Гузель Санжапова — Forbes: «Мне бы хотелось, чтобы у деревни появился свой голос»

— Ты выросла в Екатеринбурге, что это за город?

— Дерзкий. Как мне кажется, Урал вообще про предпринимательство еще с каких-то исторических времен.

— В СССР как таковых предпринимателей не было, но были, безусловно, предприимчивые люди, которые находили какие-то пути, крутились. Твои родители такие?

— Нет. Мне сложно судить про СССР, потому что я 1988 года выпуска, мое детство приходится на начало 1990-х. С одной стороны, мой папа предприимчивый, а с другой — он учился на горного геолога, закончил горный институт и работал в шахте, но в какой-то момент остался без работы. А дальше, в начале 1990-х, какой был выбор? Маленький ребенок, нужно кормить семью. Я помню, как мама свою зарплату на скорой помощи получала крупой, мы за гречкой ходили на центральную подстанцию. Хочешь не хочешь, а начнешь крутиться. И так мой папа в какой-то момент занялся бизнесом, что он тогда только не продавал.

В какой-то момент у него появились места на рынке, он начал продавать одежду. Моя первая подработка — с папой вместе, мне было около шести лет, я с одной точки на рынке в другую носила запасные размеры, потому что не было денег, чтобы купить две полные сетки товаров на каждую точку. У меня была зарплата — в пластиковом стаканчике две сосиски с кетчупом и кусочек серого хлеба. Ничего из этого я теперь не ем.

Вечером мы приходили домой и втроем лепили пельмени, чтобы потом с утра нафасовать это все в глиняные горшочки, которые до сих пор «живы», и пойти продавать соседям. 

На лето меня всегда отправляли к бабушке в Красноуфимск. Мы с ней собирали ягоды, сдавали их на продажу, пекли пирожки из того, что вырастили на огороде, из капусты, например. В Красноуфимске раньше была узловая станция, мы там продавали пирожки: я ходила с маленькой корзинкой с одного конца поезда, бабушка с большой корзинкой — с другого. У меня всегда были свои карманные деньги, с детства я знала, что такое деньги и что такое зарабатывать. В 12 лет у меня был самый классный бизнес — продавала петарды в школе. Меня потом чуть не выгнали из-за этого.

Был 2000 год, и мне папа в какой-то момент принес с рынка пачку петард. Это была такая диковинка! Я с ней пришла в школу, все благостно расстреляли, а потом стали спрашивать, где взять еще. Пришла к папе, говорю: «Папа, купи мне еще петарды». Он сказал: «Нет, не куплю, руки оторвет». И тут приехала бабушка, у меня были свои карманные деньги, я говорю: «Бабушка, поехали за петардами на рынок?» А она: «Поехали». Как сейчас помню, купили 100 пачек.

В день я продавала по 20 пачек, я покупала по пять рублей, продавала по 10. В месяц моя чистая прибыль была больше, чем зарплата мамы на скорой помощи. Я очень хорошо это помню, тогда в 12 лет поняла, что есть работенка выгоднее, чем людей на скорой помощи спасать.

— Мама до сих пор работает на скорой?

— Да.

— Хотя здесь, в Малом Турыше, она тоже занимается многими вещами, насколько я понимаю.

— Моя неуемная энергия от мамы, у мамы такое шило, что я не успеваю за ним.

— А отец?

— В деревне всегда найдется работа. Во-первых, у него есть пасека; во-вторых, у него есть производство; в-третьих, у него есть куча всяких мужских прекрасных игрушек и развлечений, типа трактора, косилки. Он всегда находит что сварить, еще что-то сделать, всегда при деле.

— Почему ты занялась деревней?

— Это родная деревня моей бабушки, папа в 2005 году по абсолютной случайности купил здесь дом, перевез сюда пасеку своего отца. В 1987 году, на второй день свадьбы, мама с папой здесь собирали грибы, ему здесь очень понравилось, и, когда пришло время перевозить своих родителей поближе, он вспомнил про эту деревню. Здесь продавался дом за 30 000 рублей, его он и выкупил.

— Сейчас ты занимаешься только деревней? 

