Мы и они

Двадцать лет назад, в апреле 1985 года, в Советском Союзе началась новая эпоха. На пленуме ЦК КПСС только что утвержденный генеральный секретарь Михаил Горбачев объявил курс на «ускорение социально-экономического развития на основе научно-технического прогресса». И хотя ставшие интернациональными слова «перестройка» и «гласность» вошли в лексикон позже, именно весной 1985-го начался обратный отсчет истории коммунистической сверхдержавы. Почему сегодня — после окончания холодной войны,открытия страны миру и осуществления глубоких демократических реформ — в России вновь звучит риторика «осажденной крепости» и растет недоверие к Западу? Да и вообще все чаще приходится слышать рассуждения не о том, что мы приобрели за истекшие 20 лет, а о том,что потеряли, особенно с точки зрения места и авторитета в мире… Чтобы Россия стала влиятельной и уверенной в себе частью мирового сообщества, а не озлобленным государством, упивающимся сознанием того, что «кругом враги», из опыта перемен необходимо извлечь правильные уроки.

«ЗРЕЛИЩЕ БЫЛО НЕВЕРОЯТНЫМ».

В своих мемуарах экс-президент США Джордж Буш-старший вспоминает переговоры с Михаилом Горбачевым 31 мая 1990 года, перед которыми канцлер ФРГ Гельмут Коль попросил американского лидера поднять вопрос о членстве будущей объединенной Германии в НАТО. Буш предупредил, что не ждет многого: этот вопрос был слишком чувствительным для Москвы с точки зрения безопасности.

«Я напомнил Горбачеву, — пишет Буш,— что в Хельсинкском заключительном акте признается право всех стран выбирать себе союзы. Для меня это означает, что Германия должна сама решить, чего она хочет. К моему удивлению, Горбачев пожал плечами и сказал: «Да, это правильно». <…> В зале воцарилась тишина, Сергей Ахромеев и Валентин Фалин (соответственно маршал Советского Союза, советник президента СССР и заведующий международным отделом ЦК КПСС.— Forbes) взглянули друг на друга и съежились в своих креслах <…> «Я рад, что вы и я, кажется, согласны с тем, что государства могут сами выбирать себе союзы», — сказал я.<…> «Я согласен заявить публично, что Соединенные Штаты и СССР высказываются в пользу того, чтобы объединенная Германия в рамках окончательного урегулирования сама выбрала, где ей быть», — заявил Горбачев. «Я бы сказал это иначе, — заметил я. — Мы поддерживаем участие объединенной Германии в НАТО. Если она этого не захочет, мы будем уважать ее выбор». «Я согласен», — ответил Горбачев. «Со второй частью фразы?» — спросил я. «С обеими частями», — ответил Горбачев. Советская делегация выглядела обескураженной. Ахромеев жестикулировал,обращаясь к Фалину. В его глазах возмущение. Пока Горбачев говорил, они вполголоса бросали друг другу реплики. Зрелище было невероятным.Ничего подобного никто из нас раньше не видел – почти открытый бунт против советского лидера… Все это было поразительно». В приведенной цитате — ключ к пониманию того, почему в российском обществе возникает сейчас опасное чувство неполноценности: мы «все отдали» Западу, превратившись из державы, которая управляла половиной мира, во второразрядную страну, с интересами которой никто не считается даже в ее ближайшем зарубежье.

Это очень упрощенное и вредное восприятие. Но с одним, к сожалению, трудно спорить: нежелание или неспособность просчитывать средне- и долгосрочные последствия принимаемых решений, политическая наивность или близорукость привели к тому, что сегодня отношения с ведущими мировыми игроками омрачены недоверием.

