Так называемое «Крабовое дело» началось летом 2007 года. В Следственный комитет при МВД России поступила информация о том, что на Дальнем Востоке идет крупномасштабный браконьерский вылов краба. Милиционеры объявили, что речь идет о международной преступной группе, которой руководит гражданин США, эмигрант с Украины Аркадий Гонтмахер. По версии следствия, ЗАО «Восточные рыбные ресурсы» (под руководством президента Азиза Эмбарека и главного бухгалтера Александра Суслова) в сговоре с Гонтмахером осуществляло незаконный вылов краба сверх установленных квот и впоследствии сбывало его в США через компанию Гонтмахера Global Fishing Inc. Общий размер незаконно полученных и легализованных средств милиционеры оценили в $455 млн. Global Fishing действительно была крупнейшим поставщиком российского краба на рынок США с выручкой около $200 млн в год, однако Гонтмахер всегда утверждал, что работал только законными методами.
Обвинение было основано на информации, полученной путем прослушки телефонных разговоров подозреваемых, а также на данных из персонального компьютера Аркадия Гонтмахера, изъятого у него при аресте в сентябре 2007 года. Впоследствии это дело было разделено на несколько дел, и процесс по первому из них завершился в январе 2011 года в Петропавловске-Камчатском. Результат суда оказался обескураживающим для следствия: присяжные единогласно оправдали всех троих подозреваемых: Гонтмахера, Эмбарека и Суслова. Однако Гонтмахер оставался фигурантом еще нескольких уголовных дел, поэтому был отпущен под подписку о невыезде.
Он обратился к российским правоохранительным органам с предложением официально отказаться от всех своих претензий за то, что его 3,5 года продержали в СИЗО, в обмен на разрешение уехать на лечение в США, однако следователи отпустили его только в Москву. Он дал Forbes интервью в «Гранд Мэрриотте» на Тверской, той самой гостинице, из которой его 3,5 года назад увезли в тюрьму.
Через несколько дней после этой беседы в прессе появились сообщения, что Аркадий Гонтмахер нарушил подписку о невыезде и все-таки выехал из России в США нелегально.
— Расскажите немного о себе и о своем бизнесе.
— Я родился на Украине, в Виннице. Окончил институт, потом служил в армии. Когда вышло постановление, разрешающее кооперацию, я буквально на второй день открыл кооператив. Делал торты, вафельные трубочки, потом копченой рыбой занимался, потом оптовой торговлей. В 1991 году семья перебралась в США, 31 декабря 1993 года туда переехал и я, а уже в феврале 1994-го отправил первые грузы на Дальний Восток.
— Почему именно туда?
— Потому что мы обосновались в Сиэтле, а это ближайший к Дальнему Востоку крупный порт США, через него пролегают традиционные морские маршруты в Корею и в Россию. Я возил из США разные товары: куриные окорочка, муку, напитки. А в 1999 году создал компанию Global Fishing и начал заниматься крабом.
— Почему именно в 1999-м? Из-за финансового кризиса 1998-го?
— Да, тогда доллар резко подорожал, экспорт в Россию стал невыгодным, я много денег потерял на этом. Стал смотреть, что, наоборот, можно было бы импортировать в США. А поскольку корейский порт Пусан является крупнейшим в мире рыбным рынком, долго размышлять не пришлось. Поначалу мы только покупали и продавали, но потом я понял, что переработка интереснее, и открыл завод в Сиэтле. Арендовал помещение, нанял рабочих и четверых менеджеров, мы производили около 30 видов крабовой продукции. Поначалу прямых контрактов с розничными сетями у нас не было, отдавали товар посредникам-трейдерам, причем они запрещали мне писать на коробке название и адрес моей компании, чтобы их клиенты не вышли на прямой контракт со мной. Я сделал красивую цветную коробку (обычная белая, в которой торговали все остальные, стоит 40 центов, а моя обходилась в $1,7). Когда я выставился со своей продукцией на выставке, ко мне стали подходить представители торговых сетей: «Так это ваш краб? Мы его давно покупаем. Вы производитель? Давайте напрямую будем работать!» Таким образом я ворвался в этот рынок. Рынок сложный, 2005-2006 годы, например, были обвальные, продукция из краба вообще не продавалась, не знаю почему, и никто толком не знает. Я думаю, потому что была очень дешевая фермерская креветка, ее отдавали по $1,5 за килограмм, случилось перепроизводство и рынок обрушился. И вот когда были эти колебания, у меня по 5000-6000 т лежало на складе, понимаете? И никому это не интересно, все только доходы мои считают, а риск кто оценит?
