Владимир Евтушенков: «Деньги — это наркотик, если они не заработаны»

Из окон офиса АФК «Система» на Моховой открывается прекрасный вид на Кремль и Манежную площадь. Такое соседство выглядит логично, если учесть удивительную способность Владимира Евтушенкова, владельца одного из крупнейших холдингов (№21 в списке Forbes, $6 млрд), строить конструктивные отношения с властью. В правление Дмитрия Медведева дела компании шли в гору, у нее появился нефтяной бизнес — «Башнефть» и доля в «Русснефти». Об отношениях с властью, переменах в компании, философии бизнеса Евтушенков рассказал Forbes. (Полная версия интервью, опубликованного в майском номере Forbes). 

— С каким настроением вы встречаете следующего президента?

— С хорошим.

— Есть люди, которые с плохим настроением встречают.

— Люди разные. Я оптимист. И никаких драматических сценариев для своего бизнеса при ком бы то ни было в нашей стране я не вижу. Даже, если что-то не удавалось мне в прошлом, это означает, что завтра будет лучше.

— Путин идет на третий срок. Что, по вашему мнению, он должен сделать для бизнеса?

— Каких-то беспочвенных ожиданий у меня нет. Мы долго с ним работали, хорошо его знаем, и многие его черты нам импонируют. Я не вижу никаких угроз бизнесу — ни малому, ни среднему, ни крупному. Насколько я знаю, и в прошлом, за исключением дела ЮКОСа, никаких крупных конфликтов с бизнесом у госструктур не было. Если что-то покупалось, это было по рыночным ценам. Прямых указаний отбирать, создавать трудности не было. Кроме того, неправильно приписывать все только Путину, замыкать на нем все неудачи или успехи, ведь есть огромное количество функционеров. Думаю, что сочетание мудрости, накопленной с годами, с анализом сделанных ошибок позволит Путину сделать свой третий срок успешным. Да, у людей есть элемент усталости [от одного руководителя]. Но думаю, он это понимает.

— Тем не менее все помнят разгром ЮКОСа. Тогда она была самой прозрачной компанией в России.

— Я так не считаю. И это вовсе не камень в огород Ходорковского. Я думаю, даже если бы у Миши [Ходорковского] спросили про прозрачность, это был бы спорный вопрос.

— В любом случае это была одна из первых компаний, которая пошла на риск, раскрыв бенефициаров.

— Это правильно. Но мы за два года до них все это публиковали и не видели никакого риска.

— Тогда объясните, что, по-вашему, тогда случилось?

— Нужно отделять бизнес от политики. По бизнесу это была хорошая компания. Но, как у всех нефтяных компаний, у нее было много грехов. Тогда и нефтяной, и металлургический бизнесы были криминализованы и политизированы. Вспомните «семибанкирщину», «заявление тринадцати» времен Ельцина. За исключением очень малого количества стран бизнес открыто в политике не участвует. Потому что это чревато. Из-за своих амбиций Ходорковский подставился, а компания пошла следом. Получилось то, что получилось. Мы все были свидетелями этого процесса. Незадолго до этого [ареста] я, Фридман, Потанин долго беседовали с Мишей по заданию РСПП, чтобы он занял иную позицию и занимался чем-то одним

— У вас хорошие отношения с Ходорковским?

— Хорошие. У нас схожая ментальность. И мне было комфортно с ним общаться.

— Как вы считаете, что с ним произойдет?

— Выйдет.

— Когда?

— В этом году, через год, может два. Для него каждый год это трагедия, испытание, но для людей со стороны срок уже большого значения не имеет. Ясно, что он выйдет. Выйдет достойным человеком, не сломавшимся, сохранившим свои принципы. Когда он выйдет? Я не судья, я не прокурор, не президент страны.

— Вы считаете, что президент должен его помиловать или он должен до конца отсидеть?

— Этот вопрос — в том числе из-за вас, журналистов, — чрезвычайно политизирован. Если бы он не был поднят на волне противопоставления «Ходорковский или власть», кто сильнее и кто слабее, это, наверное, решилось бы легче.

— А что, по вашему мнению, должен сейчас сделать Путин для экономики и бизнеса?

— Почитайте статью Путина про экономику в газете «Ведомости». Там все есть.

— Вы говорили в интервью, что России нужно 10 лет без перемен в налоговой политике. А сейчас в правительстве обсуждается введение налога на роскошь, повышение социального налога, переход к прогрессивной шкале подоходного налога.

