Я никогда не понимал, что заставляет бизнесменов идти в депутаты и чиновники. Свой бизнес — это свобода. Свобода одеваться, как ты хочешь, работать, с кем хочешь и там, где хочешь. Свобода менять заказчиков, офис или компьютер, не согласовывая это с начальником, тетками из бухгалтерии или отдела кадров. Это возможность распоряжаться своим временем, а не тратить его на бессмысленные совещания. Это чувство, что твоя работа по-настоящему кому-то нужна, потому что за нее платят деньги. Добровольно, «при непротивлении сторон». В конечном итоге это ощущение, что твоя жизнь зависит от тебя.
Каждый раз, когда я наблюдал очередного бизнесмена, уходящего в чиновники, я не понимал, как можно променять все это на унылый серый костюм, кислое лицо и обязанность говорить и делать то, что тебе неинтересно и во что ты сам не веришь. Даже в обмен на доступ к бюджетам. Не в силах понять этих людей, я так и остался по ту сторону.
Я из того поколения, которое мечтало создать свой бизнес. В 2001 году примерно половина моих однокурсников мечтали иметь свое дело. Через десять лет путинского правления 80% выпускников мечтают работать в «Газпроме», «Роснефти» и других госкорпорациях. И для меня это мировоззренческая катастрофа.
В чиновники и депутаты идет строго определенный тип бизнесменов. Вряд ли можно представить себе Илью Сегаловича в роли сенатора, который подневольно несет бред о том, как важно не отдать детей-инвалидов в руки американцев. Не могу представить Олега Тинькова, подобострастно сидящего часами в приемной министра финансов или председателя Внешэкономбанка, чтобы между делом подсунуть ему презентацию, объясняющую, как важно создать национальную платежную систему и принудительно перевести на нее всех бюджетников. Или, например, издателей Lookatme, которые крутятся на селигерах в надежде, что им выделят несколько миллионов долларов на издание газеты, развивающей патриотизм у молодого поколения.
Хрестоматийный пример бизнесмена, согласившегося чиновничествовать, — депутат Сергей Железняк. Он утверждает, что заработал все деньги в бизнесе, а теперь за мелкий прайс трудится в Госдуме на благо Родины.
У меня с Сергеем Железняком много общего. Свои первые деньги я тоже заработал на наружной рекламе (их, впрочем, не хватило бы на обучение троих детей за границей), выступив посредником между транснациональной корпорацией и компанией Outdoor Media Management (OMM). OMM в то время был лидером рынка наружной рекламы Санкт-Петербурга. А по факту монополистом. Высококонкурентный рынок выглядел так: все самые хорошие поверхности — щиты на Пулковском шоссе и брандмауэры площадью в сотни метров, уродовавшие исторические здания в центре, принадлежали в основном ОММ. Реже — второму игроку, компании «Постер». На рынке было еще несколько операторов, которые могли предложить вам места разве что в родном районе Дмитрия Медведева Купчино или на проспекте Просвещения (это питерские Бутово и Алтуфьево).
Суперсделка заключалась в том, что я перепродал брандмауэр стоимостью $5500 за $8000, а прибыль в 45% мы поделили пополам с владельцами небольшого агентства, в котором я работал. В 2002 году это были неплохие деньги, поэтому мне захотелось еще. В силу возраста (а мне тогда только исполнилось 18) и романтизма я часто обращался за советом к международным деловым бестселлерам, которые в то время в мягких обложках издавала Стокгольмская школа экономики. Для увеличения прибыли гуру менеджмента рекомендовали мне контролировать цепочку создания стоимости.
Цепочка создания стоимости выглядела так. Изготовление баннера обходилось в $1200. Монтаж — около $200. Отчисления городу были такими незначительными, что сумму я уже не помню. Получалось, что на нашей суперсделке ОММ зарабатывало на $1500 больше нас.
В этот момент мне пришла в голову гениальная мысль. Если мы выбросим из цепочки ОММ, то сможем намного больше платить городу, дать меньшую цену заказчикам и сами неплохо заработаем. «Счастья всем», как у Стругацких. В мечтах я уже делил сверхприбыли пополам с владельцами крошечного агентства.
Реализации моих блестящих планов помешало самое обиженное деньгами, как казалось на первый взгляд, звено в лице городской администрации. А точнее, Городской центр размещения рекламы — ГЦРР. Тогда я был еще слишком наивен, чтобы понимать: городскую администрацию обидеть довольно сложно, а деньгами — особенно.
С идеей наперевес я начал атаковать чиновников ГЦРР на профильных конференциях и рассказывать, что мы небольшая компания и можем работать эффективнее. Все от этого только выиграют: город получит больше доходов в бюджет, а заказчики — более доступную рекламу. Хорошо, что это был 2002 год, потому что в 2010-м меня бы прямо с конференции увезли в дурку и обкололи аминазином. А в 2002-м мне деликатно объясняли, что есть два крупных игрока — ОММ и «Постер» — и хорошие поверхности будут получать они, потому что «все так привыкли».