— Но как же так вышло, что вы стали доминировать на крабовом рынке США, неужели другие не пытались сделать то же самое?
— А другие не хотели рисковать деньгами, тем более в разгар финансового кризиса. После перестройки российский краболовный флот лишился финансирования со стороны государства. Значит, краболовы ищут того, кому нужна продукция, и берут у него деньги вперед. Для того, чтобы судно вышло в море, нужно потратить так называемый ежегодник, это $100 000–150 000 примерно, и еще раз в пять лет так называемый класс сделать, это еще $150 000—300 000 на один корабль. Плюс квоты на краба стоили тогда около $4000 за тонну, и это все надо было проплатить авансом. Мало кто шел на такой риск, а я шел. Таким образом я финансировал 3-4 крупных рыболовецких холдинга, а они меня обеспечивали продукцией, которую я перерабатывал на своем заводе и продавал через магазины и розничные сети в США. Хочу подчеркнуть: всю продукцию я всегда покупал только со склада в Пусане, в море покупать нельзя. У каждого корабля обычно 3-4 покупателя. Краболовы сами вывозят все это из России, проводят какие-то процедуры, видимо, проходят таможню, и привозят на склад в Пусане. Сообщают покупателям, что товар доставлен, а мы говорим предварительную цену. После этого мы обязательно производим инспекцию, товар же бывает разного качества, соответственно, и цена уточняется. Например, наполнение мясом должно быть не менее 70%, не должно быть следов заморозки, желтых пятен, черных точек и т. п. Если продукция соответствует контракту, она закупается. Больше я не касаюсь продукции, я не получаю ее ни в России, ни в море. Вся продукция передается мне со склада. Во всех наших договорах указывается номер коносамента (документ, выдаваемый перевозчиком грузовладельцу), по которому продукция завезена в Корею легально. После этого продукция переходит в мою собственность и я ее отправляю в Америку.
— Вы забирали продукцию в счет сделанной вами предоплаты?
— Конечно, но 20-30% все равно платил живыми деньгами. Плюс к тому я занимался дополнительным бизнесом: продавал топливо на суда, 25 000–30 000 т топлива ежегодно, запчасти продавал, наживу, тару, расходные материалы, ремонт делал. Я занимался всем, кроме лова, никогда не владел компаниями, которые занимаются добычей краба или ловом рыбы. Никогда не покупал краба на территории РФ. Я не хотел бы заводиться, но я же с первого дня говорил, что все обвинения — это бред, и 12 независимых присяжных единогласным решением нас всех троих оправдали.
— То есть холдинг «Восточные рыбные ресурсы» не имел к вам никакого отношения?
— Ко мне ни одна российская компания не имела отношения. Этот холдинг был одним из поставщиков краба, он мне поставлял 50-55% продукции, все остальное я покупал у других.
— Как же следствие связало вас с «Восточными рыбными ресурсами» в международную преступную группу? В прессе писали что-то о прослушке и изъятом компьютере.
— Если бы они могли меня связать с этой компанией, я уже был бы осужден и отбывал срок. Насчет прослушки я вам скажу вот что: экспертиза не доказала, что там на пленках мой голос или голос Суслова, смогли опознать только голос Эмбарека. Однако я на суде сам признал, что это мои переговоры, и все эти записи были прослушаны присяжными, все без исключения. Это обычные коммерческие переговоры, Суслов мне говорит, что краб уже выловлен, давай деньги, а я говорю: «Ты в порт привези вначале да разгрузись, мало ли что случится, или, может, товар не того качества». Вот так мы и ругались постоянно, сверяли балансы. Или вот другой пример. Я финансировал одну сахалинскую компанию, там два партнера. Один мне звонит, говорит: «Мы подняли судно, готовы выйти в море, я готов организовать проход контрольных точек без отметки». То есть вылов без квоты, браконьерство. Я ему говорю: это зачем, у нас же квоты есть? Он жалуется, дескать, я выберу квоты и что мне делать, стоять? А я ему отвечаю: «Как выберешь — стой». Вот такие переговоры, нам был нужен только легальный краб, и присяжные все это слышали.