— Вот поэтому меня и не пригласили вице-премьером — куратором экономического и финансового блока (смеется).

— Но от своей идеи о неизменности налогов вы не отказываетесь?

— Нет. Лучшее — враг хорошего. Надо хотя бы на некоторое время объявить мораторий на изменения в налоговой системе. В Англии, например, существует прецедентное право. Все говорят: неудобно, пора бы уже свод законов принять, а они не меняют. Почему? Потому что нужна стабильность законодательства. В Англии она есть, и все судятся в их юрисдикции.

— За год ваше состояние, по нашим подсчетам, уменьшилось, у вас стало меньше денег.

— Ну и ладно! Денег никогда и не было много. Вы же считаете не деньги, а стоимость активов. Попробуй их монетизировать!

— Вы-то как раз все монетизировали — все ваши компании на бирже.

— Но это не значит, что их можно продать. Представьте, что Apple продается. И кто заплатит разом $550 млрд? Это виртуальные деньги. Размещение нужно, чтобы получить средства для дальнейших инвестиций, вознаградить членов команды. С одной стороны, мы хотели быть первыми из российских компаний. Но с другой стороны, размещение — это самый последний путь привлечения средств [ведь при этом продается часть компании]. Тогда мы не могли привлечь большие средства по-другому и пошли по этому пути. Сегодня мы вряд ли стали бы размещаться.

«Не обольщался насчет «решения вопросов»

— В одном из интервью экс-президент «Банка Москвы» Андрей Бородин уверял, что его доля в капитале банка выкупалась для «молодого человека», то есть для президента Медведева. Как вы это прокомментируете?

— Не мне комментировать чьи-то удачные или неудачные высказывания. Все это вызывает у меня понятную реакцию — держись подальше.

— Просто вас тоже записывают в создатели «фонда Медведева»…

— Я первый раз такое слышу. Я знаком с обоими руководителями страны, но точно никому ничего не создаю.

— Вы были чиновником. Вам сейчас это как-то помогает?

— Был — в московском правительстве. При этом я считаю, что если ты с кем-то дружишь или находишься в хороших отношениях, то не должен компрометировать этого человека. Кроме того, я никогда не обольщался насчет «решения вопросов». Нужно задавать только те вопросы, на которые не получишь отказ. Если раз-другой получишь отказы, значит приучаешь человека отказывать тебе, а это совсем другие отношения.

— Тонкая психология…

Нужно понимать границы своих возможностей. Неприятности случаются, когда люди начинают нахальничать. Я всегда четко понимаю, что мне никто ничем не обязан. Я никогда не попрошу того, чего бы сам никогда не сделал. Это, наверное, приходит с возрастом. А может, особенность моего характера.

— А с кем вы дружите?

— У меня хорошие человеческие отношения со всеми. Только надо понимать: даже когда вы говорите «друзья», это тоже не совсем правильно. Человек, который взбирается на вершину, становится все более одиноким. Это плата, которую приходится платить за возможности. Даже если ты поддерживаешь отношения с кем-то не очень тесные, ты должен понимать, что часть этих отношений — из-за твоих возможностей. И нужно прогнозировать, что будет, если изменятся эти возможности.

— Но из «всех» всегда выделялась ваша дружба с Лужковым. Известно, что он, возможно, придет на работу в одну из ваших компаний.

— Не надо считать, что мы друзья. Но это совсем не значит, что я к нему равнодушен. Это часть моей жизни и не самая плохая. Почему люди расходятся? Трудно сказать, в чем причина. Наверное, накопилась усталость друг от друга. Мы все-таки много времени проводили вместе. Он всегда был моим начальником. А, если ты человека всегда называешь на вы, это не дружба. Я всегда называл его — и буду впредь звать — на вы. Так же, как Примакова, например.

— А как складывались ваши отношения с его супругой? Не было ли у вас конкуренции?

— Есть вещи, которые я точно никогда не буду обсуждать. И не потому, что это что-то тайное. Просто для меня недостойно обсуждать, как у меня складываются отношения с [его] супругой. По бизнесу у нас никаких отношений не было. По-человечески отношения были ровные.

— Как вы считаете, давление на Елену Батурину, начавшееся после отставки Лужкова, было справедливым?