Буша искренне удивляет уступчивость, которую проявлял его советский коллега. «Политический идеализм был очень силен в горбачевском руководстве, — говорит руководитель Центра международной безопасности ИМЭМО РАН Алексей Арбатов. — Конечно, без этого вообще вряд ли удалось бы покончить с холодной войной». Знаменитое «новое мышление» Горбачева провозглашало приоритет общечеловеческих интересов и ценностей, а не идеологических и геополитических конструкций. В каком-то смысле последний советский генсек обогнал свое время — общечеловеческие ценности (свобода, демократия, права человека) в качестве основы международных отношений прогрессивные западные державы начали декларировать совсем недавно, уже на рубеже нового столетия. А 20 лет назад в искренность Горбачева попросту не верили, усматривая за красивыми речами коварные замыслы Кремля. Парадоксальным образом история повторяется в зеркальном отражении. Тогдашний порыв Горбачева не был оценен по достоинству. Когда же теперь в Вашингтоне и европейских столицах рассуждают об «общих ценностях», то уже в Москве это считают демагогией, за которой скрывается стремление расширять экспансию.

В конце 80-х годов Советский Союз, несмотря на нараставшие внутренние проблемы, оставался военно-политическим гигантом и даже,по мнению западных партнеров, мог претендовать на многое. Как считает целый ряд экспертов, Вашингтон был тогда готов идти на заключение договоров о новой системе безопасности, в которых закреплялись бы серьезные гарантии для Москвы. Но «к сожалению, тогда никто даже вообразить не мог такую, например, вещь, как расширение НАТО. Да что расширение — вообще сохранение НАТО, этого инструмента холодной войны, после ее прекращения и роспуска Организации Варшавского договора»,— замечает Арбатов.

«ДОВЕРЯЙ, НО ПРОВЕРЯЙ».

Плоды этого мы пожинаем сегодня, когда на пороге НАТО стоят уже Украина и Грузия. На Западе удивляются, почему российские генералы, политики, да и немалая часть населения никак не поймут, что Североатлантический альянс не представляет угрозы для России.

Но почему, собственно, они должны это понимать? На противостоянии натовской опасности воспитаны целые поколения, в том числе и то, что сейчас находится у власти. Если бы в конце 80-х советское руководство добилось, чтобы НАТО как выполнившая свою историческую задачу была ликвидирована, а на ее месте возникла бы новая организация, это имело бы серьезные психологические последствия: россияне избавились бы от фобий холодной войны. Этого не случилось. Организация Североатлантического договора вот уже почти 15 лет, после утраты традиционного противника, не может сформулировать свою новую миссию, но при этом активно расширяется, наращивая потенциал в непосредственной близости от российских границ. О чем еще могут думать профессиональные военные, кроме как о том,что угроза России нарастает? И может ли на этой почве вырасти доверие?

Отбиваясь от обвинений в том, что он «сдал» Восточную Европу, Михаил Горбачев неоднократно утверждал, что его партнеры по переговорам не сдержали обещаний: в устных беседах Буш, Коль, президент Франции Миттеран якобы обязались не расширять НАТО. Если это правда, значит советский лидер действительно проявил удивительную наивность, поверив на слово. При этом дело не в сознательном обмане со стороны западных руководителей — события развивались столь стремительно, что сама жизнь превратила в пустой звук обещания, не закрепленные на бумаге в качестве международно-правового документа. Не случайно любимой фразой Рональда Рейгана, которую он с подачи своих советников (прежде всего Кондолизы Райс) выучил по-русски и неоднократно повторял на переговорах с Горбачевым, была «доверяй, но проверяй».

