«Основываясь на каком принципе, — спрашивал когда-то иностранный корреспондент Петербургской академии наук Томас Маколей, — не видя позади ничего, кроме прогресса, мы (люди) должны ожидать впереди одну лишь деградацию?» Слова эти были сказаны в середине XIX века, но за следующие 150 лет парадокс, сформулированный британским историком, никуда не делся. Идея неизбежного вымирания человечества никогда не получала такого распространения, как в XX веке, по любым меркам самом успешном из завершившихся.
Впрочем, определенный прогресс наблюдается даже по части страхов. Если верить сценариям кризиса, вероятность которых оценивали эксперты Forbes, страхи человечества становятся все более рациональными, особенно в краткосрочной перспективе. В начале 1970-х, когда население Земли было в два раза меньше, чем сейчас, мальтузианская ловушка — перенаселение и вызванный им с неизбежностью голод — казалась более чем реальной угрозой, и это имело осязаемые политические последствия и на Западе, и на Востоке. В конце октября 2011 года, когда ООН анонсировала появление на планете семимиллиардного жителя, никто уже не говорил о том, что нам грозит массовый голод. По оценкам самой ООН, доля голодающих в мире неуклонно снижается — в первую очередь благодаря последней сельскохозяйственной революции. Она случилась 40 лет назад, как раз на пике мальтузианской паники.
Единственный человек, который допускает, что дальнейший рост производства продовольствия может быть непростой задачей, — это гендиректор корпорации Monsanto, главного мирового производителя генетически модифицированных семян. У него есть на то хорошие резоны: его компания каждый день противостоит другому иррациональному страху — перед «едой Франкенштейна», вот он и противопоставляет ему собственный ужастик.
Практически любой популярный страх конца прошлого века к началу этого века, как показала практика, сошел на нет. В долгой перспективе апокалиптические сценарии оказываются пустыми. Не в том смысле, что предрекаемые беды не становятся реальностью — иногда становятся, а в том, что не приводят к катастрофическим последствиям и люди, как правило, перестают их бояться.
В марте 2011 года, когда случилась авария на атомной станции Фукусима, пессимисты в который раз говорили о том, что ядерная энергетика сойдет на нет — если не по технологическим, то по политическим причинам. Прошло полгода, и стало ясно, что атомным станциям ничто не грозит. Ни Япония, пострадавшая от аварии больше других, ни Швеция, до которой 25 лет назад дошло первое радиоактивное облако из Чернобыля, ни Франция, которая больше всех зависит от энергии расщепления урана, не стали ничего кардинально менять в своих энергетических планах. Из двух страхов — аварии на АЭС и отключения электричества — победил более актуальный.
Истории эти повторяются раз за разом. 20 лет назад, когда глобальное потепление было умозрительной теорией, главы правительств были достаточно обеспокоены перспективой, чтобы принять Киотские соглашения. Сейчас, когда изменение климата стало уже научным фактом и практически не оспаривается, тот документ так и остается бессмысленной бумажкой. Два года назад в Копенгагене народные избранники со всего мира подтвердили, что их избиратели не дают мандата на борьбу с таянием арктических льдов.
Больше того, человечество не готово начинать нервничать даже тогда, когда сбываются вполне апокалиптические прогнозы научных фантастов. В прошлом году, например, в мире началась масштабная кибервойна. Израильские (предположительно) спецслужбы разработали вирус, уничтожавший центрифуги по обогащению урана в Иране. Примерно тогда же одна из крупнейших технологических компаний мира — Google — объявила, что является объектом непрерывных цифровых атак со стороны Китая. Частные компании, сверхдержавы и автократические ближневосточные режимы признают, что кибервойна стала реальностью. Но политика, который построит свою предвыборную программу на ее предотвращении, ждет неминуемый провал.
Вот еще один сюжет: появление универсальных средств слежения. Прихода Большого брата ждут с 1948 года, его боятся и снимают на эту тему рекламу, но сколько человек всерьез призывают свои правительства запретить камеры слежения? И это в конце 2011 года, когда средний житель Лондона попадает на экраны камер слежения сотни раз в день, а коммерчески доступное программное обеспечение способно — хотя бы в лабораторных условиях — опознавать каждого третьего человека, попавшего в объектив. Самих Больших братьев, авторитарных диктаторов, в мире тоже становится меньше — и это началось еще до прихода арабской весны.
В долгосрочной перспективе самые страшные прогнозы научных фантастов, активистов и функционеров ООН либо не сбылись, либо сбылись лишь отчасти, без серьезных последствий. А в краткосрочной, если верить «11 сценариям кризиса», мы боимся совсем не страшных вещей.
Например, того, что экономический бум в Китае сменится спадом. Что Европа не справится с суверенным долгом и слегка потеряет в цельности. Что цена на нефть упадет. Или бешено вырастет. Даже масштабный теракт, по мнению экспертов, не может стать причиной следующего кризиса — кто бы мог об этом подумать 10 лет назад. Все основные опасения связаны с падением качества жизни, кроме одного — отказа инфраструктуры, но и он может произойти лишь в нашей стране, и едва ли это произойдет одномоментно.
Может быть, в начале XXI века человечество перестало наконец бояться катастроф? И почему на смену всадникам Апокалипсиса в популярных страшилках пришли обычные люди — китайские бизнесмены, греческие избиратели и мы сами, достигшие пенсионного возраста? Хочется верить, что дело не в кризисе, который ненадолго отвлек внимание на экономические проблемы, а в осознании того, что любая опасность на Земле, как и любая надежда, исходит от 7 млрд ее жителей. И они — главная составляющая будущего, до которого мы все еще надеемся дожить. Иначе почему бы нас так волновало пенсионное обеспечение?
Читайте новый рейтинг Forbes «11 главных угроз 2012 года»