— Давления не было. Она просто уехала за границу. Я вас уверяю, что, если я завтра уеду за границу месяца на три, то же самое начнется с моим бизнесом. Если надолго уедет Дерипаска, Мордашов или Алекперов, их компании тоже начнут раздирать внутренние противоречия. Это, к сожалению, наша жизнь.

— А можете спрогнозировать, какой будет цена на нефть?

— Думаю, в этом году больших колебаний не будет — $10–20 и то, может быть, в сторону увеличения. А вот что будет дальше, зависит от многих факторов — и от общеэкономической ситуации, от того, будет ли война с Ираном и продолжение арабских революций. Такое количество факторов ни один суперкомпьютер не просчитает.

— А высокая цена нефти — это благо для России?

— Одни говорят, это вред, другие считают, что это благо. Я слышал обе точки зрения и от экономистов, и от властей предержащих… И те и другие не правы. Это данность, и умные люди просто пользуются ситуацией.

— В отличие от экономистов у вас есть нефтяные компании. Вы снизили долговую нагрузку «Русснефти» с $7 млрд до $5 млрд. При каком уровне долга вы будете готовы объединять «Башнефть» с «Русснефтью»?

Как только мы снизим до $4 млрд или около, будем думать, что делать дальше. Изначально идея объединенной компании казалась заманчивой, а когда посчитали экономику, оказалась, что «не летает». Когда снизится долг, может, появятся совсем другие обстоятельства, так что мы над разными [сценариями] работаем.

— В этом году снизите?

— Мы работаем над тем, чтобы в этом году погасить еще около $1 млрд. Но год только начался.

— Как-то вы говорили, что среди акционеров «Русснефти» слишком много заинтересованных сторон. Например, крупный совладелец компании — Glencore. Нет ли планов выкупить его пакеты в «дочках» компании?

— Пока мы никаких разговоров с Glencore не ведем. Потому что не пришло еще время рушить конструкцию. Когда решится вопрос с долговой нагрузкой, будем думать, как быть с Glencore.

— А вам нравится, как Михаил Гуцериев управляет «Русснефтью»?

— Нравится. Компания резко выросла, нарастила объем добычи, сокращается долговая нагрузка… Он талантливый человек, хоть и эмоциональный. Но, несмотря на это, мы ни разу с ним не поругались.

— У вас еще были многочисленные планы по Индии… Вы уже очень давно ведете переговоры с нефтяной компанией ONGC, хотели разрабатывать индийский шельф…

— Что значит «были»? Они есть. Мы хотим, чтобы ONGC вошла к нам в «Башнефть», и предложили им 25%. Пока не сходимся в цене. Каждая сторона отстаивает свой взгляд на стоимость.

— ONGC интересует участие в разработке крупных месторождений им. Требса и Титова. Но ситуация вокруг месторождений складывается очень сложная: то депутатский запрос о проверке законности лицензии на месторождения придет в правительство, то миноритарий подает иск о возврате лицензии вашим СП с «Лукойлом»… Что происходит?

— Я знаю только то, что прочитал в газетах (интервью проходило до того, как Минприроды заявило, что СП «потеряет лицензию». — Forbes).

— Это наезд на компанию? Вы так близко к Кремлю, должны знать…

— Ну и что, что близко? Прямого телефона у меня нет. Семафорными флажками для общения я тоже не пользуюсь.

— Может, следует поговорить с вице-премьером Игорем Ивановичем Сечиным, которого считают «серым кардиналом» нефтяной отрасли?

— Если вы пойдете посредниками, я готов поговорить с кем угодно (смеется).

— Вы рассказывали, что добыча «Башнефти» может дойти до 30–50 млн т. Благодаря чему? Органическому росту, поглощениям?

— Конечно, поглощениям. Такой органический рост невозможен.

— А кого вы можете поглотить?

— Во-первых, месторождения им. Требса и Титова будут выдавать 8 млн т. Во-вторых, если произойдет объединение с «Русснефтью», это уже 40 млн т. И еще что-нибудь найдем.

— А в случае объединения «Башнефти» с «Русснефтью» «Система» получит контрольный пакет? Или вы для себя рассматриваете и вариант неконтрольного участия в нефтяной отрасли?

— Такой вариант возможен. Когда мы создавали «Систему» как операционную компанию, у нас был принцип везде иметь контрольный пакет. И на рынке понимали, что других разговоров я даже вести не собираюсь. Но с того времени многое поменялось. Мы перешли на другую модель. И главный вопрос сегодня «не шашечки, а ехать». Теперь нас не беспокоит возможность существовать в каких-то выгодных бизнесах с неконтрольным пакетом.

