Сначала мы ездили по избирательным участкам с ухоженной брюнеткой, назовем ее для краткости просто Машей, юристом по образованию и настоящей женщиной по призванию.
История Маши сама по себе примечательна: ее муж, крупный бизнесмен, лет пять назад получил большой государственный заказ на строительство, напишем для простоты, очередной резиденции. После чего конкуренты сначала сфабриковали уголовное дело на него самого, а затем на его и Машиного сына. Потом до кучи похитили его, сына, девушку.
После того как девушка, к счастью, была спасена (при помощи прокурора и обширного административного ресурса), Маша решила пойти наблюдателем на парламентские выборы. «Потому что я все это, — объяснила она мне, — просто ненавижу». А потом добавила: «Но на избирательном участке я могу начать драться». Я думаю, такое желание было у многих.
Я записалась волонтером в мобильную группу «Гражданина наблюдателя», которая по звонку наблюдателя или журналиста выезжала на УИК по факту нарушения: чтобы поддержать работающих на участке и по возможности помочь. Плотной волной звонки пошли ровно в 8:05, и тогда же начались нарушения: за день мы объехали порядка пяти участков, и на каждом были зафиксирован мухлеж разной степени серьезности. Самое частое: наблюдателя пытались удалить с участка под разными идиотскими предлогами, запрещали свободно перемещаться по участку, запрещали снимать, пытались побить, запрещали присутствовать при подсчете голосов, вовремя не давали протокол.
Сначала я ездила с Машей, потом — с фотографом Василием Поповым из «Нью Таймс» и его папой, писателем Евгением Поповым, который утверждал, что за последние сорок лет избиркомы совсем не изменились: «Все та же ВОХРа».
В штабе я рассчитывала просидеть часов пять, не меньше, но провела там минут пятнадцать. Начались звонки. На избирательные участки отказывались пускать наблюдателей, затем — прессу. Тем, кому удавалось просочиться внутрь участка, отказывались демонстрировать незапечатанные урны. А если урны все-таки показывали, то позже члены комиссии как будто бы раскаивались в собственной мягкости и пытались выдворить наблюдателя с участка под любым предлогом: «Он сказал, что представляет партию ЛДПР, а значит, занимается предвыборной агитацией, вот и медсестра наша слышала. Да, Светочка?» Медсестра теребила в руках фонендоскоп и согласно кивала. «Мешал процессу, разговаривал и ходил», «Раздавала календарики с Ходорковским, значит, занималась партийной агитацией», «Сказала члену комиссии: «Бог вас покарает», то есть грозила члену комиссии физической расправой» — и это еще не самые абсурдные предлоги.
Скандалы были разными: на участке возле метро «Преображенская» корпулентная председатель избирательной комиссии выгнала второго наблюдателя от партии «Яблоко». Оставшихся наблюдателей определили в загородку из школьных стульев, и урны, находчиво заслоненные корпулентной женщиной, практически не просматривались. «Вброс бюллетеней», утверждал один из наблюдателей, «засекли по глухому стуку». В какой-то момент мы с Машей потеряли друг друга: она поехала на тот участок, где кому-то грозили разбить камеру, я — на Арбат.
В избирательном участке №9, расположенном в арбатском переулке, в «Протоколе участковой избирательной комиссии» (расширенная форма), в графе количество «зарегистрированных избирателей на момент окончания голосования» уже в 13:00 маркером вывели красиво: «811». Голосование на этом участке было завершено досрочно, с изрядным опережением времени.
На Сретенке, 20, к 16:00 «количество зарегистрированных избирателей на момент окончания голосования» составило 2250 человек. Эта цифра была застенчиво вписана в графу простым карандашом, причем по карандашным следам было видно, что кто-то без успеха пытался переправить вторую цифру «2» на «8».
Больше всего нарушений, на мой взгляд, было на участке в районе «Преображенской» — вброс, наблюдателей специально посадили так, чтобы они не видели урн, на них орали и им открыто хамили. Как мне сказала председатель комиссии, крайне неприятная мелированная женщина, «без таких, как вы, было гораздо лучше. Вас специально ПРИДУМАЛИ, чтобы вы нам жизнь портили». Спокойнее всего было на участке в МГУ: наблюдателям разрешили встать рядом с урной, и они ходили, где хотели, их не пытались выгнать. Но и там были проблемы: все кабинки без штор (вообще открытые кабинки были на всех участках, кроме одного), одна из урн была опечатана не с четырех, а с двух сторон. Поэтому три наблюдателя от КПРФ стояли и не отрывали от этой урны взгляда. Все остальное пространство покрывали два яблочника, и две совершенно одинаковые с виду тетеньки-блондинки — одна от «Справедливой России», другая — от Единой. Пространство — холл главного здания МГУ, там балы дают — по размерам сопоставимо с вестибюлем метро, а выборы размазаны по всему периметру. Но это мелочи по сравнению с таким, например, нарушением: говорят, на участке в 4-м Вешняковском проезде наблюдателя от КПРФ жестоко избили, причем в нескольких метрах от участка.
Мне казалось, что этот день никогда не кончится: одинаковые участки, одинаковые нарушения: «выгнали, не пустили, обхамили журналиста, разбили камеру корреспонденту». Одинаково советские начальники комиссий. Одинаковые пирожки с одинаково порезанной капустой. Одинаково безвкусные шоколадные пирожные, в одном из буфетов для избирателей не без гастрономического расизма названные «Негритятами». «День Победы» в исполнении артиста Льва Лещенко из динамиков. Сковородки с тефлоновым покрытием, миксеры и косметика Avon на прилавках для успешно изъявивших свою волю.
А еще студенты с временной пропиской, пытающиеся штурмом взять участок № 152 «Центральный телеграф», чтобы все-таки проголосовать, хотя им уже сказали, что это невозможно. Через пять минут — наряды ОМОНа. Крики. Возмущение. Двое пятнистых людей выталкивают тех, кто успел зайти внутрь, на улицу:
— Не толкайтесь!
— Это мы не толкаемся, это мы вам по-дружески намекаем.
— Значит, намекаете? А что ж тогда, по-вашему, толкаться?
— А это вам не приведи бог узнать!
Автор — специальный корреспондент Esquire; специально для Forbes