Жизнь других. Почему общество не(достаточно) борется за сестер Хачатурян
Два месяца назад сестрам Крестине, Ангелине и Марии Хачатурян было предъявлено обвинение в убийстве своего отца по предварительному сговору. Каждому понятно, что в такой формулировке речь идет об одном из самых страшных преступлений, которые вообще бывают в юридической практике, и о соответствующих сроках наказания — от восьми до двадцати лет тюремного заключения. И несмотря на то, что следствие, как выяснил «КоммерсантЪ», подтвердило факты издевательств отца над дочерьми (отказав в возбуждении уголовного дела в связи с его смертью), в социальных сетях до сих пор не утихают дебаты о том, кто в этой истории является настоящей жертвой, а кто преступником. Хотя отец жестоко издевался над девочками практически все годы их не очень долгой жизни — бил, унижал, а среднюю и старшую насиловал. Многие жалеют девочек — они были совершенно одиноки и полностью зависимы, однако, пишут их оппоненты, убийство есть убийство. Причем убийство не чужого человека, а родного отца, который их растил, обеспечивал всем необходимым и даже иногда возил отдыхать — смотрите, на старых фотографиях они улыбаются и модно одеты.
На самом деле дебаты вокруг этой уголовной истории отражают даже не один, а несколько важных расколов в современном обществе: и о мере возможной самообороны в отчаянной ситуации, и о степени «проницаемости» семьи для служб социального надзора (вмешайся они вовремя — убийство можно было бы предотвратить). А еще о том, что вообще представляет собой семья в России — и до каких пределов может простираться родительская власть. Конечно, никто не будет поддерживать право отца на развратные действия по отношению к детям, но к физическим наказаниям в нашем обществе отношение все еще двойственное — как высказался в свое время известный шоумен, «о том, что нельзя бить детей, могут говорить только люди, у которых нет детей», дети, по сути своей, — «зверушки».
Собственно, из материалов уголовного дела, дошедших до СМИ, вполне понятно, что никакого другого пути для доведенных до отчаяния девочек не было — их мать была бесправной иностранкой, и они не смели поддерживать с ней отношения, никаких родственников, готовых вмешаться в их судьбу, не было, опека ими не интересовалась, в полиции их отец имел неплохие связи. Поэтому после любых жалоб и попыток противостоять они оставались в итоге наедине с отцом — совершенно беззащитными, в его власти. Кроме одной-единственной ситуации — той, которая в итоге и произошла: отчаянного физического отпора, закончившегося убийством.
Закон их практически не защищал: после декриминализации домашнего насилия максимум, что грозило их отцу за побои, — штраф 30 000 рублей. Причем для того, чтобы этот довольно состоятельный человек получил хотя бы такое наказание, пришлось бы «снимать побои» в травмпункте и самостоятельно идти в полицию писать заявление. А потом возвращаться домой, прекрасно представляя, что их там ждет.
Статистика по домашнему насилию в России меняется год от года, поскольку в МВД все время меняются принципы его подсчета и учитываются разные показатели, но приблизительно 36 000 женщин терпят дома регулярные побои и издевательства — и это, конечно, даже не вершина айсберга, а самый кончик вершины. По тяжелым преступлениям статистка более точная: ежегодно более 14 000 женщин и двух тысяч детей погибают от рук мужей, отцов или других близких. И даже когда они пытаются обороняться, у них есть все шансы быть осужденными за превышение пределов самообороны: недавно с большим трудом оправдали москвичку Яну Гурчеву, которая ткнула ножом душившего ее мужа, но это скорее исключение. Дело в том, что в России право на самооборону сейчас означает, что ты не должен делать ничего, что превышает действия твоего противника — если он замахнулся кулаком, ты не имеешь права взяться за сковородку, даже если он бывший спортсмен и весит килограмм сто, а ты — хрупкая женщина. А если тебя регулярно избивает отец, но «не наносит тяжкого вреда здоровью», другими словами — не ломает кости, то ты фактически не можешь сделать ничего.
Есть, конечно, люди, которым «не все равно», и они сейчас подписывают петиции, выходят в одиночные пикеты и даже пытаются провести митинг (пока не согласованный), но таких людей не очень много, и их действия малозаметны в насыщенным российском информационном поле. И мы видим здесь разительный контраст с недавним «делом Голунова», когда тысячи людей были готовы выйти на улицу, чтобы бороться с несправедливостью и защитить невинного человека от произвола силовиков. Конечно, Голунова многие знали лично или хотя бы читали его материалы, а московские старшеклассницы (к тому же редко ходившие в школу) мало кому знакомы и известны. Но мне представляется, что главное различие в другом.