— «Другая модель», это какая?

— Модель инвестиционного фонда.

— И как поменялась ваша идеология?

— Мы становимся более всеядными, и уже невозможно быть настолько диверсифицированными и везде сохранять тотальный контроль, тотальное операционное руководство. Где-то нужно быть финансовым инвестором. А как только ты принял подобную идеологию, она должна распространяться на все, что есть.

— Значит, и в случае с нефтью вы готовы быть миноритарием?

— Не пытайтесь загнать меня в угол. Я сказал, что допускаю такую мысль. Как любую другую: выход, продажа, контроль, миноритарный пакет. Дальше все будет определяться разумной целесообразностью. Для меня не существует табу в бизнесе с точки зрения операций.

— А что заставило вас поменять стратегию?

— Мы стали гораздо масштабнее, расширили линейку отраслей присутствия, и у нас не в каждом бизнесе есть собственные компетенции. Нас устраивает, что в некоторых бизнесах мы финансовый инвестор и получаем высокую доходность. Это органически получилось.

pagebreak

«Раскрывать все риски»

— Год назад состоялась встреча «большой тройки» мобильной связи и Ростелекома в присутствии Владимира Путина и главы «Ростехнологий» Сергея Чемезова, а потом появилось сообщение МТС для инвесторов, что «политические и иные причины» могут заставить вашу компанию участвовать в развитии LTE на неприемлемых для вас условиях.

— Первое: та встреча состоялась, потому что все считали, что три оператора смогут работать на одной сети. Но потом техническая проработка показала, что четыре оператора не могут так работать. Второе: МТС — публичная компания и должна раскрывать все риски. Это рядовое явление, обычный отчет для инвестиционного сообщества. Кто-то из журналистов вытащил это из отчета, политизировал. Но этот пузырь держался ровно три дня.

— Значит, в действительности вы не считаете, что такой риск существовал?

— Нет, конечно! У инвестбанкиров совершенно другая ментальность. Они включают в риск все возможные сценарии. Если б они увидели, что у нас козырек над входом не очень хороший и может кирпич свалиться на голову, я вас уверяю, они бы и это занесли. Чем больше ты рисков напишешь, тем лучше. Потому что если ты о чем-то не предупредил инвесторов, завтра они, потеряв деньги, могут против инвестбанков возбудить длящееся годами судебное расследование.

— Скажите, а почему для оператора мобильной связи так важно иметь LTE?

— Поймите, LTE — не панацея. Опыт эксплуатации построенных сетей LTE не показал суперпреимуществ. Я не говорю, что к новому стандарту нужно относиться скептически или его игнорировать, просто это только одно из усовершенствований, обычная работа, которую нужно делать.

— Можете раскрыть свою долгосрочную стратегию в телекомах? Посмотрите, ваш конкурент Vimpelcom стал глобальной компанией…

— Мы хотим быть большой глобальной компанией, но иметь контроль, хоть и не любой ценой. А говорить, что «Альфа-Групп» владеет Vimpelkom’ом, не совсем правильно: операционный менеджмент возглавляет человек из Telenor, у Telenor самый большой пакет, который они собираются в ближайшее время увеличить. Мы платить такую цену не хотим.

— Значит, вам нужно объединение с кем-то меньшим, чем вы…

— Возможно.

— Вы рассматриваете вариант, что «Система» продаст МТС дочернюю индийскую компанию Sistema Shyam TeleSystems?

— Мы сделаем это, если сумеем достигнуть критической величины — примерно 150 млн абонентов. Тогда это будет иметь смысл. Это тяжелая задача, и у нее нет четких дат и сроков.

— Сегодня телекомы конкурируют не столько друг с другом, а сами с собой… Потому что добавленную стоимость приносит не «голос», а контент. Кто его будет делать для МТС?

— Сегодня половину контента МТС создает сама, а другую часть получаем со стороны. МТС станет транспортной сетью, которая будет разрешать размещать у себя разные сервисы и получать за это плату. Как в Apple, у которой разработчики создают продукты и получают свой процент, но Apple и сама создает свои продукты. А еще есть интернет-торговля, которая пока находится на начальной стадии развития, но предполагается, что будет доминирующей по доходам.

— МТС и другие компании тратят гигантские деньги на сети для передачи сигнала, но основные заработки мобильные операторы будут получать в интернете. В чем тогда смысл развивать их бренды, ведь для пользователей все равно, МТС это или, например, «Мегафон»?

