Олег Буклемишев — Forbes: «Мы с огромным трудом делаем то, что кажется элементарным»

Олег Буклемишев — директор Центра изучения экономической политики экономического факультета МГУ. В конце 1990х – начале 2000х годов работал в Минфине, а затем в правительстве: начальником отдела международных финансовых рынков министерства финансов, помощником министра финансов, помощником премьера, заместителем руководителя аппарата правительства. В 2004-2005 годах занимал позицию старшего советника банка Morgan Stanley. В МГУ с 2012 года. В 2015-м стал заместителем декана экономического факультета. С 2019 года является президентом Ассоциации независимых центров экономического анализа. Сфера исследовательских интересов Олега Буклемишева: государственный долг, макроэкономическая политика, валютное регулирование.

«Мы 30 лет жили без военного производства»

«[Вливания в ВПК] — это драйвер развития конкретных территорий, безусловно. Это драйвер развития конкретных предприятий. Но драйвер ли это развития экономики страны в целом? Я бы здесь поставил большой вопросительный знак. 

Мы же очень хорошо помним Советский Союз, в котором была большая доля военно-промышленного комплекса, и это доля тех самых регионов, которые через какое-то время стали убыточными, упадочными, ровно потому что там был сосредоточен огромный массив предприятий, мощностей, рабочей силы, того самого военно-промышленного комплекса, который внезапно стал не нужен, который не мог давать ни прежних объемов, ни прежних финансовых результатов. И когда это произошло, эти регионы действительно упали. Те, кто не нашел новой специализации, нового места в рыночной экономике, из разряда процветающих переместились в зону неблагополучия, где-то депрессии. Многие негативные характеристики, которые даются периоду 90-х годов, связаны в основном с вот этим индустриальным упадком. 

В чем заключается этот упадок? Не только в том, что была утеряна управляемость, перестали производить что-то великое и хорошее. Во многом это было связано с тем, что, как выяснилось, огромного военного производства не нужно, без него можно спокойно жить, и мы без него 30 лет спокойно жили.

И теперь снова возвращаемся туда: рассвет советского ВПК — это, наверное, середина 1970-х – начало 1980-х, потому что потом начинаются серьезные экономические трудности, и уже тогда в ВПК начинает приходить относительный упадок. Одна моя хорошая знакомая сказала, что город Ижевск последний раз чувствовал себя так хорошо, когда назывался Устиновым. Устинов — это же министр обороны Советского союза и человек, который во многом олицетворял военно-промышленный комплекс. Действительно, мы вернулись в каком-то смысле в ту же самую — мне не хочется говорить «географическую точку» — но в точку смысловую».

«Жизнь среднего россиянина за десять лет не улучшилась»

«[Главный риск сегодня] — нарастание нерыночной доли российской экономики. Нерыночной не только в смысле производимой продукции, но и в смысле поведения, потому что отрасли ориентированные на государственный спрос, очевидно ведут себя иначе, нежели отрасли, которые живут в рынке и ориентируются на рынок. Я глубоко убежден, что, если мы хотим улучшать жизнь людей, то Россия не может себе позволить долгое время функционировать с таким вот бременем в виде военно-промышленного комплекса огромных масштабов. 

Потому что экономика это же не та цифра, которая записана в ВВП, это рост реальных доходов. То есть увеличивается ли объем товаров, услуг, благ, которые люди могут приобрести. Есть волшебный 2013 год, когда был достигнут некий пик развития, в первую очередь с точки зрения доходов населения. Год назад мы отставали от 2013 года примерно на 8 процентных пунктов. То есть мы десятилетие, по сути, прожили с падающими или стагнирующими реальными доходами населения. Жизнь среднего россиянина за это время не улучшилась. И даже если мы увидим хорошие цифры экономического роста и даже подъема доходов в этом году, мы лишь чуть-чуть отыграем то, что мы проиграли в предыдущие годы. 

Это как раз свидетельство той точки, в которую мы попали. С 2014 года, по данным Стокгольмского института исследования проблем мира, Россия опережает другие ведущие державы по доле оборонных расходов в ВВП. Мне кажется, это не случайное совпадение. 2013 год, 2014 год… 

И самое главное, что меня беспокоит: каким образом потом это опять отматывать назад? Нет у нас такой мощности, чтобы содержать столь большое хозяйство, которое не формирует рыночного предложения. Это не только ОПК, это целый комплекс, не только связанный с производством. Это еще и оборонный комплекс, это действующая армия с ее численностью, с ее оплатой и так далее. Забрать ресурсы у этих стейкхолдеров будет очень-очень сложно. 

«Санкции создали психологический барьер»

«Уже во многих секторах видно, что многим зарубежным бизнесам не терпится вернуться на российский рынок, но я думаю, что все процессы будут носить очень инерционный характер. Я уже не говорю о том, что многие санкционные меры зашиты и в законодательство, и в привычки, и в логистику. Если вы выстроили огромную стену на границе, вы эту стену завтра не разрушите. Она будет в головах, по крайней мере, оставаться довольно долго. 

