Продолжение. Начало здесь
Русская промышленность медленно впитывала в себя результаты реформ технического образования. В 1904 году Отдел промышленности Министерства финансов собрал статистические данные об образовании служащих «промышленных заведений» — руководителей и «мастеров» (организаторов технологического процесса). Как показал опрос, 39% служащих получили «домашнее» образование, т. е. воспитывались гувернерами и приглашенными на дом учителями. 36% имели низшее образование, 11,5% среднее и только 8,6% — высшее. Любопытно, что опрос не выявил существенной разницы между долей «домашних воспитанников» среди управляющих (40%) и мастеров (38%), но среди управляющих было больше выпускников высших (11,9% по сравнению с 5,4% мастеров) и средних (15,4% и 7,8%) учебных заведений. В целом, 40,4% служащих получили «общее» образование и только 16,1% — техническое (включая низшие, средние и высшие учебные заведения).
Однако те, кто имел диплом о высшем образовании, как правило, были выпускниками технических вузов, в основном, российских. Самой «квалифицированной» отраслью была химическая (22% мастеров и 29% управляющих имели высшее образование). Имея в виду популярность и большие успехи химической науки в России, эти данные вполне закономерны. Примерно пятая часть служащих получила образование за границей. Приведенные данные опроса включали служащих всех национальностей и разного подданства. Среди иностранцев, работающих в русской промышленности, почти не было неграмотных, очень мало лиц с домашним образованием, и около 50% получили специальное техническое образование. Тот раздел статистического обзора, где данные об образовании приведены в соответствие с подданством, представляет значительно менее оптимистическую для России картину. Любопытно, что среди русских подданных 11% получили техническое образование в России и 4% — за границей, что указывает и на относительно высокий престиж русского технического образования и, в то же время, ограниченную доступность зарубежного образования для предпринимателей и инженеров.
Рост количества профессиональных инженеров в 1890-х годах не мог немедленно сказаться на уровне технологического развития: помешали экономический спад начала XX века, революция 1905-1907 годов. Тем не менее в целом реформы технического образования принесли некоторые существенные результаты. Инженерная профессия стала престижной: инженеры стали много зарабатывать и вошли в городскую профессиональную и промышленную элиту. Художественная литература романтизировала образ инженера-строителя (см. незаконченный роман Гарина-Михайловского «Инженеры», многочисленные рассказы А.П. Чехова), в то время как об их благосостоянии ходили легенды: горные инженеры в Барнауле, по слухам, ели артишоки, а их жены не только заказывали себе платья за границей, но даже «посылали в Париж мыть белье».
Однако подавляющее большинство инженеров предпочитали частной промышленности государственную службу (по Горному департаменту, как инженеры в Барнауле, или железным дорогам). При этом военные, горные инженеры и инженеры путей сообщения не изобретали, а строили. Так, в рассказах А.П. Чехова все инженеры — именно мостостроители. Разумеется, недостаток дорог и мостов был важнейшей российской проблемой, да и в Европе строительство дорог и мостов было первой инженерной специальностью. Те горные инженеры, кто работал на промышленных предприятиях, занимались обслуживанием технологического процесса и не должны были (и вряд ли бы им позволили) радикально менять этот процесс.
Инженер-изобретатель vs инженер-бюрократ
Как пишет американский исследователь Сьюзан Маккафри, инженеры-менеджеры сознательно корпоративно и этически дистанцировались от инженеров-профессоров и инженеров-бюрократов: «Они хотели строить, делать, создавать, устраивать. Они не желали изучать, наблюдать, преподавать или руководить политикой». Разумеется, и среди этих инженеров были изобретатели, но их изобретения были «консервативны», а не радикальны, то есть в основном касались внедрения уже известных инноваций. Как и прежде, их изобретения зачастую имели очень ограниченную сферу применения и были приспособлены для нужд одного конкретного предприятия. (Разумеется, «консервативное» изобретательство является необходимым элементом инновационного процесса).
