Вчера Мосгорсуд отклонил жалобу на обвинительный приговор бизнесмену Алексею Козлову. Он отправился в колонию, а его защита подает прошение об условно-досрочном освобождении: большую часть 5-летнего срока предприниматель уже отсидел по отмененному приговору. Вот последняя его запись из СИЗО.
В последние несколько месяцев мой информационный мир резко сузился. В тюрьме запрещен интернет (на законодательном уровне), а Ольга не успела оформить июньскую подписку на газеты и журналы. Теперь работает моей пресс-службой, высылая мне все самое интересное вырезками. Еще шлют статьи друзья, благо электронные письма разрешены.
С подпиской на печатные СМИ происходит какая-то совсем большая беда. Их получение — серьезная проблема. Ольга успела с подпиской на май, однако, как оказалось, чтобы получить газету, заплатить деньги недостаточно. Почта России, так хорошо освоившая непрофильные виды бизнеса, в вопросах информационного обеспечения арестантов грудью стоит за стабильность. То есть просто не выполняет свою непосредственную работу.
Мне оформили подписку в ближайшем почтовом отделении. Увы, сам я на почту ходить не могу, это делает цензор нашего СИЗО. В нашем СИЗО («Водник») порядки достаточно четкие, и человек этот, цензор, очень ответственный. Однако, возвращаясь с почты, он раз за разом не приносил мне моих газет. Я попросил цензора выяснить, в чем дело, деньги-то за прессу заплачены. Ответ меня озадачил. Пообщавшись с работниками почты, цензор объяснил мне, что на почте газет на мое имя нет. Лишь получив квитки на подписку на мое имя, а до этого получив квитки от жены, цензор с большим трудом принес с почты подписку за несколько недель. Это, между прочим, происходит не в XIX веке и не в богом забытом уездном городе, а в столице модернизации.
Газеты — неплохой источник информации, но ведь хочется, прочитав интересную статью, найти ссылки на эту же тему, написать комментарий. Увы: интернет, по мнению наших законодателей, для арестантов вреден. Хотелось бы верить, что эту норму не распространят на обычных граждан.
У меня в камере есть телевизор, СИЗО оборудовано хорошей антенной, прием передач отличный. Это значительно комфортнее, чем самодельные антенны, которыми мы пользовались в Бутырке четыре года назад. Каналы у нас самые обычные, федеральные, как у большинства граждан. Если смотреть по утрам «Евроньюс», то интереснее всего читать бегущую строку, там может проскочить что-то любопытное. Очень забавно НТВ рассказало мне о подкупе манифестантов, вышедших в Москве на очередную демонстрацию «запутина», не напрямую: корреспондент упомянул митинг в Париже в поддержку Саркози, сообщив, что там, в отличие от Москвы, парфюм демонстрантам никто не раздавал.
Вообще при определенных навыках отечественным телевидением пользоваться можно. Главное — выключить звук и смотреть на картинку. А бегущую строку вообще нигде не редактируют и не цензурируют, там много чего можно уловить.
Новости о вопиющих правонарушениях со стороны сотрудников МВД, которые попадают в СМИ, напоминают скорее сводки с фронтов или отчеты о действиях боевиков. А сколько остается за кадром, здесь легко догадываются. Попадая в тюрьму, встречая людей, безвинно страдающих от действий коммерсантов в погонах, узнаешь много нового и интересного из будней нашей полиции.
За те четыре года, что я нахожусь в заключении, стиль их работы не изменился. Отличительная черта этого стиля — не поиск доказательств вины обвиняемого, а создание обвиняемому и его близким максимально некомфортных условий для жизни. Цель этих действий понятна: обвиняемому и его семье должно быть не до защиты. Им нужно создать максимальное количество побочных проблем, чтобы обвиняемый либо утонул в них, либо все подписал. Это стиль работы бандитских бригад, по недоразумению называемых полицией. Когда я в первый раз был арестован, сотрудники МВД изъяли всю документацию моей компании, учрежденной уже после возбуждения уголовного дела. Изъяли все личные документы, включая оригиналы свидетельств о собственности. Причем на эту собственность никто никаких арестов не накладывал. Моей жене с большим трудом и с грандиозным скандалом удалось получить эти документы почти через два года после моего ареста, когда я уже находился на зоне. Те истории, которые я узнал сейчас, говорят о том, что сотрудники полиции стали действовать еще циничнее.
