Запрет любых действий: как в деле DOXA проявилась новая судебная практика
Ограничения без изоляции
18 апреля исполнится ровно три года со времени принятия статьи 105.1 российского УПК, установившей новую меру пресечения в виде запрета определенных действий. Законопроект о ее введении в качестве более гуманной альтернативы домашнему аресту и залогу был внесен в Госдуму еще в ноябре 2015 года, но был принят далеко не сразу. В пояснительной записке в качестве важной цели законопроекта депутаты обозначили «сокращение репутационных потерь, связанных с удовлетворением Европейским судом по правам человека <...> жалоб граждан Российской Федерации». Таким образом, новая мера пресечения отчасти стала ответом на негативное отношение международных судебных органов к практике российских судов, избиравших заключение обвиняемых и подозреваемых под стражу в качестве если не единственной, то основной меры пресечения.
Обосновывая актуальность запрета отдельных действий, законодатели указывали, что ни залог, ни домашний арест не стали реальной альтернативой заключению под стражу. Проанализировав данные судебной статистики за 2010-2014 годы, они отмечали, что доля удовлетворенных судами ходатайств об избрании мер пресечения в виде залога и домашнего ареста за это время не превысила соответственно 0,42% и 2,43 % от общего числа удовлетворенных ходатайств.
В пояснительной записке упоминалась и позиция Конституционного суда. Еще в июне 2009 года суд постановил, что «факт лишения свободы необходимо устанавливать по сущностным признакам, таким как принудительное пребывание в ограниченном пространстве, изоляция человека от общества, семьи, прекращение выполнения служебных обязанностей, невозможность свободного передвижения и общения с неопределенным кругом лиц».
Эти обстоятельства, по мысли законодателя, требовали появления в уголовно-процессуальном законе запретов и ограничений, которые не предусматривали бы изоляцию обвиняемого (подозреваемого) в жилище, но при этом могли бы частично ограничивать свободу передвижения такого лица. В итоге в иерархии мер процессуального принуждения запрет определенных действий встал на две ступени ниже домашнего ареста, как более строгой меры пресечения.
Известным позитивным примером этого запрета может служить дело сестер Хачатурян, обвиняемых в убийстве отца. Вначале их заключили под стражу, но затем мера пресечения всем сестрам была смягчена. Суд запретил обвиняемым покидать места жительства с 21:00 до 07:00. Кроме того, был установлен судебный запрет на использование любых видов связи, на общение между собой и с кем-либо, кроме адвокатов и следователя, а также запрет на комментарии СМИ по существу уголовного дела. Такого рода запрещения и ограничения по уголовным делам представляются допустимым и вполне разумным балансом между правами обвиняемых лиц, интересами следствия и целями правосудия.
Жизнь других. Почему общество не(достаточно) борется за сестер Хачатурян
Подмена понятий
В деле редакторов DOXA логика получилась обратная. Непросто вообразить себе ситуацию, при которой выбранная судом интерпретация нормы закона, сведенная к 60 секундам ежедневной свободы, была бы оправдана реальной процессуальной необходимостью. При таком подходе даже самую «вегетарианскую» меру пресечения — подписку о невыезде и надлежащем поведении — можно трактовать как наложение запрета покидать не населенный пункт, а жилище. Очевидно, что законодатель, устанавливая в уголовно-процессуальном законе иерархию различных мер пресечения, вряд ли предполагал, что правоприменитель попытается все эти меры свести к лишению свободы.
Пример журналистов DOXA доказывает, что запрет определенных действий может не только не уступать домашнему аресту по объему и строгости налагаемых ограничений и запрещений, но и превосходить его. Это говорит о проблемах и с формулировкой нормы, и с судебной практикой ее применения. Суд не должен идти путем соблюдения лишь формального, внешнего соответствия судебного решения норме закона. С другой стороны, формулировки закона не должны требовать от правоприменителя слишком больших усилий для понимания пределов действия нормы или ставить его в ситуацию выбора между гуманным и эффективным.
Суд запретил редакторам журнала DOXA выходить из дома и пользоваться интернетом
В 2018 году мера пресечения в виде запрета определенных действий была фактически выделена из домашнего ареста. Если провести сравнительный анализ, мы увидим, что запреты, перечисленные в статье 105.1 УПК, ранее определяли именно условия домашнего ареста. Изучение судебной практики свидетельствует о том, что как должностные лица, производящие расследование уголовного дела, так и суды с трудом проводят границу между запретом определенных действий и домашним арестом. Искусственно поставленный в ситуацию выбора между одинаковыми по сути мерами пресечения, правоприменитель в современных условиях закономерно выберет ту из них, которая позволяет ввести максимум запретов при наименьшем уровне внешнего ограничения прав личности. В этом смысле запрет определенных действий выгодно отличается от домашнего ареста: разъяснения высших судов страны традиционно воспринимаются судами общей юрисдикции весьма сдержанно; от решений ЕСПЧ, подобных постановлению от 10 января 2012 года по жалобам № 42525/07 и № 60800/08 «Ананьев и другие против Российской Федерации», использованному для обоснования нормы о запрете определенных действий, нас отделяет уже немало лет.
Так что рассчитывать на стабильную гуманизацию судебной практики применения мер пресечения, альтернативных лишению свободы, возможно только после уточнения положений Уголовно-процессуального кодекса. До того мы будем вынуждены существовать в слабо предсказуемых условиях правоприменительного волюнтаризма, с неизбежным риском искажения как духа, так и буквы закона.
Мнение автора может не совпадать с точкой зрения редакции