Кем же были русские изобретатели? Во-первых, учеными, т.е. выпускниками и профессорами университетов, институтов и сотрудниками Академии наук, занимавшимися фундаментальной наукой. Далеко не во всех отраслях русская наука демонстрировала успех. В этот период лидирующей областью в мировой физике были исследования электричества, и русские ученые в этой сфере по обозначенным выше причинам сильно отставали (несмотря на стремительное развитие системы подготовки электроинженеров и выдающиеся открытия Попова и Столетова). Зато преуспевали химики: как отмечает Александр Вусинич, на одного физика в стране приходилось три химика. Д.И. Менделеев изобрел периодическую таблицу элементов, бездымный порох и многие другие технологии, использованные в промышленности; А.М. Бутлеров предложил теорию химического строения и начал исследования полимеризации, приведшие позднее к одному из самых важных открытий советской науки — созданию технологии производства синтетического каучука; В.В. Марковников, помимо прочих достижений, исследовал нефть и описал нафтены; Н.Д. Зелинский, наряду с решением важнейших фундаментальных задач, сконструировал противогаз.
Чем объясняются столь выдающиеся успехи химиков? Отчасти тем, что их исследования были востребованы все еще слабой по европейским стандартам, но быстро развивавшейся химической промышленностью и — что еще более важно — нефтепромышленностью. Другой причиной был типичный для истории науки «кумулятивный эффект»: первые успехи вызывали повышенный интерес именно к этой науке, приток в нее людских и финансовых ресурсов. Другими престижными отраслями российской науки были биология (Иван Павлов принес России первую Нобелевскую премию) и «национальная наука» — почвоведение (фактически, созданная русскими учеными). Без развития фундаментальной науки технологические инновации были бы вряд ли возможны, но важно отметить, что большинство изобретателей промышленных технологий и механизмов получили не университетское, а военное или техническое образование.
Тем не менее, анализ образовательных стратегий и карьерных траекторий наиболее выдающихся русских изобретателей не позволяет говорить о каких-то «стандартных путях» к изобретению. Многие изобретатели действительно работали на производственных предприятиях, и их инновации касались усовершенствования производственного процесса (так, А.И. Шпаковский — техник Кронштадтских минных мастерских — изобрел состав ракетного топлива). А вот изобретатели лампы накаливания военные инженеры А.Н. Лодыгин и П.Н. Яблочков чтобы заняться изобретательством, вышли в отставку. Изобретательство в итоге стало их новой профессией и источником дохода, однако оба — и Лодыгин, и Яблочков — провели большую часть этого периода своей карьеры в Европе, а не в России. А.Ф. Можайский, конструктор воздухоплавательного аппарата, тоже был отставным военным (закончил кадетский корпус и служил на флоте). Н.Н. Бенардос, изобретатель метода электрической сварки и многих других инноваций для сельского хозяйства, транспорта и военного дела, фактически был самоучкой — учился на врача, затем перешел в Петровскую земледельческую и лесную академию в Москве по отделу сельскохозяйственных наук, ушел, не закончив обучение, и занялся индивидуальной изобретательской деятельностью.
Пример «классической» карьеры изобретателя — Владимир Георгиевич Шухов, выпускник Московского технического училища (МГТУ), автор многочисленных изобретений в области нефтепереработки, конструктор первого нефтепровода в России и создатель гиперболоидной конструкции в архитектуре (Шаболовская башня в Москве). Несмотря на различие образовательных и карьерных стратегий, их анализ позволяет увидеть некоторые общие модели. К сожалению, до сих пор очень немного известно об организации работы русских изобретателей. В Западной Европе и США профессионализация изобретательства привела к появлению двух конкурирующих моделей.
В 1870-1900-е годы лидерами технологического развития в мире становятся США и Германия — страны, которые можно назвать идеологическими и политическими антиподами. Кроме того, они существенно различались системой профессионального образования, самим этосом профессий инженера и ученого, организацией промышленности. В результате в США в это время главные открытия были сделаны «одиночками», которые превратили изобретение в бизнес и либо продавали свои патенты разным производителям, либо сами создавали предприятия на основе запатентованной технологии. И лишь в начале XX века лаборатории одиночек-изобретателей были поглощены промышленными корпорациями. После этого поколение изобретателей типа Эдисона сменилось поколением строителей промышленных систем типа Форда и Тэйлора, которые превратили инновационный процесс в ступень производственного процесса. Но именная такая модель изначально доминировала в Германии: строительство крупнейших лабораторий на химических предприятиях превратило немецкую химическую промышленность в абсолютного лидера. Германия в этом смысле стала изобретателем не только методов производства анилиновых красителей и других химических технологий, но и модели промышленной лаборатории.