— Ну, во-первых, я занимаюсь в деревне производством, а у производства есть офис. Во-вторых, мы с тобой находимся в глэмпинге, это, так скажем, сайд-проект, то есть уже не семейный бизнес. В отличие от производства, у меня здесь есть действующий партнер, Анастасия Гулявина, и, соответственно, глэмпинг — это отдельная боевая единица. 

Еще сейчас я помогаю с открытием кофейни в Москве, потому что вижу, что мой опыт и компетенции могут помочь. Я тот человек, который очень любит строить разное и запускать фактически из говна и палок что-то. Сейчас я еще вплотную занимаюсь кофейней, так сказать, с дальним прицелом, потому что мне очень нужен опыт обустройства пространства, в которое приходят люди не только поесть. Нам все это предстоит проходить с общественным центром — это еще одна моя прекрасная работа, которая связана с Малым Турышом.

Еще очень много летаю по России, рассказываю, чем я занимаюсь, какие компетенции у меня есть, где я могу поделиться опытом, и стараюсь каждому предпринимателю где-нибудь в маленьком городе сказать, что, если ты хочешь, — у тебя все получится. Например, сейчас мы с тобой в Малом Турыше, завтра утром я буду в Екатеринбурге, на следующий день у меня мероприятие в городе Заполярный, затем в Сколково.

Все, что я делаю в деревне, делается только для того, чтобы Малый Турыш существовал и жил комфортно. Моя задача — сделать так, чтобы деревни сохранялись, и все те деревни, которые смотрят на наш проект, шли по этому же самому пути. Я очень надеюсь, что через 10 лет там будет много предпринимателей. Там будет не одна Гузель, на которую очень часто показывают пальцем, когда хотят говорить про развитие регионов, а там будет 10 Гузелей. Если говорить через 100 лет, мне бы очень хотелось, чтобы мои потомки продолжали дело. Сегодня, когда мы рассуждаем о политике, экономике, рассуждают обычно люди в городах, но никто не слышит голоса деревни. Мне бы очень хотелось, чтобы у деревни появился свой голос, и голос деревни как раз состоит в тех предпринимателях, которых уже много, просто их пока не знают.

— Как сделать этот тренд массовым?

— Во-первых, нужно время. Во-вторых, уже достаточно примеров, когда кто-то что-то делает. И я оглядываюсь на свой 10-летний опыт. Я понимаю, что когда-то все начиналось с того, что «Эй, баба, иди борщи вари». А сегодня ко мне в разных регионах нашей большой страны подходят мужчины, пожимают руку и говорят: «Гузель, спасибо вам большое, пять лет назад я посмотрел ваше выступление, и вы мне дали хороший пинок под зад. Я пошел и построил производство в своей родной деревне». Поэтому сегодня, когда я говорю о сельских предпринимателях, я говорю о тысячах людей. И очень радуюсь. Я понимаю, что нам нужно просто еще чуточку времени, самое главное — не мешать. По факту людям, которые ведут бизнес на сельских территориях, им сегодня даже денег не нужно. Им нужно в первую очередь чувство плеча. Потому что очень часто тебе нужен просто совет человека, который прожил уже весь опыт, который ты сейчас проходишь. И поэтому у нас в деревне есть образовательная программа для сельских предпринимателей, когда люди с разных регионов страны приезжают к нам в Малый Турыш учиться и посмотреть, что, оказывается, этот самый прекрасный и известный бизнес — вообще-то про говно и палки, как и у них. Они приезжают, радуются, уезжают и делают дела еще больше и лучше.

— Чем здесь жили люди до твоего приезда? Они просто получали пенсию?

— Пенсия, огород. Им до сих пор живут. Своя картошечка гораздо вкуснее, чем если ты купишь ее у соседа. В Большом Турыше есть фельдшерско–акушерский пункт, школа, детский сад, клуб, библиотека.

— То есть это бюджетные организации, государственная пенсия и один, наверное, магазин. Или магазинов здесь нет?

