В конце 2012 года российско-американские отношения переживают удивительный период. С точки зрения практических интересов все вполне благополучно. Трения по сирийскому вопросу и — шире — из-за событий на Ближнем Востоке, разногласия относительно противоракетной обороны, вялые препирательства из-за ставшего уже мифическим расширения НАТО — ничто из этого не тянет на фундаментальные противоречия. Там, где двусторонние связи касаются по-настоящему важной для одного из партнеров темы, как, например, афганский транзит, и Вашингтон, и Москва действуют аккуратно, стараясь обходить острые углы. Да и по вечной теме демократии и прав человека администрация Барака Обамы ведет себя намного сдержаннее, чем среднестатистическое американское руководство, учитывая перемены в российской внутриполитической атмосфере. Даже пресловутый закон Магнитского приняли не сам по себе, как первоначально предполагали его инициаторы, а в качестве размена для ликвидации поправки Джексона-Вэника, давно (и вполне справедливо) вызывавшей аллергию у Москвы.
Откуда же такой накал антиамериканской экзальтации, вспыхнувшей через пару недель после того, как российское руководство с явным облегчением поздравило победившего на выборах Обаму?
Похоже, что решение ответить на закон Магнитского не симметрично, зеркально, как ожидалось («закон Бута» или «закон Ярошенко»), а использовав максимально чувствительную тему, да еще со щедрой инъекцией шовинизма, связано с желанием Кремля раз и навсегда поставить крест на использовании Соединенными Штатами российских внутренних тем в международном контексте.
Владимир Путин всегда придерживался классического подхода к международным отношениям. Он полагает, что принцип государственного суверенитета не может ставиться под сомнение, поскольку это — кроме прочих негативных последствий — ведет к расшатыванию системы. Стирание границы между внутренним и внешним подрывает структурную стабильность мира. С точки зрения российского президента, все происходящее в XXI веке доказывает пагубность либерального подхода, основанного на универсальности прав человека и, соответственно, праве вмешиваться в чужие внутренние дела во имя их защиты. Олицетворением такой логики выступают США. Благодаря своей политической философии и самоидентификации в качестве эталонной общественной системы они считают возможным и необходимым судить о положении в других странах, выносить приговор, а иногда и приводить его в исполнение военными средствами. Поскольку Соединенные Штаты являются сверхдержавой с широким спектром национальных интересов, морально-идеологический авторитет становится инструментом их реализации, одно от другого неотделимо. Так было всегда и сохранится до тех пор, пока Америка обладает статусом и ресурсами, которые позволяют ей осуществлять такое экстерриториальное применение собственных представлений о правильном поведении.
Москва в разные периоды по-разному реагировала на эту неизменную сущность США. Советский Союз, понятное дело, ее гневно отвергал, предлагая свою версию правильного поведения и, кстати, не гнушаясь ее навязывать, когда это возможно. Россия 1990-х годов де-факто признавала, что США выступают в качестве ментора и арбитра, хотя никогда с этим не соглашалась. Россия 2000-х резко полемизировала с Америкой по этим вопросам, отвергая критику и настаивая на том, что каждая страна сама определит траекторию своего движения к демократической цели. То есть цель не отрицалась, но путь к ней и применяемые средства считались суверенным правом. Россия 2010-х если еще не подошла к тому, чтобы перечеркнуть саму цель, то уж точно отказывается видеть США государством, имеющим хоть какие-то основания представлять себя моделью. Решительность ответа на закон Магнитского призвана показать, что внутриполитическая сфера должна быть целиком и полностью вынесена за рамки межгосударственной дискуссии.
Причин жесткости две. Первая — восприятие Путиным окружающего мира как чрезвычайно опасного и непредсказуемого. Глобализация и коммуникационная открытость стирают мембраны, раньше защищавшие государства от внешних воздействий, все негативные процессы вступают в резонанс и усиливают друг друга. Избежать этого полностью невозможно, президент России понимает, что изоляционизм в прошлом. Но тогда нужно хотя бы минимизировать влияние, залатать рвущиеся мембраны, превращая их в фильтры. По мнению Путина, политика крупных стран, прежде всего Соединенных Штатов, усугубляющих непредсказуемость готовностью везде вмешиваться, либо злонамеренна, либо безрассудна. И чтобы попытаться привести их в чувство, нужно резко ставить их на место.
Вторая причина — перемены, происходящие с Америкой. Осознание того, что страна больше не может тащить бремя гегемона, становится там все более явственным. Сначала казалось, что это отличительная черта Обамы как человека, относительно нетипичного в вашингтонских коридорах. Однако похоже, что такая мысль постепенно распространяется, равно как и идея о том, что США нужно делить груз управления процессами с теми, кто может взять часть на себя. Естественно, не против Америки, а в координации с ней. При этом те, кто разделяет американские ценности и принципы, то есть традиционные союзники, с практической точки зрения довольно бесполезны (Европа снизила амбиции и борется с глубоким кризисом). Так что опираться придется в основном не на тех, кто ментально близок, а на тех, кто способен внести вклад. Россия, какая бы она ни была, так расположена, что без ее содействия (или хотя бы отсутствия противодействия) решать задачи Соединенных Штатов почти невозможно.
Путин ощущает перемены в США и рассчитывает использовать их для того, чтобы изменить модель отношений. Сотрудничать готовы, но на равных и без малейших попыток каким-то образом влиять на наши внутренние процессы. Поэтому афганский транзит неприкосновенен, как бы ни ярились коммунисты и державники, а все, что имеет отношение к собственно российским делам, руки прочь в самой резкой форме. Любопытно, что на фейерверк демагогии, которым в декабрьские дни порадовали российские защитники детства, ответ из Вашингтона поступил весьма сдержанный. Сожаление, надежда, что решение неокончательное и даже предложение вернуться к ратифицированному совсем недавно соглашению по усыновлению, чтобы доработать его и устранить причины для прозвучавшей критики. Для российского президента это, скорее всего, станет подтверждением его правоты: если показать настоящую твердость, американцы это поймут и продолжат разговор. Та же ситуация, что и, например, с Сирией.
В оценке положения США и даже обстановки в мире Путин недалек от истины. Однако, сознательно отвергая всякие моральные компоненты (хотя именно в недавнем послании Путина теме нравственности и ценностей было отведено необычно большое место), российское руководство ставит себя в неудобное положение. Образ страны, которая для политической мести спекулирует на детях-сиротах, хуже, чем ярлык агрессора, который заработала Россия за войну с Грузией. Инструментализация тонкой и деликатной темы вызвала отторжение даже среди влиятельной части российского истеблишмента. Количество подтасовок и передергиваний в публичной риторике вышло за рамки допустимого даже для политической борьбы. Репутация России как солидной страны, которая выполняет подписанные соглашения, под вопросом. При этом действенного ответа на американский закон не получилось — кампания против усыновителей не нанесет Соединенным Штатам ущерба.
Нынешнее обострение не приведет к глубокому похолоданию между Россией и США, поскольку, повторю, объективно противоречия сейчас куда менее остры, чем раньше, а ментальные различия не новость. Проблема с происходящим одна — Кремль не там ищет источники угроз для будущего страны, о котором президент много говорит в последнее время. Увлекшись выравниванием статуса с Америкой, российское руководство жертвует при этом намного более важными вещами — моральным состоянием общества и его правящего класса. А это восстановить значительно сложнее, чем паритет суверенности с Соединенными Штатами.