Рейтинг доверия Владимиру Путину продолжает плавное снижение. По данным ВЦИОМ, с начала прошлого года он опустился с 59% до примерно 33%. Сейчас сложно сказать, как этот показатель поведет себя дальше: возможно, он вышел на условное плато и будет оставаться в диапазоне 30-35% существенное время, меняясь лишь на уровне статистической погрешности. Но каких-либо серьезных драйверов для отскока вверх пока не видно.
Сам термин «доверие» многозначен, далеко не всегда понятно, какой смысл вкладывают конкретные респонденты в это понятие. Каждый видит здесь свое, опирается на интуицию и личную ситуацию. Психологически уже описано, что, отвечая на вопрос о доверии, человек совершает серию сложных внутренних переходов, ассоциативных связей. Но как бы то ни было, слово сопряжено с принятием другого субъекта в качестве своего, с его предсказуемостью, надежностью и честностью. В этой логике Владимир Путин становится все менее своим.
А зачем вообще Путину высокий рейтинг, какую прикладную задачу он решает? Один из ответов: он позволяет апеллировать к такой категории как «народ» поверх позиций той прослойки, которую мы условно называем «элитой» (понятно, что в классическом виде в России элиты нет), и поверх слоя «критиков режима». Как бы дискомфортно ни было бизнесу в условиях санкционного давления, какие бы критические аргументы ни приводила оппозиция, у президента оставалась возможность опереться на национальный мандат, иными словами, спросить: «а вы кто такие?». Как-будто символическая ось пронизывает все средние уровни и соединяет центр власти с основой — тем самым «глубинным народом», который так поэтично описал Владислав Сурков. По этой оси происходит обмен доверия: население делегирует правителю право говорить от своего имени, а правитель приобщает население к большим смыслам истории.
Сейчас у населения возникает что-то вроде подозрения о неравноценности обмена, а это постепенно закрывает возможность обращения правителя к стране поверх всех барьеров и частных интересов элитных групп. Разумеется, это не создает для власти немедленной угрозы, если не считать повышенное напряжение системы в период региональных выборов. Но такая ситуация уже мешает объясняться с экономическими игроками. Жалобы на санкционные издержки раньше можно было парировать уровнем национального доверия, теперь этот аргумент начинает проседать.
Возможен альтернативный подход — смотреть на рейтинг как на ресурс, который может быть разменян на пакет непопулярных, но необходимых стране реформ, вроде пенсионной. В идеальной ситуации здесь срабатывает другой принцип: снижается популярность в массовом сегменте, но зато вокруг центра образуется плотный круг сторонников, которые на рациональном уровне признают необходимость изменений. Власть становится бутиковой, ориентированной на рафинированный слой интеллигенции, предпринимателей, в некоторых случаях — на военных. Формируется определенный защитный буфер; ресурсы и медийное влияние этой прослойки могут быть достаточно велики, чтобы держать оборону и выиграть время.
Но это в идеальном мире. В реальности все зависит от того, насколько власти удается найти стилистическое и смысловое единство с кругом своих потенциальных сторонников. Люди в нем привередливые, образованные, со склонностью к рефлексии и осознанию своих собственных интересов. Одной мифической конструкции здесь недостаточно. Поиск общего языка — дело непростое. Надо в чем-то себя ограничить, например, не делать групповых посадок зарубежных инвесторов. Вообще перейти к более диалоговой тональности. Возникает целый комплекс не самых привычных для нынешней политической системы мер.
И вот, поскольку доверия в почвенных слоях становится меньше, а все креативные прослойки принято презирать, проявляются признаки одиночества власти, вернее, первой фазы одиночества — отстраненности, снижения качества контакта с реальностью. Возможно, выход резонансных публикаций типа статьи Владислава Суркова — реакция на возникающий вакуум, попытка на уровне текста вернуть то, что уже исчерпано в реальности. Публичная речь часто компенсирует нехватку самого явления. Например, о ценности традиции чаще всего говорят в ситуациях, когда традиция уже надломлена, ее надо хоть чем-нибудь склеить; традиционализм как идейное течение — симптом уходящего поезда.
Предложенная Сурковым консервация разрывов оказала на представителей бизнеса шоковое воздействие. «А вдруг они на самом деле так думают?» — тревожно спросил меня топ-менеджер крупной структуры во время короткого блиц-опроса. «Автор — постмодернист, а постмодернизм, как известно, не пропьешь, — успокоил я, как мог, предпринимателя. — Сурков, скорее, конструирует модель, себя как автора этой модели и реакцию аудиторий на свою конструкцию. Будем надеяться, что он просто в игре».
Остаются ли у президента реальные, не публицистические, ресурсы развернуть ситуацию с рейтинговыми показателями? Да, такие ресурсы есть, даже если не брать какие-то экстремальные идеи. Задача может решаться за счет комбинации сильных инициатив, вроде заявленных национальных проектов, с серьезным изменением самой внутренней среды. Однако начать можно было бы с инструментов, которые опосредуют восприятие власти. А то иногда кажется, что в государственных медиа работают скрытые антипутинисты, которые делают все возможное, чтобы через низкий уровень своей стилистики срезать рейтинги власти.
Информационная машина перестала работать на доверие, она, скорее, воспроизводит формат развлечения, дает зрителю яркую, подвижную, но при этом фоновую картинку, ставшую повседневным атрибутом быта. Из нацпроектов можно было бы сделать хорошую мобилизующую историю, но для этого надо принципиально менять язык и способы их подачи. А раз все нынешние медийные сигналы превращаются просто в форму белого шума, то и ждать их серьезного влияния на позиции президента не стоит.
Что, если государственные или близкие государству социологические службы перестанут публиковать результаты своих опросов? По всей видимости, появится ряд альтернативных опросов с использованием интернета или других методик. Какие-то данные будут поступать за счет замеров в отдельных регионах. Разрывы между различными шкалами будут очень существенными, поэтому аудитория, в зависимости от своих политических симпатий, начнет выбирать наиболее симпатичные для себя показатели. Публичность процесса все же сохраняет за ним преимущества, несмотря на негативную динамику.
Точка зрения автора статьи может не совпадать с позицией редакции