С журналистом-расследователем Иваном Голуновым очень просто было идентифицировать себя многим людям — мало ли кто может оказаться неугодным для могущественных бизнесменов, оказаться в неправильном месте в неправильное время, стать жертвой борьбы за выполнение полицейского плана или просто подвергнуться банальному вымогательству. В этом смысле лозунг общественной компании «Иван Голунов — это я/мы» был совершенно естественен, во-первых, для других журналистов, а во-вторых, для обычных граждан, хорошо знающих смысл слова «беспредел». И хотя наиболее заметны в этих протестах были журналисты, настоящая буря в соцсетях и очереди на одиночные пикеты показали, что за Голунова были готовы вступиться многие. Ты можешь идентифицировать себя с такой жертвой, испытывая к ней огромное сочувствие и не теряя при этом самоуважения. Но совсем другое дело — поставить себя на место беспомощной девочки-тинейджера, которой угрожает страшными наказаниями собственный отец.
Крайне интересно посмотреть сейчас на дело сестер в контексте современной общественной атмосферы: вот уже два месяца в Москве происходят санкционированные и несанкционированные массовые протесты против фальсификаций в избирательных комиссиях, полицейского произвола, арестов и избиений. Политика политикой, но эти события сделали вновь чрезвычайно актуальной тему насилия: насколько и в каких ситуациях оно может быть допустимо и оправданно, где пределы самообороны, что могут позволить себе люди, облеченные властью и полномочиями, и где та грань, перейдя которую они сами начинают вести себя как преступники? Кажется, что мера толерантности по отношению к действиям силовиков в этот раз превышена — их действия осуждают даже традиционно аполитичные или лояльные к власти звезды эстрады. Егор Крид написал на своей странице в инстаграме: «Каким надо быть ублюдком, чтобы ударить под дых слабый пол. Вообще наплевать, что она сделала, такое просто не должно происходить! Я очень надеюсь, что его найдут и накажут!». Схожими словами описал происходящее певец Сергей Лазарев: «Что бы она ни сделала, мужик не может бить женщину! А этот нечеловек еще и при исполнении! Хотелось бы увидеть его лицо! Позор! Я против насилия в любом его проявлении!»
Вот что бросается в глаза: оба известных шоумена шокированы ситуацией, когда мужчина (в форме, с дубинкой и «при исполнении») бьет женщину («слабый пол»). Добавим еще для полноты картины, что избиваемую девушку при этом держат за обе руки. И этот ролик настолько противоречит не просто моральным нормам, но и конвенциональной картине гендерных отношений, что у многих видевших его людей, самых разных, просто не выдерживают нервы такого зрелища.
Но ведь с девочками Хачатурян, по сути, происходило то же самое: мужчина бил женщин, более того — девочек. Однако этот пример насилия такого общественного резонанса не вызывает, потому что воспринимается многими как некая семейная история — отец (как и муж) словно имеет права, которые отсутствуют у другого, постороннего мужчины — ударить свою женщину или избить дочь, если ему кажется нужным так поступить. И мало кто будет говорить в этой ситуации «вообще плевать, что она сделала» — всех будет очень интересовать, что именно «она сделала», не спровоцировала ли каким-то образом такое обращение. К приватному насилию общество до сих пор гораздо более толерантно, чем к публичному.
Здесь, конечно, огромный вес имеет само понятие «убийство», лишение человека жизни, что-то совершенно недопустимое — то, что нельзя оправдать. И с этим, конечно, трудно спорить. Но все-таки убийство в контексте защиты от насилия, тем более систематического, повторяющегося насилия, растаптывающего твое достоинство, лишающего тебя свободы, ломающего тело и душу, — это совсем особая история. По сути, этот контекст оставляет очень мало выбора — или терпеть все до конца, или восставать также — до конца, потому что идти тебе некуда, а любая полумера тебя просто уничтожит, потому что насильник не просто во много раз сильнее — он чувствует себя вправе, потому что ты его собственность, ты еще не человек, а «зверушка».
Мне бы очень хотелось, чтобы людей, которые имеют смелость представить себя в этом состоянии, ощутить всю меру такого отчаянья, стало больше — тогда у других девочек будет надежда на спасение, а эти смогут все же получить справедливый суд. Сейчас у них как будто появился такой шанс, и очень важно, чтобы эта история не оказалась отодвинутой на второй план в тот момент, когда тема защиты от насилия, от произвола вновь стала настолько острой.
И следует также признать, что декриминализация домашнего насилия была огромной ошибкой, потому что помимо практических изменений закона, эта была поддержка совершенно определенной идеологии, согласно которой бытовое насилие, если уж оно не превращает жертву в инвалида, то является нормальной, приемлемой стороной семейной жизни, в которую никто не должен лишний раз вмешиваться. Сторонники такого «права мужа и отца» не только могут теперь не бояться уголовного наказания — они получили мощную моральную поддержку. И пока это законодательство не изменится, оно будет способствовать все новым трагедиям.