Что касается моего компьютера, то я, как нормальный бизнесмен, управляющий компанией, должен анализировать все сделки по всем параметрам: покупку, доставку, хранение и т. п. Причем не только своих поставщиков, но и чужих. Плюс там была бухгалтерия моей компании Global Fishing. Моя бухгалтерия, подчеркиваю, не чужая. И вот на основании этого нас связывают и говорят, что это компьютер единой преступной группы. Это все бред. Кроме того, все мы понимаем: для того чтобы провести бухгалтерский анализ, надо иметь первичные документы, а не компьютер. Он здесь у меня в номере лежал, меня арестовали 20 сентября 2007 года, а изъяли компьютер только 27 сентября, неделю ждали почему-то. Кстати, экспертиза показала, что после моего ареста в данные на компьютере было внесено свыше 4000 изменений. Кем? Зачем? Я не знаю.
— Вас прямо здесь, в «Мэрриотт Гранд Отеле», и задержали?
— Да, в этой самой гостинице, в номере.
— Вы спокойно приехали в Россию, не ожидали ничего такого?
— Вообще ничего. Я посещал Россию дважды в год, приезжал на выставку «Продэкспо». И в тот раз приехал спокойно. А чего я мог ожидать? Вот вы когда идете в магазин, например, куртку себе покупать, вы же не ожидаете, что вас арестуют? И вдруг, представьте, вам говорят, что кто-то, оказывается, украл материал, из которого эту куртку сшили, потом ее ввезли в страну и отдали в этот магазин, а вы ее купили — значит, вы участник преступного сообщества, которое занимается кражей ткани и легализацией средств, полученных преступным путем. А вот со мной произошло нечто подобное. Как человек, который занимается покупкой продукции в Корее, официально, на складе, может быть замешан во всем этом? Я не являюсь в России ни владельцем, ни акционером чего-либо, я в России вообще никто.
— То есть вам принадлежит только Global Fishing в США?
— Да, причем русских акционеров в этой компании тоже нет.
— Отчего же тогда на вас так ополчились наши правоохранительные органы?
— Хороший вопрос. Не будем об этом. Будут бумаги, доказательства, будем говорить, пока бумаг нет, говорить не о чем.
— А пока шло следствие, к вам не подходили с предложением, например, прекратить дело за деньги?
— Не буду комментировать.
— По одному делу вас оправдали, но оно не единственное, насколько я понимаю?
— Да, дел еще несколько, даже точно не знаю сколько. Это такая уловка следствия, у них ограниченный срок на расследование дела, поэтому одно дело делят на несколько частей, одну передают в суд, а остальные тем временем продолжают расследовать.
— Ваш крабовый бизнес еще работает?
— Нет, бизнес развален, они развалили бизнес. Он развалился потому, что вони в газетах было очень много и все российские статьи переводились и публиковались в американской прессе. Насчитали какие-то чуть ли не $500 млн якобы отмытых денег. Как, откуда? В деле ни одного документа, коносамента, акта сверки — ничего нет. Я вообще не понимаю, как можно по экономическому делу 3,5 года держать человека в тюрьме, мы же никого не убили, не торговали оружием, не торговали наркотиками. Меня сегодня волнует совершенно другой вопрос, я сделал заявление: я отказываюсь от всех финансовых претензий, я плюю на все деньги, только прекратите уголовное преследование! Это же нереально, они будут держать меня здесь до конца моей жизни. Я в тюрьме очень серьезно заболел, малейшая нервная нагрузка, и у меня пульс 70-80. Мне нужна операция, но в России я ее делать боюсь, потому что нахожусь под жестким милицейским прессингом. В МВД какие-то реваншистские настроения. Когда меня в здании суда в Петропавловске-Камчатском освободили по решению присяжных и тут же снова надели наручники и привезли к следователю, я сказал: «Послушайте я просидел 3,5 года и меня оправдали, а вы хотите снова аналогичное же дело возбуждать, что это такое?» Следователь, прямо в присутствии адвоката, ответила: «Ничего, ты у меня и по этому еще три с половиной года просидишь». Тут я стал синий, приехала скорая и забрала меня в реанимацию. У меня такое ощущение, что я хуже Чикатило, что они из меня делают? Я предлагаю системе хороший выход: я плюну на все деньги, мне здоровье важнее всего. У меня задача одна — мне 53 года, и хочется пожить еще немного.