Диспозиция в начальной стадии выборов много раз описывалась, и эти описания, насколько я знаю, верны. Московская мэрия получила карт-бланш на проведение выборов. Администрация президента теоретически могла соучаствовать в процессе, но предпочла ограничиться наблюдением. Недопуск к выборам людей Навального и списка Гудкова выглядел запрограммированным безо всяких дополнительных указаний. У мэрии была уверенность, что собрать необходимое количество подписей оппозиции не удастся — тем более летом. Возможности административного манипулирования казались почти безграничными, а кампания в целом — контролируемой, предсказуемой и скучноватой. Более того, после начала сбора подписей в мэрии, по словам источников, даже задумались над тем, что надо бы повысить явку 8 сентября, а то она окажется мизерабельной.
Что же пошло не так? Во-первых, был недооценен организационно-кадровый потенциал оппозиции. Ее кандидаты готовились к выборам задолго, проявили самоотверженность и энтузиазм и смогли (во что мэрия не верила) собрать нужное количество подписей.
Во-вторых, со второй половины 2018 года в России в целом начали качественно меняться массовые настроения: на смену апатичному приятию происходящего приходит запрос на перемены и желание (по крайней мере части общества) рисковать ради этих перемен. Стал оживать интерес к политике, и, что в нашем случае важнее, началось стихийное формирование массовых политических практик. Борьба в Екатеринбурге против строительства храма, а в Москве в защиту журналиста Ивана Голунова — не случайность, а начало новой тенденции.
В-третьих, все без исключения участники мэрской «кухни» (те, кто изнутри наблюдает за процессом принятия решений) отметили резкое снижение качества политического управления после того, как кураторство московских выборов перешло от Анастасии Раковой к Наталье Сергуниной. В подавляющем большинстве случаев именно неудачный менеджмент оказывается тем спусковым крючком, который переводит конфликтный потенциал в открытый кризис.
Очевидной ошибкой был переход от традиционной тактики сегментирования оппозиции (одних допускаем, а других — нет) к тотальному отказу в регистрации, причем в издевательски циничной манере — практически всем, что и привело к объединению не очень-то дружных московских оппозиционеров.
Мобилизация 14 и 20 июля выглядела не очень значительной по масштабам российской столицы, но весьма высокой на фоне последних нескольких лет, а для разгара лета — так вообще беспрецедентной. Причем проявились две новые — и весьма настораживающие для власти — тенденции. Первая — стихийно возник и какое-то время просуществовал политический «гайд-парк» на Трубной. Вторая — митинг 20 июля показал, что протестная динамика не просто непредсказуема, но и традиционные методы ее оценки (число записавшихся на участие в событии через социальные сети) перестали работать. Люди скрывают свои подлинные намерения, что всегда плохой признак для власти.
Плюс к этому надо добавить символически очень важный для «силовиков» знак — появление палатки под стенами Мосгоризбиркома. Это было воспринято властью как намёк на «оранжевый сценарий».
Теперь московская избирательная кампания не просто перешла в федеральное ведение — она перешла в ежовые рукавицы силовиков. Первую скрипку пока играет Следком, чей глава Александр Бастрыкин — одна из ключевых фигур силового лобби. МВД после взбучки, полученной в Кремле министром Колокольцевым за дело Голунова, проявляет чудеса служебного рвения в превентивном обезвреживании «оранжистов». Надо полагать, 27 июля полиция тоже намерена провести отнюдь не в вегетарианском стиле. В общем смысле переход контрольной кнопки к силовикам означает решение электоральных и политических проблем неэлекторальными и неполитическими средствами.
Хотя итоги истории с московскими выборами подводить еще рано, уже сейчас она знаменует начало перехода вызревающего в России политического кризиса в открытую фазу. Московская история наглядно демонстрирует политическую аксиому: дорогу к потрясениям никогда не прокладывает оппозиция, но именно и прежде всего сама власть.