pagebreak
Промышленная лаборатория
Рассмотрим эти модели более подробно. Эпоха изобретателей-одиночек в 1870-1910-х годах была периодом формирования культуры изобретательства. Среди них были как профессиональные инженеры (Эдисон), так и любители, с той разницей, что профессионалы зарабатывали на изобретениях, это был их источник дохода. Эдисон был первым, кто превратил изобретательство в бизнес: в 1876 году он построил свою лабораторию в местечке Менло Парк в Нью-Джерси и нанял группу преданных инженеров. Изолированная от мира (популярные открытки изображали деревянный барак, занесенный снегом в поле), его лаборатория работала как фабрика по производству изобретений 24 часа в сутки: Эдисон патентовал несколько десятков изобретений в год — конечно, только небольшая их часть была существенна.
Эдисоновская модель лаборатории — и в техническом, и в социальном смысле — была заимствована многими, став, таким образом, едва ли не более важным изобретением, чем знаменитая лампа накаливания. Важнейшим успехом Эдисона было и то, что он изобретал не только идеи и механизмы, но и системы их промышленного производства и использования. В 1878 году (через два года после изобретения лампочки) Эдисон основал Edison Electric Light Company; в 1880 году запатентовал систему электропередачи и основал Edison Illuminating Company, став не только изобретателем, но и промышленником-производителем электроэнергии. Эдисон работал в одиночку, максимизируя прибыль от патентов; другие изобретатели (например, конкурент Эдисона Николай Тесла, сотрудничавший с компанией Вестингауз) предпочитали покровительство и поддержку промышленных предприятий. Как бы то ни было, условиями успеха и тех и других были наличие лабораторий, инвестиции, гибкая система патентования, существование рынка для продажи изобретений и интерес со стороны промышленников.
В России не было подобных благоприятных институциональных условий: процесс получения патентов был медленен и мучителен, и ввиду этих административных препон, а также запоздалого развития промышленности, в стране не развился рынок технологий. Тем не менее многие изобретатели работали в одиночку и, в случае успеха, создавали на основе своих лабораторий предприятия. Однако из-за слабого развития рынка технологий и низкого спроса на них такое «свободное плавание» было рискованным мероприятием. Может быть, поэтому среди русских изобретателей многие были отставными военными инженерами и работали за границей.
«Русский Эдисон» Яблочков похож на своего именитого коллегу не только научными интересами. Созданная им мастерская физических приборов в Москве, разумеется, сильно отличалась по масштабу от эдисоновской лаборатории. В 1879 году Яблочков создает товарищество «Яблочков-изобретатель и Ко», занимавшееся сооружением установок электрического освещения. А.Н. Лодыгин из-за связей с народниками, преследовавшихся правительством, вынужден был уехать за границу и, будучи уже там, организовал промышленное производство ламп накаливания.
Пожалуй, лучший пример русского ученого-изобретателя, превратившего процесс изобретения в бизнес и производство, — физиолог, Нобелевский лауреат (1904) Иван Павлов. Историк Дэниэл Тодс в своей книге «Фабрика физиологии Павлова. Эксперимент, интерпретация, лабораторное производство» проанализировал деятельность Павлова не только как выдающегося ученого, но и как менеджера, строителя и руководителя лаборатории-предприятия в составе Института экспериментальной медицины в Санкт-Петербурге. Павлов рационализировал экспериментальный труд целой сотни сотрудников, четко распределив функции в соответствии со своим представлением о физиологическом эксперименте. Его власть была почти авторитарна, хотя вместе с тем он стремился развивать «корпоративный дух» лаборатории как коллектива и культуру лабораторной работы. Более того, лаборатория не только проводила эксперименты, но и производила и продавала «медицинский препарат» — пепсин, полученный из желудочного сока собак (к 1904 году лаборатория продавала желудочного сока на 2500 руб. в год). В отличие от Эдисона Павлов не был (и не мог быть) полностью финансово и институционально независим (физиология все же имела меньшую сферу практического применения, чем электротехника), но он проявил себя как строитель лаборатории-системы, менеджер и изобретатель одновременно.