— Магазинов в Большом Турыше (поселение, в состав которого входит деревня Малый Турыш. — Forbes) три. Нашего [в Малом Турыше] нет. Раньше был. Его закрыли, кажется, году в 2015-м. Ну, как нерентабельный, понятное дело. Потому что люди приходят в магазин, когда у тебя нет денег, там были большие долговые книги. Кто-то берет в долг, с пенсии обещает отдать. А потом получается что-то вроде подумал, что отдал, и не отдал. Из-за этого было очень много конфликтов. В какой-то момент магазин закрыли. Есть автолавка, 13:30 в четверг.

— Ну, это не «Яндекс Лавка», которая за 15 минут приезжает.

— Нет, конечно. Это обычная реальность. Тут этим никого не удивишь. Есть магазин в Большом Турыше, если очень надо — идешь пешочком, это нормальная дистанция — 3 км. Туда 3 км и обратно. Либо на велосипеде едешь. А если уж надо «Пятерочку», то, конечно, надо ехать в Красноуфимск. Это 30 км. Автобус раз в день. Ты можешь либо приехать, либо уехать.

— Когда ты сюда приехала, что здесь было?

— Ничего.

— Русская деревня умерла?

— Знаешь, мне кажется, это какой-то закономерный исторический процесс перерождения, наверное. Я бы не рискнула сказать, что она умирает, хотя об этом очень часто говорят. Да, действительно, мы можем это видеть. Но то, что я наблюдаю, я сейчас говорю про картину маленькой уральской деревни, я скажу, что нет, она живет. Вопрос только в том, как сделать так, чтобы эта жизнь зарождалась еще больше, чтобы это было не дожитие, а развитие. Мне сразу стало понятно, что можно сделать что-то общее, что будет про любовь к природе вокруг, про любовь к своему дому и про какое-то общее дело. Чтобы деревня развивалась фактически сегодня, нужно, чтобы был какой-то человек, который обрисует рамочки, наладит связи, скажет: «Посмотрите, вот так ведь можно». И когда у всех появляется какое-то общее дело и ответ на вопрос «Зачем?», который формируется не потому, что я так сказала, а потому что люди так совместно в какой-то момент решили, появляется совсем другой смысл, потом начинают появляться другие предприниматели.

— Есть аналоги таких деревень, как Малый Турыш, где тоже что-то в России происходит?

— Очень люблю Голубино, это населенный пункт, Пинега рядом, это Архангельская область. Мои друзья там практически восстановили когда-то старые то ли лагеря, то ли турбазы, сейчас там экоотель. 

Если так поискать, то будет много таких мест. Один раз я приехала в Иркутск в командировку, и ко мне подходят две женщины, такие очень нетипичные для иркутян, рыжие, говорят с каким-то странным акцентом. Они принесли мне хлеб и стали рассказывать, что они... народ называется голендры, их вообще на всю Россию примерно 2500 человек, говорят на смеси белорусско-польского, молятся еще на каком-то, очень малочисленный народ. Эти женщины построили пекарню у себя в деревне и на деньги пекарни стали строить церковь. Вот таких маленьких проектов на самом деле много. Просто о них никто не рассказывает. Я знаю сотню таких историй.

— То есть в деревнях не спиваются, как принято считать?

— В татарских деревнях, надо понимать, все-таки гораздо меньше пьют, чем в каких-то других регионах и с другим этническим составом. Во-вторых, надо понимать, что те, кто много пил, их с нами уже нет. Ковид помог. Это звучит очень жестоко, но это действительно так.

— Ты здесь своя или все-таки городская, приезжая, не своя?

— Это процесс, чтобы стать своей, на это ушли годы. Мне очень повезло, что здесь родилась моя бабушка. Но я в деревне, когда маленькая была, была пару-тройку раз. Определенно точно завоевывать какое-то уважение — это потребовало времени и определенных действий. Потому что, во-первых, деревня татарская. Я, как собака, — я не говорю по-татарски, но я все понимаю. Когда по-татарски не говоришь, ты такой, немножечко не свой. Второе, я, мягко говоря, не вписываюсь в стереотип. 

— Мусульманской женщины?

— Ну да. Патриархальной деревни мусульманской женщины. В-третьих, у меня есть образование, и я очень немножечко выбиваюсь, что ли, с точки зрения кругозора — того, что я видела в своей жизни и на скольких языках я говорю. Потребовались годы, чтобы я стала своей.