Закончился ли кризис? Если кризис сводить к отрицательным темпам ВВП, то можно сказать, что он завершился. Однако ситуация гораздо сложнее.
Во-первых, темпы роста российской экономики остаются низкими — ниже их «естественного» уровня. Естественным для современного этапа развития страны можно считать рост примерно на среднемировом уровне или чуть выше. Иначе говоря, выше, чем в Германии, но ниже, чем в Китае.
Во-вторых, ситуация в России характеризуется переплетением нескольких кризисов. Это продолжающийся с 2008 года глобальный структурный кризис, охвативший все развитые и некоторые развивающиеся страны; это стандартный циклический кризис и, наконец, кризис внешних шоков (падение цен на нефть и санкции). Из циклического кризиса мы практически вышли. Адаптация к внешним шокам происходит достаточно успешно. А вот с адаптацией к вызовам структурного кризиса все обстоит непросто. Здесь необходимо выработать и сформировать новую модель экономического роста, адекватную новым технологическим и социально-экономическим вызовам.
В-третьих, нельзя не учитывать, что сейчас, в условиях глобальной структурной трансформации темпы роста не являются однозначным критерием успеха или неуспеха экономики. Рост ВВП важен, если он отражает рост благосостояния. А в условиях коренных структурных сдвигов эти показатели могут расходиться. Иными словами, рост ВВП важен не сам по себе, а как показатель, отражающий рост благосостояния. Важно повышать благосостояние и занятость населения, а не просто номинальные темпы роста ВВП. Мы из собственной истории ХХ века знаем: подстегнуть темпы экономики нетрудно, но ускорение не всегда ведет к повышению благосостояния, а в некоторых случаях оборачивается катастрофой (как это было, например, во второй половине 1980-х годов).
Поэтому важно не фетишизировать темпы роста.
О темпах экономического роста. Институциональные меры повышения темпов роста практически у всех групп экспертов очень близки — речь идет о качестве инвестиционного климата. Это является предметом консенсуса.
Другое дело — меры, связанные с денежной накачкой экономики. Они не дают устойчивых позитивных эффектов. России нужны не просто темпы роста, а обеспечение устойчивого роста, сопровождаемого технологической модернизацией и ростом благосостояния. Из опыта развитых стран последних лет мы видим, что меры денежного стимулирования могут в лучшем случае смягчить кризис, но не обеспечивают устойчивый экономический рост. Высокие процентные ставки в России и низкие (или даже отрицательные) в еврозоне или в Японии не ведут к экономическому росту, а только смягчают кризис.
Необходимо помнить собственный опыт недавнего прошлого. Советские руководители во второй половине 1980-х годов озаботились задачей «ускорения», и для решения этой задачи в экономику были впрыснуты большие финансовые ресурсы. Тогда начали расти инвестиции. Два года наша экономика ускорялась, но потом 10 лет падала. Это важнейший урок: стабильность, которую иногда называют застоем, от экономической катастрофы могут отделять всего четыре года, причем два из них темпы роста могут расти.
Показатели темпов роста сами по себе не могут быть определяющими безотносительно к конкретной социально-экономической ситуации. Важно, являются ли эти темпы устойчивыми в среднесрочной перспективе, причем важен 10-летний горизонт, а не двухлетний. Другой важный фактор: какие изменения происходят в экономике, происходит ли технологическая модернизация. Я хочу напомнить, что ускорение 1987–1988 годов сопровождалось немедленно начавшимся дефицитом многих товаров и торможением благосостояния — еще до начала спада. То есть экономика росла, зарплаты росли, а благосостояние падало.
Еще одной проблемой современной экономической политики является конфликт между краткосрочными и долгосрочными результатами экономической политики. Все, что хорошо для краткосрочной отчетности по росту, вредно для долгосрочной траектории. И наоборот: то, что обеспечивает устойчивые темпы роста, превышающие среднемировые, в течение 10 лет, не может быть продемонстрировано избирателю в ближайшее время. Это реальная политическая ловушка. По сути, это ловушка популизма, когда краткосрочные успехи считаются важнее стратегических. Правительству в последние два-три года удалось избежать экономического популизма, и это его важное достижение. На призывы заливать экономику пустыми деньгами, зафиксировать валютный курс правительство не реагировало. Это большая заслуга.
О ЦБ и макростабильности. Центробанк выполнил свою работу великолепно, несмотря на огромное давление со стороны разных групп интересов. Правительство, и особенно Минфин, прошли свою часть пути, чтобы удержать ситуацию под контролем. А риски в 2014 году действительно были огромные.
Есть еще один фактор, который стал элементом новой реальности, — экономический рост не восстанавливается автоматически. В 2014–2015 годах и в начале 2016-го все дискуссии сводились к одному вопросу: достигла ли экономика дна. Об этом писали все, потому что в предыдущие 200 лет экономика, достигнув в кризис дна, начинала расти. Но сейчас мы видим другую ситуацию: экономика, достигнув дна, может не расти не только два-три года, но и на протяжении четверти века. Посмотрите на Японию: благосостояние растет, среднедушевой показатель дохода растет, а ВВП колеблется вокруг нуля. Остановка спада не ведет к автоматическому росту.