Я начал задумываться, откуда у ГЦРР такие вредные привычки и как распространить их на своего работодателя. Так, помимо альпинистов, изготовителей баннера и конструкций, в моей команде появились еще два человека, обещавшие сформировать нужные привычки у ГЦРР и главного архитектора. Тот следил, чтобы никто не повесил 50-метровые сиськи напротив Казанского собора, предварительно не сверившись с его видением архитектурного облика города. В то время выражение «эффективные менеджеры» еще не было в ходу, но я понял, что это именно они: моя цепочка подорожала в два раза.
Но мы все равно были на 20% дешевле ОММ. Все еще надеясь заработать на своей гениальной, но уже не столь рентабельной идее, я пошел к крупному телекоммуникационному оператору. Мы выбрали места для брандмауэров и ждали финального утверждения бюджета. Но между мной и моими деньгами снова встала администрация города. Оператора настойчиво попросили добровольно стать спонсором трехсотлетия Санкт-Петербурга. Оператор согласился, а его рекламный бюджет уменьшился втрое и уже не вмещал такие большие носители.
Для тех, кто не помнит, трехсотлетие Петербурга — это такая личинка Олимпиады в Сочи. Первая масштабная обкатка технологии вымогательства денег у бизнеса под видом добровольных пожертвований на социально важное и патриотически значимое мероприятие. Тогда тоже всем обещали превращение Петербурга в один из мировых туристических центров. Праздник показали по федеральным каналам, но поток туристов вслед за потоком денег в город не хлынул.
Мне представляется, что бизнес-модель лидера московского рынка наружной рекламы News Outdoor, компании, подарившей нам депутата Железняка, была как две капли воды похожа на бизнес-модель ОММ. Подтверждением моей догадки служит то, что уже в 2004 году две компании слились.
У меня есть версия, что случилось с бизнесом News Outdoor, пока этой компанией управлял ныне патриот-единоросс Сергей Железняк, а владел друг Бориса Березовского Руперт Мердок. Возможно, это плод моего воображения и предвзятого отношения к «Единой России», а ФБР совершенно необоснованно расследует случаи коррупции в News Outdoor Россия. Тем не менее...
Ключевой компетенцией бизнеса было умение договариваться с городской администрацией. Оно даже в 2002 году стоило денег. А по мере укрепления стабильности, скорее всего, становилось дороже. Коррупция в России — это не привилегия государства. Взятки приходилось давать не только чиновникам, но и менеджерам корпораций за выделение бюджетов. Все эти расходы были неофициальными, но самыми ощутимыми. Если у тебя крупные заказы, но каждый раз все больше денег уходит на взятки, в какой-то момент начинает не хватать денег на развитие. Но остаются активы и большой оборот, под который тебе с удовольствием дадут кредит. Возможно, опять за откат. К тому же взятки нельзя легально отнести на затраты. Приходится связываться с обналом и «помойками». Однажды это оборачивается претензиями со стороны налоговых органов, которые в случае с News Outdoor имели место.
Главный закон российской экономики — аппетиты коррупционеров растут быстрее рынка. И вот ты обнаруживаешь себя владельцем (или руководителем) крупного бизнеса, который по уши в долгах и приносит деньги всем, кроме тебя.
Что делать с таким бизнесом? Во вражеской Америке их обычно банкротят. А владельцы или начинают новое дело, или продают себя в офисное рабство. Но в России на помощь таким компаниям приходят патриотичные банки с госучастием. Они покупают убыточный бизнес сильно дороже его рыночной стоимости. Мне в этой схеме опять видятся взятки. Но, возможно, я просто завидую тому же Сергею Железняку, потому что мой предпринимательский талант в области наружной рекламы ограничился той тысячей долларов, которые я заработал в 2002 году в Санкт-Петербурге. Он же, на мой взгляд, может записать себе в заслугу успешную продажу сомнительного с точки зрения прибыльности оператора наружной рекламы News Outdoor сомнительному с той же точки зрения госбанку ВТБ.
Когда ты много лет носишь деньги по кабинетам, так легко представить себя сидящим в нем. К тебе не придет налоговая, у тебя не порвется баннер, не сломается конструкция, не разобьются альпинисты, заказчик не кинет с оплатой, а ласково улыбающемуся с предвыборного плаката Владимиру Путину не наклеят ничего на лоб. Никаких рисков, только чистый денежный поток. Взамен от тебя не требуется ничего: ни собственных мыслей, ни собственных идей, ни собственной воли. За тебя решают, что ты должен говорить и делать.
Вчера ты получал MBA за рубежом, работал топ-менеджером у Руперта Мердока, отправлял детей учиться за границу, а сегодня ты заходишь в кабинет к какому-нибудь Володину и тебе говорят: «Будешь у нас патриотом». И ты начинаешь продвигать все российское, включая кино, хотя единственный российский режиссер, которого ты можешь вспомнить, — это Говорухин.
Может, потому, что он возглавлял предвыборный штаб Путина. По мне это равносильно полному уничтожению личности и попаданию в самую отвратительную форму рабства. Я бы чувствовал себя полным го..ом. А им — норм.