Константин Райкин — Forbes: «У порядочности есть ширина, где можно совершить маневр»

Константин Райкин — актер, режиссер, художественный руководитель театра «Сатирикон». Сын советского эстрадного артиста Аркадия Райкина. Ректор и художественный руководитель основанной им в 2012 году «Высшей школы сценических искусств». В 2016 году на съезде Союза театральных деятелей Райкин выступил с резонансной речью о «наездах на искусство», раскритиковав цензуру и закрытие спектаклей и выставок со стороны «оскорбленных людей», которые прикрываются словами о патриотизме и нравственности. Ассоциация театральных критиков назвала его «Человеком года» с формулировкой «за смелость и бескомпромиссность в отстаивании свободы творчества». В феврале 2022 года Райкин подписал антивоенное обращение с призывом остановить вооруженные действия на Украине и сесть за стол переговоров. В 2023 году в числе других артистов дал личное поручительство за режиссерку Женю Беркович, которую обвиняют в оправдании терроризма. 

«Вправлять духовный сустав»

«Мы стараемся работать, мне кажется, что это очень важно — работать сейчас, играть спектакли, потому что любой спектакль нашего репертуара — это утверждение каких-то очень важных вещей с точки зрения разделения добра и зла, утверждение очень важных установок для человека. Откуда они черпаются? Что меня питает и формирует как человека, как гражданина? Наши великие писатели, наши великие поэты и вытекающие оттуда установки, взгляды на жизнь. 

Мне кажется, что очень важно с помощью сцены, с помощью театра продолжать это утверждать и как бы все время вправлять духовный сустав зрителю: что хорошо, что плохо, что мерзко, а что замечательно. Потому что сейчас очень перепуталось, сейчас очень много мути в жизни и в головах, очень много злобы, очень много подмены понятий. Сейчас очень много изолгавшихся слов: изначально высоких, но которые так часто употребляются в низких целях, что эти слова уже не хочется, так сказать, брать в рот. Поэтому театру очень важно сейчас работать, чтобы зритель получал заряд гуманизма».

О внимании цензоров к спектаклям

«В театр ходит абсолютное меньшинство людей. По мировой статистике, если взять город, где есть театр, то в театр ходят не более 9% населения. То есть даже если кто-то со школой, с классом попал один раз в жизни, то он уже входит в эти 9%. А больше 90% населения любого города мира вообще в театре не были никогда в жизни.

Но театр — это все-таки очень сильный микроб. Это микроб, конечно, но это очень сильный микроб. Понимаете, жизнь так устроена, что эти 9% могут что-то очень сильное взбаламутить, наверное. Во всяком случае, какие-то умные, осторожные люди — так их назовем — они понимают, что на это совсем закрывать глаза не надо. Я же родом из советской власти, я же жил во времена, когда по многу раз сдавали один и тот же спектакль всяким управлениям культуры, комитетам, которые пытались такие спектакли, если это был живой, сильный, мощный спектакль, до неузнаваемости изменить, изуродовать. Но все-таки театр, как правило, был зоной большей свободы, чем кино и телевидение. В театре иногда звучали какие-то [значимые] высказывания — я знаю это и по своему отцу, и по Театру на Таганке, и по «Современнику», и по БДТ. Там происходили какие-то высказывания, которые трудно было представить себе на экранах и телевидения, и кино». 

О том, нужно ли отстаивать своих

«Вопрос цены. То, что я к этому [запретам на прокат фильмов, запретам на участие в спектаклях актеров по политическим причинам и т. п.] отношусь плохо — это совершенно естественно и однозначно. Понимаете, у меня есть дело моей жизни, я руковожу государственным федеральным театром, но создавали этот театр не федерация и не государство, а мой отец, а потом я. И это мне очень дорого и, более того, не просто дорого, а это то, что является в прямом понимании смыслом моей жизни. Я считаю, что на сегодняшний день этому театру я необходим, потому что если он меня лишится, а я — его, я потеряю смысл жизни и буду как-то без смысла пытаться выжить, но и для театра это будет разрушительная ситуация. Поэтому я дорожу и взвешиваю. Взвешиваю. 