Вторая модель организации процесса изобретений получила развитие в последней четверти XIX века в Германской империи, где появляется новый тип «промышленного ученого», на которого была возложена задача изобретения новых продуктов и технологий на основе «эзотерических теорий» ученых-профессоров. Почему именно здесь эта модель получила такое распространение? Во-первых, сказалась специфика образовательной системы. До объединения Германии каждое из многочисленных государств имело свой университет с превосходной научной подготовкой. Избыток высококвалифицированных ученых и инженеров + недостаток природных ресурсов (Германия не обладала таким количеством колоний, как Британия или Франция) создали предпосылки для технологического рывка. Несмотря на успехи английской и французской науки в XIX веке, ни одна из этих стран не смогла произвести равное Германии количество и качество молодых исследователей — «рядовых солдат» науки. По сравнению с Германией британская наука была похожа на армию, состоящую из офицеров. Между тем, именно тяжелый труд сотен «рядовых» химиков в немецких промышленных лабораториях (как утверждал владелец корпорации Байер, среди них не было гениев) создавал кумулятивный эффект стремительного технологического развития. Разумеется, успех был достигнут благодаря не только количеству нанятых пролетариев изобретательского труда, но и специфике их подготовки. Славу немецких университетов составляли их лаборатории, в которые приезжали и русские студенты, не получавшие практических навыков в России. Успехи немецкой науки, поддержанной государством, были в полной мере использованы промышленниками. Промышленные лаборатории «большой тройки» немецкой химической индустрии (Hoechst, Bayer, BASF) создали технологии производства 10 000 видов красителей, а также многочисленных фармацевтических препаратов. Развитию экспериментаторства и изобретательства способствовали и институциональные условия: в отличие от других патентных законов немецкий патентовал не продукт, а процесс производства.
Органическая химия во второй половине XIX века стала одной из самых многообещающих в промышленном смысле дисциплин. В 1856 году англичанин Уильям Перкин (ученик Хоффмана, который был в свою очередь учеником Либиха) изобрел анилин. Хорошо понимая значение своего открытия, Перкин отошел от экспериментальных исследований и создал предприятие по производству красителей. Среди английских химиков встречается ряд ученых-предпринимателей, изобретавших и внедрявших свои изобретения в производство, но в масштабе национальной промышленности они были одиночками. С 1870-х годов в Европе начинают перенимать опыт немецкой химической индустрии, тесно сотрудничавшей с наукой. Английский химик Роскоу организует Оуэн-колледж в Манчестере, текстильном центре Великобритании: он оборудует колледж самими современными лабораториями и приглашает лучших профессоров. Идея взята из Германии: немецкие химические производители готовили своих химиков на местах. Однако коренного технологического перелома в английской химической промышленности не произошло. Дело в том, что в Германии с появлением новых технологии большинство фабрик, производивших натуральные красители по старой технологии, перешли на новые технологии, а в Англии старые фабрики так и продолжали работать по-прежнему, а для новых, анилиновых, открывались новые предприятия. Примечательно также, что огромные успехи немецкой электротехнической промышленности (Siemens, AEG, Loewe) были достигнуты, несмотря на то что в этой области немецкая наука не достигла больших результатов. Секретом являлась целенаправленная инновационная политика предприятий, покупавших технологии в США и в Европе. Стратегией этих фирм была ориентация не на изобретения, а на адаптацию известных принципов к конкретным рынкам. Она оказалась успешной, позволив малым и средним предприятиям покупать новейшие технологии по приемлемой цене. Таким образом, отсталость немецкой электромеханической промышленности (по сравнению с американской) обратилась в преимущество.
pagebreak
Особый путь
Существовали ли аналоги промышленных лабораторий в России? Практически нет. Во-первых, из-за косности институциональной структуры промышленных предприятий. Во-вторых, из-за отсутствия традиции лабораторной подготовки специалистов. Вообще, недостаток лабораторий был настоящим бедствием не только промышленности, но и российской науки. Парадоксально, но это было следствием системы оплаты труда: оклад профессора зависел от количества студентов на курсе, поэтому никто не стремился проводить лабораторные занятия. Большинство университетов просто не имели подходящих помещений. В результате студенты могли только наблюдать эксперименты, демонстрируемые профессорами во время лекций. В редких случаях профессора организовывали лабораторные занятия у себя дома.
