Если речь заходит о слабостях российского внешнеполитического арсенала, все комментаторы — и доброжелательные, и не очень — сходятся в одном: дефицит «мягкой силы». То есть способности при помощи собственного примера, обаяния и убеждения (а не принуждения) привлекать других к осуществлению своих начинаний и реализации интересов. Проблема не раз признавалась и официально, правда, систематической работы по ее решению не получалось — ни тогда, когда нанимали специальные иностранные компании, ни тогда, когда пытались активизировать работу государственных учреждений.
Бюджеты на это, скорее всего, будут выделять и дальше. Но меняющаяся международная среда сказывается и на судьбе «мягкой силы», придавая ей другой смысл, не тот, что хотели вложить авторы понятия.
В оборот его ввел выдающийся американский дипломат и ученый Джозеф Най сразу после окончания большого идеологического противостояния — в 1990 году. Возникновение этой идеи именно тогда символично. Холодная война завершилась без крупного вооруженного столкновения. Сама жизнь, как представлялось, продемонстрировала бессмысленность накопленных танковых армад, мегатонн и мегаватт, способных многократно уничтожить планету. Победу одержали прежде всего невоенными способами — культурно-идеологическими и экономическими.
В невоенных методах воздействия не было ничего нового — они существовали на протяжении всей человеческой истории. Однако концепция Ная внесла важный нюанс, не только академически описав этот феномен, но и формально признав его политическим инструментом. Джозеф Най легитимировал культурно-идеологическое влияние в качестве способа проведения национальной политики в интересах конкретной страны. Вообще слово power — сила, власть (неслучайно в русском обороте встречался и перевод «гибкая власть») — отсылает к классическому видению международных отношений как силового взаимодействия. То есть сфера применения силы расширилась.
Джозеф Най писал прежде всего о Соединенных Штатах. Предполагалось, что и остальные могут (и должны) соревноваться теми же методами, но США заведомо обладают наибольшим потенциалом «мягкой силы», ведь благодаря ей они и победили в холодной войне. Вообще считалось, что торжество «мягкой силы» знаменует собой начало другой эпохи, когда сила традиционная оставалась бы уделом отношений с немногими странами-смутьянами (они же изгои), а приличные державы общаются по-другому.
Результат получился не вполне ожидавшийся. Во-первых, все согласились с тем, что это самое культурно-политическое «мягкое» влияние — средство политики. А значит, может служить достижению чьих-то целей, и его нужно соответственно воспринимать. И противодействовать ему. Во-вторых, надо учиться применять в ответ свою «мягкую силу». В-третьих, если ее потенциал недостаточен, отвечать приходится другими способами, мягкость которых сомнительна.
«Цветные революции» — яркий пример того, что получается, когда «мягкие» и «твердые» формы влияния вступают во взаимодействие, которое перерастает в клинч.
На родине понятия «мягкой силы» поддержку демократизации в странах, отстающих на пути прогресса, считают законным способом его ускорения. Власти же государств, которые становятся объектом такого воздействия, видят в нем проекцию силы (пусть и необычного ее вида) в интересах другого государства. И либо стремятся перекрыть соответствующие каналы, либо реагируют применением той силы, которой обладают, — репрессивным аппаратом.
Меняется не только понятие силы, изменения претерпевает и трактовка войны. О «гибридных» боевых действиях твердят в связи с Украиной, но война вообще принимает другие формы, когда главными ее средствами, одобряемыми в Америке, например, становятся беспилотники, санкции и действия в киберпространстве.
То есть грань между видами силы, между мирным и военным вообще стирается. Что дает основания правительствам произвольно интерпретировать любые виды иностранной деятельности как требующие отпора. И если в странах с системами разной степени авторитарности (включая Россию и Китай) это вписывается в общие подходы, то в государствах с устоявшейся демократией такое в новинку, однако тоже набирает обороты.
Печальная примета современности — новая милитаризация дискурса. С одной стороны, разгорается риторика настоящей холодной войны с угрозами разместить танки и контингенты. С другой — новые понятия, которые должны были сделать соперничество более мирным, тоже приобретают военизированный оттенок. Жертвами будут простые граждане, которым в очередной раз станут ограничивать пространство для жизни. Но им не привыкать.