. Говорю: «Здесь же написано: надо сделать анализ, — почему ты не сделал»? В ответ: «Слушай, дорогой, сколько я этих больных видел, у тебя столько волос нет»! И дело не в том, что это грузины, ведь те, кто уезжают и удачно устраиваются в Америке или в Израиле, они же меняются. А может уезжают те, кто может меняться? Не знаю. Но поменять это очень тяжело.

«Что будет, если я даже не попаду под трамвай»

— Вы не думали, что ваше стремление к такой концентрации бизнеса — это просто желание контролировать все процессы?

— Знаете, много думал. Это всегда проблема, что ты можешь делегировать, не ухудшая, а что нет. Мы как-то записались на курс менеджмента в Швейцарии. Маленький замок, переделанный под гостиницу. Учили нас по системе [американского бизнес-консультанта Ицхака] Адизеса. Я понимаю, он настоящий шоумен, он всех очаровал. Учили нас два дня, но в итоге смысл нашей учебы сводился к тому, что надо дать указания, написать, что делать, а самому — на Мальдивы и приезжать за дивидендами. Я спросил нашего преподавателя: «Скажи, Питер, а есть примеры, где это работает как ты рассказываешь? Где можно посмотреть, как это работает? Я поеду туда на неделю, посмотрю»… Он долго мялся и сказал, что не знает.

А я бы хотел посмотреть на того, кто руководит медицинской клиникой, обеспечивает реально высокое качество, но сам при этом мало вовлечен. Знаете, как ответил [один из крупнейших инвесторов] великий Уоррен Баффетт, когда его спросили: «Что будет с компанией, если вы сейчас выйдете и попадете под трамвай?» Он говорит: «Знаете, я даже не знаю, что будет с компанией, если я не попаду под трамвай».

— Тем не менее Баффетт нашел себе преемника.

— Да, наверное, с десятого раза. Я искал и сейчас ищу. И недавно, мне показалось, что нашел человека, которого можно попробовать на исполнительного директора. А я бы перешел в совет директоров, стал бы заниматься, во-первых, развитием бизнеса, а во-вторых, как в том анекдоте, «немножечко шить» — оставил бы себе должность главного консультанта. Но потом пришло разочарование в этом человеке. А я продолжаю поиск. У нас все процессы расписаны: как что делается, как контролируется…

— То есть это такие технологические карты? 

— Ну да. Поэтому я думаю, что, если найдется человек, который готов влезть сюда, оставлю все и пойду в совет директоров, а там посмотрим.

— Вы уже небедный человек…

— Я, по-моему, не представляю интереса для журнала Forbes. Я вас внимательно читаю, но у меня никогда не будет яхты длиной 180 м. У меня есть лодка — 8 м. Для Подмосковья она идеальна. Я сам шкипер, капитан-механик маломерных судов, дипломированный специалист.

— Ну, яхта — это не показатель.

— Forbes любит писать (и это правильно) про тех, кто создал компании-«единороги». Вот «единорог» у нас, может быть, когда-то будет. Может быть...