Поскольку промышленные предприятия не имели лабораторий, большая часть технологий для химического производства приобреталась за границей. В конце XIX — начале XX веков русские ученые организовали целую кампанию по привлечению частных средств на строительство лабораторий: они резонно считали, что российская наука и промышленность неконкурентоспособны именно из-за их отсутствия. В результате действительно был создан целый ряд частных лабораторий, а в Москве появляется первый физический институт, основанный на частные средства. Физик В.А. Михельсон, выступая в журнале «Природа» в 1916 году, предлагал именно то, с чем Европа была давно знакома: сделать научную лабораторию важной частью не только образовательного учреждения, но фабрик, заводов, правительственных агентств и исследовательских институтов. Если некоторые предприятия не могут позволить себе создание отдельных лабораторий, то необходимо создавать лаборатории, открытые для нескольких предприятий и разных отраслей. Михельсон жаловался на то, что русские ученые и промышленники не желают сотрудничать друг с другом, а правительство им не помогает.
Жалобы Михельсона были не совсем справедливы, хотя весьма типичны. В начале XX века Министерство финансов создало центральную лабораторию, которую возглавил выдающийся химик Н.Д. Зелинский. Лаборатория выполняла заказы промышленных предприятий по анализу сплавов, оценке технологий, а также проводила исследования. Несмотря на отсутствие средств, наиболее выдающиеся ученые-химики стремились развивать лабораторную практику по образцу немецкой школы. Профессор Казанского университета химик Александр Бутлеров внедрял в обучение так называемый «метод Либиха», т.е. лабораторную подготовку студентов по модели Ю. Либиха, известного немецкого химика, в лаборатории которого в Мюнхене учились многие русские ученые, в том числе один из изобретателей анилина и учитель Бутлерова Зинин. Таким образом, немецкая традиция лабораторной работы и образования медленно проникала и в Россию.
Изобретения, как правило, появляются тогда, когда в них существует промышленная потребность; с другой стороны, одни изобретения стимулируют появление следующих инноваций, и создаваемый в результате кумулятивный эффект — накопление инноваций — приводит к существенным изменениям в технологии и экономике. Таким образом, промышленность одновременно стимулирует и потребляет результаты технологического творчества. Развитие промышленности создает предпосылки для возникновения рынка технологий (при благоприятных институциональных, то есть, прежде всего, правовых, условиях). Новая волна индустриализации, связанная с развитием транспорта, электротехники и химической промышленности началась в России позднее, чем в Европе. На смену «пару, железу и углю» — главным атрибутам промышленности первой половины XIX века — приходят электричество, сталь и нефть. Новые технологии требовали не просто конструирования новых механизмов, но и фундаментальных научных разработок. В России же для того, чтобы индустриализация набрала оборот, требовалась еще и государственная воля и институциональные реформы. Министру финансов Сергею Витте удалось, заручившись благосклонностью императора Александра III, провести целый ряд мероприятий, поощрявших промышленность и развитие технологии.
Индустриализация
Правительство, инициировавшее и поддерживавшее форсированную индустриализацию, создает целый ряд условий, способствовавших развитию изобретательства: реформирует систему инженерного образования, усовершенствует и упрощает систему выдачи привилегий (патентов), создает благоприятные условия для иностранных инвестиций. В результате многочисленные новые промышленные предприятия — русского и иностранного капитала — формируют рынок потенциальных покупателей изобретений. В 1890- 1900-е годы количество «привилегий» (патентов) и охранных свидетельств возрастает многократно (с 200 до 2000-3000 в год, что было во многом связано и с изменением патентного законодательства). В конце XIX века впервые начинают выстраиваться связи между предпринимателями и учеными, причем государство не вмешивается в эти контакты ни как посредник, ни как контролер. Экономический прорыв и индустриализация в России конца XIX — начала XX веков были во многом связаны с интенсификацией разработки природных ресурсов, прежде всего, нефти.
Нефтепромышленность в России за несколько лет выросла в наиболее прибыльную и технологически продвинутую отрасль, и именно нефтепромышленники наиболее активно сотрудничали с учеными. Менделеев регулярно консультировал корпорацию братьев Нобелей — владельцев крупнейшего нефтяного месторождения в Баку и сети нефтезаводов. В 1880 году крупный русский нефтепромышленник В.И. Рагозин предложил В.В. Марковникову субсидировать исследования нефти, что в итоге привело к открытию в 1883 нового класса химических соединений — нафтенов. Владимир Шухов сконструировал первый нефтепровод (тоже для Нобелей) и изобрел первые цилиндрические резервуары для хранения нефти. Он же изобрел технологию беспрерывного производства бензина (1891), но она не была востребована в России ввиду отсутствия автомобилей. Двигатели внутреннего сгорания в России почти не использовались, хотя в мире в то время их производилось по несколько тысяч в год. В целом, востребованность изобретений промышленностью очевидно выросла, но, поскольку сама промышленность существенно отставала от европейской и американской, то и инновации не всегда находили применение. Химические предприятия в России не имели таких блестящих промышленных лабораторий, как немецкие. Отсутствие лабораторий или «бюро исследований и развития» отчасти можно объяснить жесткостью закона об акционерных предприятиях, чрезвычайно усложнявшего процесс их регистрации и изменений в уставе, что порождало негибкость организационной структуры российских корпораций.
