Мир полон загадок. Я, например, много лет бьюсь над тайной российских дверей, причем порой буквально лбом о стекло. Они у нас если и открыты, то как-то криво. Вот стоит некое общественное здание: офис, магазин, вокзал, школа. Большая входная группа с рядом дверей, но при этом, скажем, из пяти дверей открыта лишь одна, в которую все и идут гуськом.
И более того, если на входе устроен тамбур, то обычно в первом ряду дверей открыта крайняя с одной стороны, а во втором ряду — крайняя с другой, так что тамбур приходится пересекать по диагонали. Даже в моем любимом Большом зале Консерватории в двустворчатых дверях на выходе неизменно открыта только одна створка, так что почтенная публика в шубах толкается и протискивается боком.
Скажут, что это вынужденная мера для экономии тепла в суровом российском климате. Все это было бы так, если ровно то же самое не наблюдалось бы и летом: с первыми весенними ласточками бездействующие двери почему-то не отпираются, все продолжают послушно ходить гуськом и замки ржавеют навсегда. Наши соседи по климату скандинавы и канадцы почему-то не считают нужным держать зимой большую часть дверей закрытыми, а используют все двери по фасаду.
Очевидно, у нас существует некое негласное правило, согласно которому вход и выход в общественное здание должны быть если не ограничены, то затруднены. Человек должен затормозить, потыкаться в закрытые двери, включить голову, обнаружить единственно правильную дверь, пересечь тамбур по самой длинной траектории и только после этого войти. Все это, чтобы он не думал, что внутрь можно попасть просто так, и лучше ощутил собственную незначительность перед величием учреждения.
И благо стоял бы за этим какой-то тайный план, сотрудник Первого отдела, распоряжение по режиму. Ничего подобного: за запертыми дверями стоят обычные уборщицы, кастелянши, вахтеры, охранники — рядовые носители власти, которая в этом случае олицетворяется связкой ключей. Запирают «лишние» двери на всякий случай, как бы чего не вышло. Пусть ходят не толпой во весь фронт, а строем по одному: так и контролировать людей легче, и подтирать за ними. Но эта власть уборщицы не случайна. Она структурная и дисциплинарная, как сказал бы Фуко; она глубоко прошита в российском сознании и отражает интенции высшей власти, raison d’état.
С точки зрения государства, у нас слишком много пространства, и люди ходят по нему, как заблагорассудится: то крестьяне за Дон убегут, то раскольники в северные скиты, а то и вовсе смутьяны свалят в Литву, как князь Курбский или Гришка Отрепьев. Свободу передвижения людей надо ограничить. Для этого создается крепостное право, порабощается сначала крестьянство (при Алексее Михайловиче), а затем и дворянство (при Петре), для этого Сталин связывает крестьян при помощи колхозов, а горожан — при помощи прописки, для этого драконовские правила регистрации, дефицит авиабилетов и гостиниц в СССР, вездесущие администраторы и дежурные по этажу. Homo mobilis, мобильный человек — это свободный индивид, а самодержавной власти не нужны свободные потоки людей, что при Царе Горохе, что в Советском Союзе, что, в общем-то и сегодня, хотя сейчас это прямо противоречит законам рынка, конкуренции и глобализации.
Россия — крайне немобильная страна, что подтвердит вам любой географ, и вереница запертых дверей на входе — лишь микросоциологический срез большой экономической и политической проблемы, наследие русской истории. У нас низкая социальная и территориальная мобильность, запретительные тарифы на внутренние перевозки, большой процент населения живет в регионах, в жизни не выезжая дальше своего областного центра. Не говоря уже о том, что в России лишь 17% граждан имеют загранпаспорт и всего 4% ездят за рубеж более одного раза в год.
Из той же серии чудовищно низкое качество транспортной инфраструктуры России. Владислав Иноземцев в недавнем исследовании с цифрами в руках доказал смехотворность притязаний России на звание транзитной страны и «евразийского моста»: средняя скорость грузовых составов в стране с учетом всех операций на станциях составляет 247 км в сутки против 1000 км в КНР, а все отечественные авиаперевозчики обслуживают меньше пассажиров, чем один ирландский бюджетник Ryanair. О качестве дорожной сети лучше всего свидетельствует недавняя трехдневная пробка на трассе Москва — Петербург: главная транспортная артерия страны, связывающая две столицы, по которой идет львиная доля импорта из балтийских портов, остается слабоосвещенной трехполосной дорогой в постоянном ремонте, по которой чадят списанные в Европе тягачи на лысой резине, намертво встающие в первый же гололед.
Дороги в России созданы прежде всего для беспрепятственного проезда власти, и эта задача решается зачисткой магистралей (будь то трасса Чита — Хабаровск для проезда желтой «Калины» или дороги столицы для инаугурационного кортежа) или спецтранспортом (фельдъегерские колокольчики, мигалки, спецномера, спецрейсы). В легендарном качестве русских дорог виновато не только легендарное же воровство, когда вместо строительства хороших дорог ежегодно чинят плохие, а из украденных сантиметров полотна вырастают рублевские особняки. Здесь проявляется глубинная логика русской власти, которой не нужны хорошие дороги, ибо они могут раскрепостить население, сделать его слишком самостоятельным и мобильным.
Запрещая «Марш свободы» 15 декабря, власть руководствовалась той же самой логикой. Нынешний городской протест прежде всего мобилен, рассерженные горожане весь год осваивали пространство мегаполиса, возвращая слову политика его первоначальный смысл: жизнь полиса, городские дела. Чистые пруды, Болотная, Сахарова, «белое» Садовое кольцо; а затем, по весне — все бульвары, «оккупаи» у Абая и на Баррикадной, прогулки литераторов, пленэры художников… На каждый новый выход в город власти соглашались со скрежетом зубовным, потому что на их глазах пространство Москвы приходило в движение и оживало, теперь не только Триумфальная по 31-м числам, но весь город двигался и дышал. Дошла очередь и до Лубянской площади, цитадели чекизма, и здесь полицейскую машину переклинило, впервые за год митинг был не согласован. Но те несколько тысяч людей, что пришли к Соловецкому камню, презрев мороз, запреты и страх задержаний, заявили свое право на мобильность и тем — право на пространство. Пробираясь с белой розой мимо зашторенных автобусов, шеренг омоновцев в валенках, через барьеры и оцепление, я чувствовал, как шаг за шагом исчезает страх и возвращается мой город: «Детский мир» и Мясницкая с Вышкой, «Библио-Глобус» и «Циолковский», Политех и Политеатр, как отступает пирамида власти, от президента и мэра до омоновца с палкой и бабушки с ключами, запирающей для порядка девять дверей из десяти.
В Новом году я желаю нам всем больше двигаться: пешком, бегом, на лыжах, велосипедах, ездить по России и за рубеж, гулять по бульварам и улицам, выходить на площади. Движение полезно для здоровья: и человека, и общества. С наступающим!