В этом смысле показателен пример постсоветского пространства, где позиции России резко слабеют. Едва ли не последним российским активом остаются межгосударственные документы, подписанные в период становления отношений с новыми независимыми государствами (первая половина 90-х). Лучшие российские дипломаты бились тогда за каждую строчку. И эти документы невозможно игнорировать, в отличие от многочисленных кулуарных договоренностей «без галстуков», на которых политика в СНГ стала строиться во второй половине прошлого десятилетия. И что бы ни происходило на Украине, договор о нахождении в Крыму российского Черноморского флота будет действовать на протяжении еще 13 лет. Увлечение «личной» дипломатией — вообще отличительная черта перестроечного двадцатилетия. И Михаил Горбачев, и Борис Ельцин, и Владимир Путин активно использовали дружеские отношения для решения внешнеполитических задач. С одной стороны, именно благодаря этому происходили революционные прорывы, невозможные при опоре исключительно на чиновников. С другой стороны, идя навстречу западным собеседникам и стремясь как можно быстрее войти в мировую политическую элиту, президенты, во-первых, пренебрегали важными «формальностями», обязательными в процессе дипломатической рутины, а, во-вторых, далеко отрывались от элиты собственной, которая, на словах поддерживая лидера, на деле не понимала, зачем делаются те или иные уступки. Этот разрыв особенно очевиден сегодня.

При этом в России всегда ожидали (кстати, и на высшем уровне), что за проявлением доброй воли должны следовать встречные шаги. Последние по времени примеры — поддержка Москвой антитеррористической кампании США осенью 2001-го и «старой Европы» в ее противостоянии Вашингтону весной 2003-го. В обоих случаях Владимир Путин рассчитывал,что сотрудничество с партнерами — Америкой и Европой соответственно — выйдет на качественно новый уровень. Но вместо этого Россию просто сердечно поблагодарили: мы же союзники, какие могут быть счеты! Результат — рост разочарования, ощущение того, что нами в очередной раз воспользовались.

«ВЕЙМАРСКАЯ» РОССИЯ?

«Неразумно для одной великой державы пытаться воспользоваться временной слабостью или отвлеченностью другими делами иной великой державы в расчете навязать ей уступки, которые в нормальных условиях были бы для нее неприемлемыми. В краткосрочном плане это может показаться выгодным, но в долгосрочной перспективе такая политика почти всегда мстит за себя». Об этом в мае 1990 года говорил патриарх американской советологии Джордж Кеннан, обосновавший на заре холодной войны доктрину сдерживания коммунизма. Кеннан, пожалуй, как никто из западных специалистов, понимал психологию советского руководства, видя причины его агрессивного поведения в «традиционном и инстинктивном российском чувстве присутствия опасности, <...> страхе перед обществами более компетентными, более мощными, более высокоорганизованными в сфере экономики» (цитата из знаменитой «Длинной телеграммы» 1946 года,направленной Кеннаном в Вашингтон из Москвы, где он служил временным поверенным в делах США). Кеннан понимал, что чем сильнее чувство внутренней неуверенности, тем опаснее могут быть его внешние проявления.

Через 20 лет после начала исторических перемен Россия оказалась в непривычном для себя положении, утратив статус «великой и ужасной» державы, но не обретя нового стабильного статуса и не научившись жить в изменившейся реальности и даже адекватно оценивать ее. Как отмечает российский социолог Юрий Левада, за два десятилетия так и не сформировалась современная — европейская, демократическая, гражданственная — основа для самоутверждения россиян. «Сохраняет свое значение характерный для советской эпохи механизм «негативного» самоутверждения, достигаемого с помощью принижения образов «врага» или «обобщенного чужого», — пишет Левада.

Национальная растерянность и униженность — опасное чувство, далеко не всегда излечимое экономическими средствами. Стоит вспомнить,что солидная идейная база и социальная инфраструктура нацизма вызрели в Веймарской Республике в период экономического бума середины 20-х годов, а мировой кризис 1929-го стал лишь катализатором копившегося раздражения подавленным положением Германии.

Кремлевское руководство, совершившее прорыв на Запад во второй половине 80-х годов, намного обогнало собственное общество, не успевшее изжить восприятие новых партнеров в качестве «обобщенного чужого». Россия прошла по пути перемен намного дальше, чем самые смелые пророки могли представить себе весной 1985-го. Но невозможно прыгнуть выше собственной головы и перескочить через нормальное историческое развитие. Хотя кремлевские лидеры, наверное, хотели именно этого.

Автор — главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»