— Это пока потребитель получает качественную услугу. Как только начинается сбой, сразу перестает быть все равно. А чтобы услуга была качественной, должна быть жесткая конкуренция, которая не абстрактна, — это конкуренция брендов, рейтингов, качества. Постоянно думать, что звонишь по телефону при помощи МТС, глупо. Но когда нужна новая сим-карта, то перед человеком сразу встает вопрос: к какому оператору подключиться.

— Раньше операторы боролись за абонентов, старались всех обогнать…

— Тогда нужно было набрать количество абонентов любой ценой. Потом ориентиром стала наибольшая выручка. Потом — наибольшая маржинальность по EBITDA. Потом — технологичность.

— А сейчас в чем мегацель?

— У мобильных игроков одна цель — наивысшая капитализация.

— А возможна ситуация, что вы будете использовать вышки вместе с «Мегафоном» или «Вымпелкомом»?

— Если бы мы были семи пядей, то пришли к этому лет десять назад и имели бы взрывной эффект, потому что потратили бы ровно втрое меньше денег. Но, к сожалению, история обратного хода не имеет: что случилось, то случилось.

— Скажите, а зачем вам Сколково, где вы создаете исследовательский центр? У вас уже есть в Китае центр R&D, а инженеры там стоят вдвое-втрое дешевле.

— Но мы же не повезем китайцев сюда. А там только китайцы работают. Сколково будем строить, чтобы поместить там нашу исследовательскую IT-шную часть. Насколько будет эффективно? Это проект не сегодняшнего, а завтрашнего дня.

— Но зачем вы вообще участвуете в проектах, подобных Сколково?

— Когда родилась идея ГЛОНАСС и мы совместно с государством создали НИС ГЛОНАСС, на нас все смотрели как на сумасшедших. Потому что это была невыигрышная тема. Сегодня НИС ГЛОНАСС — огромная компания с оборотом в десятки миллиардов рублей. В 2013 году мы хотим довести ее оборот до $1млрд. И теперь все — правительство, бизнес, регионы — уже серьезно понимают, что эта компания имеет право на жизнь.

— Когда вы демонстрировали телефон с поддержкой ГЛОНАСС, то говорили, что это будет коммерчески выгодный проект. А теперь их не выпускаете.

— А как было показать основным производителям, вендорам, чтобы нужно вставлять в их телефоны чипы ГЛОНАСС/GPS? Тогда все набросились на меня: не будут вендоры вставлять чип ГЛОНАСС/GPS! А сейчас даже в iPhone есть такой чип.

Я понимаю одно: государство потратило несколько миллиардов на спутниковую группировку, и оно должно максимально возвратить себе эти деньги через услуги. Если оно этого не сделает, то проект останется только национальным. А сегодня проект ГЛОНАСС международный. Россия вышла со своим проектом в большой мир. И, между прочим, пока у нее нет больше ни одного такого проекта в гражданской сфере.

— То есть поддержка ГЛОНАСС — это ваша дань патриотизму?

— Да. Но там есть и деньги. Нужно только раскопать эту жилу: разработать сервисы, оборудование, понять идеологию. Это огромный труд. Но идти в этом направлении интересно. Если ты идешь первым, можешь прогореть, но можешь и получить джек-пот. А можно получить весьма неприятные дивиденды.

— Например?

— Когда ты ввязываешься в проект государства, есть два исхода. Успех или неуспех. И значит, ярлык неудачника. А это тоже плохо. Но я ввязываюсь, потому что дурной (смеется).

«Удав не может съесть слона»

— У вас в «Системе» есть более мелкие направления, такие как сельское хозяйство, торговля, медицина. У этих более мелких единиц есть главная стратегическая задача?

— Быстро стать самодостаточными. Есть внутренняя планка: не только прибыльность, но и рост оборота. Мы должны превысить $1 млрд оборота в торговле, столько же в медицине, в фармацевтике.

— «Медси» должна зарабатывать $1 млрд?