Я все время говорю, что международное сотрудничество — это личные контакты, в первую очередь. Сейчас мы разорвали очень много контактов. Вы просто не будете знать, кому позвонить в какой-то момент, чтобы восстановить ту связку, которая у вас разрушилась. Поэтому в этом смысле я остаюсь пессимистом, не думаю, что быстро все вернется на круги своя. Финансовые связи разрушены, производственные связи разрушены, логистические цепочки разрушены. Где-то там уже все перетащено в другие зоны. 

Мы сейчас с огромным трудом, значительными усилиями и сложностями делаем то, что кажется элементарным. Берешь и импортируешь, берешь и покупаешь — мы сейчас то же самое делаем с огромным количеством издержек, причем не только материальных издержек, издержек психологических.

Я думаю, что санкции создали огромный психологический барьер. Мы жили где-то со второй половины 1980-х годов в некоем убеждении, что мы не ограждены враждебностью, и с той стороны тоже шло движение вперед. Есть такой термин «мирный дивиденд», когда государства перестали тратить на войну столько, сколько они тратили в начале 1980-х. И то, что произошло и благодаря перестройке, и благодаря распаду Советского Союза, вот этот мирный дивиденд, он немалую роль сыграл в процветании, которое затем отразилось в высоких темпах экономического роста, в технологических прорывах. А сейчас этот мирный дивиденд забирают назад».

Остается только недвижимость

«У россиян исчезли же варианты сбережений. Смотрите, что у нас было раньше: у нас был наличный доллар, у нас был доллар в виде банковского вклада, у нас были депозиты рублевые, у нас были разные инструменты рыночные. На сегодня мы можем, мне кажется, смело выкинуть депозиты в иностранной валюте, поскольку российские банки их больше почти не предлагают, если предлагают, то по невыгодным условиям. Мы более скептически смотрим на иностранную валюту в наличной форме, потому что 9% инфляции. Человек, который держит в кармане такую купюру, должен хорошо осознавать, что за 2022 год, например, 100-долларовая купюра стала 91-долларовой с точки зрения покупательной способности. 

Раз так, что у нас остается? Недвижимость. Я знаю людей из регионов, которые специально покупают квартиры, допустим, в Новой Москве, и называют это своей пенсией. Это тоже способ сбережений. Я думаю, что немалая часть этого рынка представляет собой именно инвестиционную составляющую, людей, которые решили сдавать [квартиры], может быть, продать когда-то. Пузырь это или не пузырь, судить сложно, потому что очень сложно сориентироваться, насколько велик этот сегмент. 

И есть еще один немаловажный момент: в России в последнее время большая часть прироста ввода жилья обеспечивается частным жилищным строительством. То есть люди вводят жилье сами. По сути это тоже сберегательный процесс. Они не только улучшают себе жилищные условия, они вполне возможно смотрят на это как на бытовую правильную инвестицию. С этой точки зрения, то, что происходит на рынке недвижимости, — это очень сложное сочетание разных обстоятельств, переплетающихся трендов, но это еще одна картинка, что тревожность присутствует».

Прогноз на 2024 год

«2024 год, мне кажется, мы проходим легко. У правительства довольно много резервов на сегодняшний момент. Это и пресловутый фонд национального благосостояния, и остатки, которые болтаются на казначейских счетах и постоянно гоняются по контуру. В общем, это изрядные суммы, 6 трлн рублей. 

Второе, мы видим, что произошло с бюджетом этого года. Первая половина года выглядела тревожненько: расходы опережали доходы сильно, рос дефицит. Но потом зажали расходы бюджета, я, честно говоря, не ожидал, что будет настолько консервативная политика. И потихонечку-потихонечку с помощью ослабления рубля и с помощью повышенной инфляции, которая играет на более длительных горизонтах, оказалось, что дефицита уже и нет. Мы вылезли в профицит, и дополнительные усилия по подъему доходов, в том числе, за счет тех же налогов на сверхдоходы, принесли результат. 

Снаружи все тоже выглядит не так катастрофично, как описывали архитекторы санкций. И все: мы в конце года ждем хорошего исполнения бюджета, дефицит меньше, чем ожидалось, и так далее. В 2024 году если опустится еще рубль — ну, будет повыше инфляция, чем запланировано. Все регулируется. А если этого не хватит? Есть резервы, в конце концов. С точки зрения текущей сбалансированности никакой проблемы нет. Людей, которые думают вперед, должны больше сейчас беспокоить вещи, выходящие за рамки такого горизонта».

Также в интервью с Олегом Буклемишевым: о рисках, которые несет сотрудничество с Китаем, угрозе мобилизационной экономики и перспективах тех, кто остается в России.  Полную версию смотрите на канале Forbes в YouTube.