В целом можно заключить, что российская промышленность даже в конце XIX — начале XX веков медленно внедряла изобретения. Известен спор А.С. Попова и Г. Маркони о первенстве в создании радиопередатчика. В контексте обсуждаемой нами проблемы заслуживает внимание тот факт, что изобретение Попова, сделанное в 1895 году, осталось действующей моделью, а Маркони, запатентовавший свой аппарат в 1897 году, немедленно организовал промышленное производство радиопередатчиков. В самой же России только военно-морское ведомство в 1900 году организовало собственное производство радиоаппаратуры в мастерской в Кронштадте.
Вообще, развитие коммуникационных технологий в России является ярчайшим примером неспособности российской промышленности воспользоваться технологиями. Хотя именно русские ученые — П.Л. Шиллинг (изобрел первый электромагнитный телеграф), Б.С. Якоби (изобрел пишущий телеграфный аппарат), а затем А.С. Попов сделали огромный вклад в развитие науки в этой области, в России к 1872 году было всего 649 телеграфных станций, в то время как во Франции — 2625, в Германии — 3626, в Англии — 5098, в США — 5888. К концу столетия телеграфная сеть в России выросла во многом благодаря, деятельности немецкого предпринимателя Карла Сименса, который привез в Россию не только оборудование, но и немецких телеграфистов и техников. В истории взаимодействия науки и промышленности в дореволюционной России есть один краткий эпизод, заслуживающий особого внимания: их мобилизация в годы Первой мировой войны. Война показала, насколько слабой и зависимой от западных технологий и товаров оставалась российская промышленность. Главной проблемой оказалось отсутствие в России химических предприятий, производивших взрывчатые вещества, поскольку ранее Россия приобретала их в Германии. Прерванные торговые отношения, перенапряжение сил промышленности и транспортной сети поставили Россию под угрозу энергетического кризиса. Решение этой и многих других проблем было возможно через интенсивный поиск новых ресурсов и технологий. Правительство, политические партии, промышленники и ученые должны были соединить свои усилия.
Комитет по изобретениям
Не только в России, но и в других странах Антанты и Тройственного союза в период войны создавались особые органы управления изобретениями. В России координация деятельности ученых и промышленности была возложена на Особое совещание по обороне государства при военном министре, Центральный военно-промышленный комитет, Химический комитет при Главном Артиллерийском управлении, который занимался организацией производства взрывчатых веществ и фармацевтических препаратов. В 1915 году Академия наук создала Комиссию по изучению естественных сил России (КЕПС) под председательством В.И. Вернадского, в составе которой работали выдающиеся геологи, химики, физики, биологи. Результаты работы этой комиссии — материалы по исследованию природных ископаемых и методов их использования (например, технология применения «белого угля» — энергии рек для производства электрической энергии) были востребованы уже советским правительством.
Таким образом, война не только способствовала развитию сугубо военных технологий, но в то же время стимулировала поиск и открытие новых источников сырьевых ресурсов. Необходимость мобилизации технического знания и науки признавалась и промышленностью: в 1916 году Военно-промышленный комитет — организация, созданная промышленниками для координации военного производства — созвал Первый всероссийский съезд изобретателей, на котором обсуждалась проблема объединения изобретателей в общественный союз. В целом, война привела к централизации государственного управления наукой и планирования, что проявилось, в частности, в объявлении права государства «экспроприировать» изобретения, необходимые для военных нужд, т. е. ликвидировать собственность изобретателя на идею. Как подчеркнул Д. Байрау, в годы войны произошло изменение модели организации научного исследования: от «свободных сетей и исследовательских учреждений, созданных под индивидуальных «научных лидеров», к систематической координации организации науки и техники в рамках крупных институтов».