— Конечно. Мы намерены объединить активы «Медси» и ГУП «Медицинский центр управления делами мэра и Правительства Москвы» и увеличить нашу медицинскую сеть почти в полтора раза. В итоге мы получим самую крупную в России частную медицинскую сеть и можем достичь оборота $1 млрд через год. Я вообще считаю, что нам надо было не нефть приватизировать в первую очередь, а медицину. Потому что, выезжая даже не на лечение, а на обследования, россияне вывозят из страны безумные деньги. Я начал медициной заниматься, не рассчитывая ни на какие прибыли, просто понимая, что «Системе» нужен медицинский центр, а потом все это разрослось, у нас уже более полумиллиона прикрепленных. Мы планируем переоснастить полученные от города клиники новым оборудованием, а также хотим пригласить в соинвесторы «Медси» зарубежный фонд по управлению клиниками. То, что к нам может прийти этот фонд, который раньше даже не замечал Россию на карте, это уже большая победа! От них нам нужны в первую очередь не деньги, а их технологии и экспертиза управления медицинскими сетями. Ведь медицина в России развивалась в последние два десятка лет абсолютно обособленно от мирового тренда развития.

— А как вы получите активы столичного ГУПа?

— ГУП внесет в «Медси» свои активы, оцененные примерно в $200 млн, и после допэмиссии получит около 25% акций объединенной компании. После объединения у «Медси» будет 3 стационара, 33 поликлиники, 80 медпунктов по всей России, несколько фитнес-центров и санаториев.

— А в чем выгода для города?

— Через год-полтора мы, возможно, выведем «Медси» на IPO. Тогда доля города будет стоить не $200 млн, а $300-$400 млн. Но город интересуют не только деньги — его интересует налаживание современной системы здравоохранения с качественными услугами населению. Если бы я был мэром, то мне, как главе, неприятно было бы, что часть жителей получают медицинские услуги не в моем городе, а едут за границу.

— А будут ли ваши частные клиники участвовать в системе обязательного медстрахования? То есть лечить за деньги бюджета?

— Мы должны искать клиента везде. В медицине нужен эффект масштаба. Если у тебя нет масштаба, ты не можешь платить, например, большую зарплату, не можешь ни иностранца, ни нашего толкового врача пригласить на работу, не можешь позволить обучение специалистов, закупки оборудования и т. п.

— А не проще было вместо старых московских клиник построить новые?

— Не проще. Казалось бы, ерунда, но в клиниках важна «прикормленность» места. Туда люди поколениями ходят, привыкли ходить к определенному врачу. Здесь много личного.

— Может, нужно было у Собянина взять все поликлиники и больницы в управление?

— Удав не может съесть слона — просто не переварит. Нам нужно «переварить» вначале сделку с ГУПом: перестроить клиники под наши стандарты, закупить оборудование, обучить людей. Когда создаешь сеть, мелочей не бывает. Как McDonald’s сумел сохраниться во всех странах? Если бы они отошли от стандартов хоть на шаг, сеть распалась бы.

— У вас многие люди с топовых позиций подолгу входят в менеджмент и команда не сильно обновляется. Почему?

— Сейчас команда сильно обновилась. Раз мы пошли в другую инвестиционную историю, это потребовало обновления. Кроме того, есть все-таки человеческие привязанности, неформальные отношения.

— Проекты «Системы» долгосрочные. Вы растите преемников?

— Конечно.

— Сейчас довольно часто владельцы больших состояний не оставляют их наследникам.

— Первыми подали пример иностранцы, и тут ничего великого нет. Деньги взрывают психику. Это как наркотик, если они не заработаны. Особенно если нет иммунитета. Если он есть, то это вопрос философский: бог дал, бог взял. А у тех, кто видит в монетизации только получение благ, сносит крышу. Никто, я думаю, не желает своим детям такого «блага», как пользование тем, чего они не заслужили. Заслужат право управлять — будут. Не заслужат — появятся другие люди.

— Вы уже вводите сына в дела АФК, проводите его по разным подразделениям. Он руководил туристическим бизнесом, торговым. Сейчас он отвечает за нефтянку и технологии…

— Я этого и не скрываю. Но если я увижу, что человек не способен до конца довести дело, могу и другого назначить. Это не проблема.

— Многие богатые люди в России подходят к тому моменту, когда надо решать. Время летит, и когда-то им было 35-36, а потом — раз: 45, 50…

— Об этом нельзя не думать, и я думаю. Собственность, которая останется после меня, меня мало волнует. Сегодня я сохраняю собственность только для того, чтобы компания не размылась, не разрушилась из-за конфликтов. Мы знаем массу компаний, в которых конфликты акционеров свели все на нет. Если я увижу, что кто-то способен дальше повести компанию лучше всех, он станет одним из собственников.