Вот один пример. Согласно нормам УПК, обыск в жилище должен производиться только по разрешению суда. Единственное исключение, записанное в статье 165, — это, если вкратце, события чрезвычайного характера. У меня все обыски проходили по решению суда (и сопровождались, разумеется, грабежом и порчей имущества). Однако сейчас стало модным проводить обыски на основании постановления следователя, который, естественно, указывает на чрезвычайные обстоятельства. Следствие настолько уверено в своей правоте и настолько бесконтрольно, что им не составляет большого труда присваивать чрезвычайный характер самому обычному, рядовому обыску.
Такой чрезвычайный обыск проходил у моего нового тюремного знакомого А. Следственная бригада изъяла у него дома практически все, что блестело, включая обручальные кольца. На законный вопрос следователю, почему изъятию подлежат обручальные кольца, тот моментально ответил: «По вашей статье один из видов наказаний — штраф, у нас есть указания изымать все имущество обвиняемого до окончания суда».
Очевидно, что указание это незаконно. Во-первых, обеспечительные меры в виде ареста имущества в любом случае должен санкционировать суд. В УПК нет никаких лазеек для изъятия имущества ввиду чрезвычайных обстоятельств. Во-вторых, штраф должен выплачивать обвиняемый, когда его осудят. Почему же изымают обручальное кольцо его жены, подаренное ей 30 лет назад? И это еще не все: в ходе обыска были изъяты свидетельства о собственности на имущество родственников моего знакомого А., которое было приобретено задолго до наступления факта возможного преступления. Из дома выметается все, что представляет хоть какую-то ценность.
Родственники моего знакомого обратились к следователю, постановившему провести обыск, с требованием вернуть их личные вещи. Эти вещи ни при каких обстоятельствах не могут быть присвоены государством, поскольку не имеют к обвиняемому никакого отношения. Следователь, естественно, послал родственников далеко и надолго. Он говорит, что ничего никому не отдаст, и предлагает родственникам жаловаться на него в суд.
И правильно говорит — знает, что суды у нас не для граждан.
Да, забыл упомянуть одну пикантную деталь обыска, проведенную в доме А. В момент обыска А. уже был арестован на своем рабочем месте. Он обвиняется не в терроризме, и не в измене родине, и не в преступлении, связанном с применением насилия. В его доме находилось две женщины — его жена и дочь. Дом расположен не в джунглях Амазонки и даже не в хорошо охраняемом поселке где-нибудь в районе Рублевки, а в благополучном московском районе. Неприступных заборов и вооруженной охраны у него не было. Все эти обстоятельства, однако, не помешали следователю вызвать для силовой поддержки следственной бригады, проводящей обыск, 16 сотрудников спецназа. Все эти хорошо экипированные и вооруженные воины должны были охранять следователя от двух женщин, которые, естественно, испытали шок от появления вооруженных охламонов.
Весь этот маскарад, устроенный за наш с вами счет, имел только одну цель — морально сломить оставшихся на воле родственников. И чем, объясните мне, отличаются подвиги этих полицаев от подвигов полицаев времен войны, обученных воевать только с женщинами и детьми? Только полицаям времен войны платил враг, а этим — мы, налогоплательщики. Никакие бравые сериалы о неправдоподобных буднях ментов, которыми полно наше телевидение, не убедит людей, реально столкнувшихся с ментами, в том, что от них больше пользы, а не вреда. Эти геройские менты очень любят называть себя офицерами. Так вот: в царской России, откуда зачем-то ведет свою историю МВД, жандармы никогда не считались офицерами.