Одноногий танцор Евгений Смирнов из телешоу «Минута славы» вызвал циничную (как принято считать теперь) реплику Владимира Познера и хамоватую оценку Ренаты Литвиновой. Общественность осудила Познера, и Познер извинился перед танцором. Это событие родило целую волну дискуссий вокруг телевизионного продукта; не такую, конечно, как Диана Шурыгина, о которой тоже стоит сказать пару слов, но все же...
Хорошо или плохо танцевал Смирнов? Да кто его знает, не так много знатоков танцев в фейсбуке, и на маленьком мониторе все не увидишь. Принято считать, что танцор — «герой» (так его назвали не раз), и тем чудовищнее нанесенная обида. Но вот простая проекция: представьте, что Познер произносит свою реплику не с экрана, а в уютной сигарной гостиной. Несколько мужчин погрузились в кресла, мерный дым сигар в воздухе и темный ром в бокалах. Один из этих мужчин — Познер, и он вещает. Он говорит, что искусство есть искусство, а увечье есть увечье, и давайте разберемся, что мы оцениваем. Не находимся ли мы под общественным давлением, когда встречаем людей, подобных Смирнову? Не считаем ли мы тогда, что должны оценивать не сам танец, но то, какими усилиями этот танец дается. А это — дополнительный козырь. Как танцор не виноват в своем увечье, так его конкуренты не виноваты в своем здоровье. Так случилось, и на сцене все равны. Мы читаем книги Стивена Хокинга не потому, что его тело практически парализовано, а потому, что никто не умеет так замечательно писать об устройстве Вселенной.
Вот это говорит условный Познер, уставший уже объяснять для себя очевидное. Спорят ли его собеседники? Один из них соглашается молча, а другой поднял бокал и через его стенку, словно через линзу, зачем-то внимательно осмотрев собеседников, возражает: «Видите ли, Владимир, вряд ли вы всерьез полагаете, что на телевидении возможна стерильная среда, в которой на танец смотрят только как на танец, где понятие контекста вообще отсутствует. Люди — это не роботы-счетчики. Речь ведь не идет о спортивных состязаниях, где участников делят на олимпийцев и параолимпийцев. Чем занимаетесь вы в своей программе? Выявляете сильнейших? Дались вам эти сильнейшие — еще не факт, что они к вам вообще придут. Вы ведь уверены, что формируете общественный вкус и манеры. Лепите из индивидуумов общество. Отсюда этот ваш взгляд мудреца и философа. Любой телеведущий рано или поздно становится проповедником, а потом мессией. Вспомните книгу «Евангелие от Соловьева», которую написал ваш коллега. Или билборды с вашими собственными изречениями, развешанные по Москве. Вот вы, европеец и эстет, как можете не учитывать тогда уникальность ситуации с танцором в тот момент, когда даже «Оскара» вручают «Лунному свету» с главным героем — чернокожим геем, рожденным мамой-наркоманкой?» — мягко резонерствует условный собеседник.
Вот так может виться эта беседа, без скандала и срывов. Каждый прав внутри своей логики, если вынести за скобки глупую бестактность Литвиновой (а глупость ее состоит в том, чтобы требовать от танцора пристегнуть вторую ногу в композиции, которая специально составлена для одной ноги). Каждый играет свою роль. Кажется, что один учит независимости суждения, а его собеседник — социальной чувствительности. Роли расписаны. Было бы интересно их послушать — в сигарном клубе или в эфире. Но в действительности слушать некого: собеседников нет, а есть виртуальные сущности. Одна из них — «электронный Познер», облако цифровых сигналов, пульсирующих внутри экрана. Этот мир живет по своим законам и обретает реальность в единственный момент — когда возникает реакция на него. Чтобы реакция отозвалась, нужна провокация. Успех провокации — это рейтинг. Поэтому любое реагирование, даже самое негативное, выполняет бытийственную функцию — подтверждает существование условного Познера. За пределами встречных реакций нет ни его, ни танцора, ни всех остальных персонажей. Конечно, есть телерейтинги, но их условность — секрет Полишинеля. Они нужны медийным менеджерам в битве за бюджеты. Только живые реакции по-настоящему конструируют мир телевидения. Даже вот эти мои строки — они тоже делают эту работу.
А как возникают эти реакции? Они возникают внутри обыденного сознания, которое по определению рефлекторно, зависимо и ведомо. Мы осуждаем, потому что реально возмущены или потому что здесь уместно быть возмущенным? Радуемся, потому что счастливы или потому что конструируем образ счастья? В какой точке мы действительно принадлежим себе, а не копируем стереотипы? Внутри соцсетей появляется свой собственный алгоритм социального одобрения — давящее на нас «суперэго». Происходит наложение импульсов: участник сети получает продукт с уже заданной интерпретацией и усиливает ее своим подтверждением. И даже отрицание — тоже усиливает. У каждой конкретной истории есть своя драматургия, последовательность шагов. В ней рисунок становится более сложным, первичные смыслы затухают, но на их месте вспыхивают новые. Между этих огней бродит тревожное сознание, пытаясь найти себя, но подхватывает лишь головешки от чужих костров.
...Феномен успеха Дианы Шурыгиной построен на такой же логике имитационного травмирования аудитории. Был создан медийный продукт, который мог либо сразу заглохнуть, либо войти в резонанс. В резонанс с чем? Вот это сложно определить. Что бы ни говорили про поиск правды, интерес к этому дачному событию, попытку в нем разобраться и вынести урок — все это случайные моменты, которые не могут обеспечить такого успеха. Хотя бы потому, что повторились уже десятки раз. Здесь ключевой фактор — выточенный психологами и визажистами образ самой Дианы и созданный вокруг этого образа сексуальный контекст. Тонкая эротическая провокация. В подсознании зрителя затронута глубокая, спрятанная точка, исследование которой — дело психоаналитиков. Или авторов японских эротических аниме в жанре хентай.
Этот образ сконструирован сочетанием несочетаемых моментов: жертвы и хищницы, скромной нимфетки и «все познавшей» стервы, эстетической отточенности и вульгарности. Именно эта компоновка оказала решающее воздействие на «неопытные умы нашей молодежи», как говорят школьные педагоги. Сознание зрителя автоматически начинает пульсировать между этими полюсами, втягиваться в игру, дополняя ее своими фантазиями. Какие-либо этические моменты, связанные с историей Шурыгиной, здесь уже не важны, интересно само переживание этого образа, которое дает в итоге 1 млн ее подписчиков в инстаграме.
Телевидение берет от общества грустную, но банальную историю, перерабатывает ее в медийный продукт, придает этому продукту роковое лицо с кудряшками и возвращает обратно обществу — но уже не в качестве частного случая, а некой нормы. Общество получает «кейс Шурыгиной» и начинает воспринимать целый пласт гендерных отношений через этот кейс. «В каждой компании есть своя Шурыгина», — пишет одна массовая газета. Мамы с тревогой провожают своих сыновей на дачи. «С кем попало там не спи», — говорят они им вслед. Юноши с тревогой поглядывают на девушек, а девушки с интересом смотрят на успех новой роли. Люди стали немного другими, получив новую, санкционированную массовой культурой поведенческую схему.
Как выйти из манипуляций? Между источником воздействия и зыбким, неустойчивым сознанием должен быть защитный экран. Условно назовем его «ум». Что экранирует ум? Иллюзию — основное средство всякой манипуляции. Медийный продукт выступает для ума постановкой. Общественное возмущение — аплодисментами зала. И ум подсказывает лучшее средство борьбы с иллюзией. Просто выключить телевизор. Или оставить включенным — но для ума никакого различия между первым и вторым не существует.