Существует мое понимание порядочности, которое не должно быть нарушено. Но эта порядочность имеет некоторую ширину, где можно совершить маневр. Это какая-то дорожка, она не широкая, но все-таки она имеет ширину: с одной стороны этой дорожки — подлость, с другой стороны — безрассудство. То есть я могу сделать что-то, что меня тут же лишит моего театра, моего дела, мое дело будет лишено меня и разрушится. А с другой стороны есть подлость, то есть я не совершу каких-то поступков, которые, как мне кажется, за чертой. Есть определенная черта. Есть вещи, которые требуют обдумывания, я бы так сказал, а есть вещи, которые категорически не будешь делать».

«У меня есть своя красная черта»

«У меня был спектакль «Все оттенки голубого», который шел восемь лет с большим успехом. Это очень талантливая пьеса, очень хорошо играли артисты, хорошо воспринимал зрительный зал. Очень острая тема, я не знаю другой отечественной пьесы, которая бы так серьезно, открыто и откровенно раскрывала эту тему. Хотя на самом деле для меня в этой пьесе гораздо более широкое толкование и смысл — совсем не про гейство, хотя по сюжету речь идет именно об этом. 

Мы его [этот спектакль] поиграли, и когда вышли постановления по поводу закона [речь идет о полном запрете пропаганды ЛГБТ, педофилии и смены пола в рекламе, книгах, кино и СМИ, введенном в ноябре 2022 года], мне предложили это не играть. Я сказал: «Хорошо, мы его не играть не будем». Это жертва? Это жертва, но я считаю, что она возможна. 

Как вам сказать, я могу многое себе позволить по части говорения неправды. Если надо в личной беседе какому-то неприятному человеку, от которого что-то зависит, сказать льстивые слова — скажу, ничего, утрусь, поцелую его, ничего. Потому что мое самолюбие находится в театре, в его судьбе. Но, скажем, совершать какой-то поступок, который бросит тень на театр и на имя моего отца… Ну, есть просто вещи, которые папа мне не позволяет делать. У меня есть своя шкала и своя красная черта».

О желании попробовать работать на Западе

«Я, например, никогда не работал не со своими даже внутри страны. Я работаю только со своими, потому что я так устроен. Наверное, это называется деспотизм или, если хотите, тирания. Наверное, меня могут выдержать только очень мои люди, мной выращенные. 

Россия все-таки очень театральная империя — сейчас слово «империя» звучит, может быть, сразу в нескольких смыслах — я имею в виду, что это мощнейшая театральная держава с гигантской театральной традицией, и здесь свой уклад, свои правила, свой стиль. Поэтому, конечно, сложно в другой стране. [Но] это, наверное, очень интересно — преодолеть эти препятствия.

Понимаете, для любого мужчины должно быть какое-то место, где, когда он говорит, все молчат. Вот это [Театр «Сатирикон», Высшая школа сценических искусств] такое место для меня. Я его устроил, я так много сил на это потратил, что еще раз… Там нет такой роли — Константин Райкин. Ты приехал туда со своими словами, текстами, а там нет такой роли. Там другие тексты, другая пьеса идет. 

Поздновато. Мне поздновато. Опять войти в формулу «тебя не надо, а ты есть». Для меня эта формула была актуальной очень долгие годы здесь. Я сын Аркадия Райкина. Мне очень дорого стоило это доказательство, и  до сих пор недешево. Еще раз эту пьесу начать писать с чистого листа. Там полно своих замечательных мастеров. Опять приехать с поднятой рукой, дескать, вот я хочу кое-что сказать и предъявить. Поздновато».

Также в интервью Константина Райкина: как изменилась российская публика, что будет с театром в изоляции и может ли в нем произойти поворот на восток. Полную версию смотрите на канале Forbes в YouTube.