Кроме того, мы теперь отчетливо видим, что макроэкономическими мерами можно остановить кризис, но нельзя стимулировать рост. Я имею в виду снижение процентной ставки и увеличение бюджетного финансирования. Обратите внимание: рецепты, которые нам рекомендуют в последние годы со ссылкой на Запад, дают примерно такой же результат, как у нас, но при этом еще многие из этих стран имеют более высокую безработицу и бюджетный дефицит.
Макроэкономическая ситуация у нас лучше, чем в большинстве развитых стран. У России — низкий долг, умеренный бюджетный дефицит, низкая безработица, а теперь еще и низкая инфляция.
Центробанк доказал свою способность ставить цели по инфляции и достигать их. Со временем ситуация может измениться, и у нас, как и на Западе, денежным властям, возможно, придется решать задачу повышения инфляции до приемлемого для роста уровня. То есть стремиться к искомым 4% не сверху, а снизу.
ЦБ не снижает ключевую ставку активнее просто потому, что опасается, что за этим последует отток спекулятивного капитала, снижение курса рубля и вновь ускорение инфляции. Тогда ставку придется опять повышать. В общем, Центробанк проявляет вполне понятную осторожность. Cнизив ставку сильнее, ЦБ спровоцирует отток капитала, рубль будет слабеть, инфляция пойдет вверх, и это снова подтолкнет ставку вверх. К тому же от ее снижения мало что изменится: проблемы низких темпов роста и слабой инвестиционной активности связаны прежде всего со структурными и институциональными ограничениями, а не монетарными.
О налоговой реформе. У нас разумная налоговая система. Лучше бы перестать ее реформировать. Налоговую систему, конечно, можно совершенствовать, но с пониманием, что сейчас стабильность важнее улучшения. Почему налоговая реформа была необходима в конце 1990-х? Потому что у нас существовал своего рода негативный отбор: масштаб уклонения от налогов был таков, что неуплата налогов была необходимостью для конкурентного выживания, а не премией за риск. Сейчас налоговая система достаточно сбалансирована. Разумеется, идеальной налоговой системы не существует, но в наших условиях лучше поддерживать ее стабильность.
О цене нефти в госфинансах. Модель рентной экономики исчерпала себя. А то, какую цену отсечения нефти ($40 или $45 за баррель) закладывать в бюджетные проектировки, — это вопрос расчетов и определения источников денег для структурных реформ. Мне эта дискуссия непонятна, это чисто фискальный подход к проблеме. Нельзя ставить важнейшие структурные реформы в зависимость от колебания цены на нефть в пределах 10%. Это пассивный подход к собственной экономике. Так вопрос не стоит, что при $45 за баррель у вас есть деньги на образование, а при $40 — нет. Все равно же надо проводить определенный бюджетный маневр, четко обозначать бюджетные приоритеты.
О влиянии выборов на экономику. У нас политика менее подвержена политическому циклу, чем в других странах. Всегда можно сказать: «Мы не хотим сейчас повышать пенсионный возраст из-за политического цикла». На самом деле мы не можем повысить пенсионный возраст по другой причине — из-за отсутствия консенсуса элит по этому вопросу.
О пенсионной реформе. Пенсионная реформа целесообразна, но дискуссия смещена в чисто фискальную плоскость: обсуждаются фискальные последствия, а не экономические или структурные. Ключевая проблема не в том, что в Пенсионном фонде не хватает денег. В конце концов, Пенсионный фонд — это, по сути, часть бюджетной системы, можно увеличить ему бюджетный трансферт, провести соответствующий бюджетный маневр в пределах существующих доходов. Повышение пенсионного возраста до 63–65 лет имеет не столько фискальный, сколько социальный и экономический смысл. Это решение увеличивает численность трудоспособного населения примерно на 9 млн человек (население Швеции) и усиливает адресный характер пенсии: то есть позволяет сконцентрировать выплаты на людях старшего пенсионного возраста, которым деньги нужны больше.
О госэкономике, доверии к бизнесу и олигархах. Доля госсектора в экономике у нас великовата. Но более важен социальный аспект этой ситуации: в России дети из богатых семей хотят работать в госаппарате, дети из бедных семей — в силовых структурах, а в частном бизнесе, похоже, не хочет работать никто. Это проблема доверия и к бизнесу, и к системе госуправления в целом.
Олигархический бизнес давно является квазигосударственным. По сути, он всегда таковым и являлся: даже когда олигархи противостояли государству, они паразитировали на нем. Привлекательность частного бизнеса снизилась по целому ряду причин: это наша история, структура экономики, возможность получения устойчивого дохода. На самом деле во многом это связано с особенностями рентной экономики.